с собой взять?
     - Мне кажется, это не совсем то, что нужно.  У  меня  все  будет  очень
современное, возможно - с легким налетом мексиканского, для самобытности.  В
Нью-Йорке  сразу  надо  будет  выяснить,   кто   сейчас   считается   лучшим
специалистом по внутренней отделке.
     Лакей Антуан поставил на  стол  поднос  с  целой  батареей  бутылок,  и
Изабелла, помня, что девять мужчин из десяти считают, что умеют  приготовить
коктейль лучше, чем любая женщина (так оно, кстати, и есть), со свойственным
ей тактом попросила меня смешать нам по  коктейлю.  Я  налил  сколько  нужно
джина и ликера, а затем добавил капельку абсента, превращающую скучный сухой
мартини в напиток, на который олимпийские  боги,  несомненно,  променяли  бы
свой  прославленный  домашнего  приготовления  нектар  -   мне   он   всегда
представлялся чем-то вроде кока-колы. Подавая бокал Изабелле, я  заметил  на
столе какую-то книгу.
     - Ага, - сказал я. - Вот и сочинение Ларри.
     - Да, принесли сегодня утром, но я была так занята - надо было  сделать
тысячу дел, а завтракала я не дома, а потом  поехала  к  Молинэ.  Просто  не
знаю, когда у меня до нее дойдут руки.
     Я с грустью подумал, как часто бывает, что писатель работает над книгой
много месяцев, вкладывает в нее всю душу, а потом она лежит неразрезанная  и
ждет, пока у читателя выдастся  день,  когда  ему  совсем  уж  нечего  будет
делать.  Томик  был  страниц  на  триста,  хорошо  отпечатан  и  со   вкусом
переплетен.
     - Вы, наверно, знаете, что Ларри провел всю зиму в Санари?
     - Да, мы с ним только на днях виделись в Тулоне.
     - Правда? А что вы там делали?
     - Хоронили Софи.
     - Разве Софи умерла? - вскрикнула Изабелла.
     - Иначе зачем бы нам было ее хоронить?
     - Неуместные шутки. - Она помолчала. - Не стану притворяться, будто мне
ее жаль. Надо полагать, сгубила себя пьянством и наркотиками.
     - Нет, ей перерезали горло, раздели догола и бросили в море.
     Сам не знаю, почему  я,  как  и  бригадир  из  Сен-Жана,  допустил  тут
некоторое преувеличение.
     - Какой ужас. Несчастная. Конечно, при такой жизни она неизбежно должна
была плохо кончить.
     - То же самое сказал и полицейский комиссар в Тулоне.
     - А они знают, кто это сделал?
     - Нет. А я знаю. По-моему, ее убили вы.  Она  изумленно  воззрилась  на
меня.
     - Какие глупости. - И добавила с едва заметным смешком: - Не угадали. У
меня железное алиби.
     - Прошлым летом я встретил ее в Тулоне. Мы с ней долго разговаривали.
     - Она была трезвая?
     - В достаточной мере. Она мне объяснила, почему так получилось, что она
исчезла за несколько дней до того, как должна была выйти замуж за Ларри.
     В лице Изабеллы что-то дрогнуло и застыло. Я в точности  пересказал  ей
то, что узнал от Софи. Она слушала настороженно.
     - Я с тех пор много об этом думал,  и  чем  больше  думал,  тем  больше
убеждался, что дело тут нечисто. Я завтракал у вас десятки раз, и ни разу  у
вас к завтраку не подавали водки. В тот день вы завтракали одна. Так  почему
на подносе вместе с чашкой от кофе стояла бутылка зубровки?
     - Дядя Эллиот только что мне ее прислал. Я хотела проверить, правда  ли
она такая вкусная, как мне показалось в "Рице".
     - Да, я помню, как вы тогда ее расхваливали. Меня это удивило, ведь  вы
не употребляете крепких напитков - бережете здоровье. Я еще подумал, что  вы
нарочно подзадориваете Софи. Издеваетесь над ней.
     - Благодарю вас.
     - Как правило, вы не опаздываете  и  не  подводите  людей,  с  которыми
сговорились встретиться. Так почему вы ушли, когда знали, что Софи заедет за
вами и вам предстоит такое важное для нее и интересное  для  вас  дело,  как
примерка ее подвенечного платья?
     - Она же вам сама сказала. У Джоун стали портиться  зубы.  Наш  дантист
завален работой, и мне  приходилось  соглашаться  на  те  часы,  которые  он
предлагал.
     - С дантистом обычно договариваются о следующем визите перед  тем,  как
уйти.
     - Я знаю. Но утром он позвонил мне, сказал, что  принять  не  может,  и
предложил перенести визит на три часа дня. Ну, я, конечно, согласилась.
     - А почему было не отправить к нему Джоун с гувернанткой?
     - Она, бедняжка, боялась. Я знала, что со мной ей будет не так страшно.
     - А когда вы вернулись и увидели, что зубровки  почти  не  осталось,  а
Софи ушла, это вас не удивило?
     - Я решила, что ей надоело ждать и она отправилась  к  Молинэ  одна.  А
когда приехала туда и узнала, что она не появлялась, просто не знала, что  и
думать.
     - А зубровка?
     - Ну да, я заметила, что ее сильно поубавилось. Я решила, что ее  выпил
Антуан, совсем уже собралась с ним поговорить, но ведь он был на жалованье у
дяди Эллиота, дружил с Жозефом, ну, я  и  решила,  что  не  стоит  поднимать
историю. Работает он очень хорошо, а если изредка пропустит рюмочку, мне  ли
его осуждать.
     - Какая же вы лгунья, Изабелла.
     - Вы мне не верите?
     - Ни вот настолько.
     Она встала и перешла к  камину.  В  нем  потрескивали  дрова,  в  такой
ненастный день это было особенно  приятно.  Изабелла  стояла,  облокотившись
одной рукой о каминную полку, в грациозной позе - она умела принимать  такие
позы как бы непреднамеренно, что меня всегда в ней пленяло. Как  большинство
элегантных француженок, она днем ходила в черном,  что  очень  шло  к  ярким
краскам ее лица; и сейчас на  ней  было  черное  платье  изысканно  простого
фасона,  эффектно  облегавшее  ее  стройную  фигуру.  С  минуту  она   молча
попыхивала сигаретой.
     - В сущности, я могу быть с вами совершенно откровенной. Все  сложилось
очень неудачно - и то, что мне пришлось уйти, и то, что  Антуан  оставил  на
столе бутылку и чашку. Он должен был их  унести  сразу  после  моего  ухода.
Когда я вернулась и увидела, что бутылка почти пуста,  я,  конечно,  поняла,
что случилось, а когда Софи исчезла, я не сомневалась, что она запила. А  не
сказала я этого потому, что не хотелось огорчать Ларри, ему и без того  было
тошно.
     - И вы твердо помните,  что  не  давали  Антуану  специальных  указаний
оставить бутылку на столе?
     - Конечно.
     - Не верю я вам.
     - Ну и не надо. - Она со злобой швырнула сигарету  в  камин.  Глаза  ее
потемнели от ярости. - Ладно, хотите знать правду, так получайте, и ну вас к
дьяволу. Да, я это сделала и не жалею, что сделала. Я же вам  говорила,  что
ни перед чем не остановлюсь, лишь бы не дать ей выйти за Ларри. Вы  палец  о
палец не захотели ударить, ни вы, ни Грэй.  Вы  только  пожимали  плечами  и
сетовали, что это ужасная ошибка. Вам было все равно. А мне нет.
     - Если б вы ее оставили в покое, она бы сейчас была жива.
     - И была бы женой Ларри, и он был бы  самым  несчастным  человеком.  Он
воображал, что сделает из нее другую женщину. Какие же вы, мужчины,  идиоты!
Я знала, что рано или поздно она сорвется. Это простым  глазом  было  видно.
Когда мы все вместе завтракали в "Рице", вы сами заметили, в каком состоянии
у нее были нервы. Я видела, вы смотрели на нее, когда она пила кофе: рука  у
нее так дрожала, что она боялась взять чашку одной  рукой,  ухватила  двумя,
чтобы не расплескать. И как она смотрела на вино, когда официант наливал нам
бокалы, - следила за бутылкой  этими  гадостными  своими  линялыми  глазами,
точно змея за цыпленком, ясно было, что она бы душу продала за глоток вина.
     Теперь Изабелла смотрела мне прямо в  лицо,  глаза  ее  метали  молнии.
Голос стал хриплым, слова так и наскакивали одно на другое.
     - Я это задумала, когда дядя Эллиот  стал  разглагольствовать  про  эту
проклятую польскую водку. Мне ее даром не надо, но я притворилась,  будто  в
жизни не пила такой прелести. Я была уверена - дай ей только случай,  и  она
нипочем не устоит.  Потому  я  и  повезла  ее  на  выставку  мод.  Потому  и
предложила подарить ей подвенечное платье. В  тот  день,  когда  нужно  было
ехать на последнюю примерку, я  сказала  Антуану,  чтобы  подал  зубровку  к
завтраку, а потом сказала, что ко мне должна прийти одна дама и пусть он  ее
попросит подождать и предложит ей кофе, а зубровку пусть не убирает - может,
ей захочется выпить рюмочку. Джоун я и правда повела к дантисту, но никакого
уговора у меня с ним, конечно, не было, и он нас не принял, так я сводила ее
в кино, посмотреть журнал. Про себя я решила: если  окажется,  что  Софи  не
притронулась к водке - ну, тогда кончено,  я  смирюсь  и  постараюсь  с  ней
подружиться. Я не вру, честное слово даю. Но когда  я  вернулась  и  увидела
бутылку, то поняла, что поступила правильно. Она сбежала, и  уж  кто-кто,  а
я-то знала, что она не вернется. Изабелла умолкла и тяжело перевела дух.
     - Что-то в этом роде я себе и представлял, - сказал я. - Вот видите - я
был прав. Вы ее зарезали, все равно что сами взяли нож  и  полоснули  ее  по
горлу.
     - Она была скверная, скверная, скверная. Я рада, что она умерла. -  Она
бросилась в кресло. - Дайте мне выпить, черт бы вас побрал.
     Я смешал ей еще коктейль.
     - Дьявол вы, а не человек, - сказала она, протягивая за ним руку. Потом
разрешила себе улыбнуться. Улыбка была как у ребенка, когда  он  знает,  что
набедокурил, но пробует умилить вас своей наивной  прелестью,  чтобы  вы  не
рассердились. - Только не говорите Ларри, ладно?
     - Ни за что не скажу.
     - Честное слово? На мужчин так трудно положиться.
     - Обещаю, что не скажу. Да если б и захотел, едва ли  мне  представится
такая возможность: я, скорее всего, никогда больше его не увижу.
     Она резко выпрямилась.
     - Это почему?
     - В настоящую минуту он плывет в Нью-Йорк  на  грузовом  пароходе  либо
матросом, либо кочегаром.
     - Нет, правда? Поразительное существо. Он  был  здесь  с  месяц  назад,
что-то ему нужно было проверить в Публичной библиотеке для своей  книги,  но
он ни слова не сказал о том, что едет в Америку. Я рада,  значит,  мы  будем
встречаться.
     - Сомневаюсь. Его Америка будет так же далеко  от  вашей,  как  пустыня
Гоби.
     И я рассказал ей, что Ларри сделал и что намерен  делать.  Она  слушала
меня раскрыв рот. Удивление и ужас  были  написаны  на  ее  лице.  Время  от
времени она перебивала меня восклицанием: "Он с ума  сошел.  С  ума  сошел".
Когда я замолчал, она опустила голову и две крупные слезы скатились у нее по
щекам.
     - Вот теперь я действительно его потеряла.
     Она отвернулась от меня и заплакала, уткнувшись лицом в спинку кресла и
уже не скрывая своего горя. Я был бессилен  ей  помочь.  Я  не  знал,  какие
несуразные пустые надежды она еще лелеяла,  пока  я  не  сокрушил  их  своим
рассказом. Я смутно догадывался, как нужно ей было хоть изредка  его  видеть
или хотя бы знать, что он - часть ее мира: это казалось ей связующей  нитью,
пусть самой тоненькой, которую его последний поступок оборвал, так  что  она
почувствовала  себя  навеки  покинутой.  Какие  же  напрасные  сожаления  ее
терзают? Я подумал - пусть плачет, ей станет легче. Я взял  со  стола  книгу
Ларри и посмотрел оглавление. Мой экземпляр еще не прибыл, когда я уезжал  с
Ривьеры, теперь я мог  получить  его  только  через  несколько  дней.  Книга
оказалась для меня полной неожиданностью. Это был сборник  очерков  примерно
такого же объема, как эссе Литтона Стрэчи  о  "Выдающихся  викторианцах",  и
тоже о всяких известных личностях. Выбор их озадачил меня. Был там  очерк  о
Сулле, римском диктаторе, который  достиг  неограниченной  власти,  а  потом
отказался от нее и вернулся к частной жизни; был очерк про Акбара,  Великого
Могола, завоевателя целой империи; и про Рубенса, и про Гете,  и  про  лорда
Честерфилда, автора знаменитых писем. Чтобы написать эти очерки, нужно  было
прочесть тысячи страниц, и меня уже  не  удивляло,  что  работа  над  книгой
заняла столько времени, но я не мог взять в толк, почему  Ларри  не  пожалел
этого времени и почему выбрал именно данных героев. А  потом  мне  пришло  в
голову, что каждый из них по-своему достиг в жизни наивысшего  успеха,  и  я
догадался, что это-то и привлекло внимание Ларри. Ему захотелось  дознаться,
что же такое в конечном счете успех.
     Я раскрыл книгу наугад и стал читать  -  мне  было  интересно,  как  он
пишет. Язык ученого, но ясный и естественный. Ни следа  претенциозности  или
педантизма, слишком часто отличающих писания дилетантов. Чувствовалось,  что
он искал общества лучших писателей мира так же прилежно, как Эллиот Темплтон
искал общества знати. Меня прервал шумный вздох Изабеллы. Она выпрямилась  в
кресле и с гримасой отвращения допила нагревшийся коктейль.
     - Хватит реветь, и так глаза, наверно, ни  на  что  не  похожи.  -  Она
достала из сумки зеркальце и с тревогой вгляделась в себя. - Ну  да,  пузырь
со льдом на полчаса, вот что мне нужно. - Она напудрилась,  подмазала  губы.
Потом задумчиво посмотрела на меня. - Вы теперь будете намного хуже обо  мне
думать?
     - А для вас это имеет значение?
     - Представьте себе, имеет. Я не хочу, чтобы вы думали обо мне плохо.
     Я усмехнулся.
     - Дорогая моя, я личность в высшей степени аморальная. Когда  я  хорошо
отношусь к человеку, я могу скорбеть о его грехах, но  на  мое  отношение  к
нему это не влияет. Вы по-своему неплохая женщина, и  притом  в  вас  бездна
прелести и очарования. Ваша красота меня радует, хоть я и знаю,  что  она  в
большой мере зиждется на удачном сочетании безупречного вкуса и неколебимого
упорства. Для полного совершенства вам недостает только одного...
     Она ждала улыбаясь.
     - Нежности.
     Улыбка погасла, и она метнула на меня взгляд, начисто лишенный приязни,
но, прежде чем она собралась ответить, в комнату ввалился Грэй. За три года,
проведенных в Париже, Грэй сильно прибавил в весе, его  красное  лицо  стало
еще краснее, и волосы заметно поредели, но он пребывал в отменном здоровье и
в отличном настроении. Он был искренне  рад  меня  видеть.  Разговаривал  он
одними штампами. Произнося самые заезженные речения, явно был  убежден,  что
только что сам их выдумал. Он не ложился спать, а "отправлялся на боковую" и
спал не иначе как "сном праведника", если шел дождь,  так  непременно  "лило
как из ведра", и Париж до конца оставался для него "веселым городком". Но он
был такой незлобивый и нетребовательный, такой честный, надежный и скромный,
что не чувствовать к нему симпатии было невозможно. Я был  от  души  к  нему
расположен. Сейчас он был всецело поглощен предстоящим отъездом.
     - Ох и здорово будет опять впрячься в работу, - говорил он. - Я  просто
жду не дождусь.
     - Значит, все у вас решено?
     - Подписи своей я еще не  поставил,  но  дело  верное.  Тот  парень,  с
которым я вхожу в долю, был моим соседом по комнате  в  колледже,  он  малый
первый сорт и свинью мне не подложит, это я знаю. Но как только мы  прибудем
в Нью-Йорк, я слетаю в Техас, своими глазами проверю, как там что, и, можете
быть уверены, уж докопаюсь, нет ли там какого подвоха, прежде  чем  выложить
хоть доллар из тех деньжат, что мне дала Изабелла.
     - Грэй, знаете ли, превосходный бизнесмен, - сказала она.
     - Да уж, не хуже других, - улыбнулся он.
     Он принялся, как всегда слишком многословно, рассказывать мне о  фирме,
в которую вступает, но я в таких делах смыслю  мало  и  понял,  в  сущности,
одно: что у него есть все шансы нажить уйму  денег.  Он  так  увлекся  своим
рассказом, что даже предложил Изабелле:
     - Слушай,  на  черта  нам  сдался  этот  званый  обед?  Может,  посидим
тихо-мирно втроем в ресторане?
     - Ну что ты, милый, как можно. Ведь обед устроили в нашу честь.
     - Я-то, во всяком случае, не мог бы составить вам компанию, -  вмешался
я. - Когда я узнал, что вечер у  вас  занят,  я  позвонил  Сюзанне  Рувье  и
сговорился с ней повидаться.
     - Кто такая Сюзанна Рувье?  -  спросила  Изабелла.  Мне  захотелось  ее
поддразнить.
     - Так, одна из девиц, которые остались мне в наследство от Ларри.
     - Я всегда подозревал, что он где-то прячет хорошенькую  модисточку,  -
подхватил Грэй с добродушным смехом.
     - Вздор, - отрезала Изабелла. - О половой жизни Ларри мне все известно.
Ее просто нет.
     - Ну, раз так, выпьем на прощанье, - сказал Грэй.
     Мы выпили, и я с ними простился. Они вышли проводить меня  в  переднюю,
и, пока я надевал пальто, Изабелла продела руку под локоть Грэя и,  ластясь,
заглянула ему в глаза с  выражением,  отлично  имитирующим  ту  нежность,  в
недостатке которой я ее обвинил.
     - Скажи мне, Грэй, только честно, по-твоему, я бесчувственная?
     - Что ты, родная, с чего ты взяла? Тебе это кто-нибудь сказал?
     - Нет.
     Она повернулась  к  нему  спиной  и  показала  мне  язык,  что  Эллиот,
несомненно, счел бы весьма неаристократичным.
     - Это не то же самое, - шепнул я, выходя на площадку, и закрыл за собою
дверь.

IV

     Когда я опять оказался в Париже,  Мэтюрины  уже  уехали  и  в  квартире
Эллиота жили чужие люди. Я очень  чувствовал  отсутствие  Изабеллы.  На  нее
приятно  было  смотреть,  с  ней  легко  говорилось.  Она  была  сметлива  и
незлопамятна. Больше я никогда ее не видел.  Я  не  люблю  и  ленюсь  писать
письма, Изабелла же просто не умеет  их  писать.  Если  нельзя  общаться  по
телефону или по телеграфу, она предпочитает вообще не общаться. К  Рождеству
я получил от  нее  открытку  с  изображением  красивого  дома  с  колоннами,
окруженного виргинскими дубами, - очевидно, это был тот самый  дом,  который
они не смогли продать, когда так нуждались  в  деньгах,  а  теперь,  видимо,
раздумали продавать. Судя по штемпелю, открытка была опущена в  Далласе,  из
чего я заключил, что дело сладилось и они водворились на новом месте.
     В Далласе я не бывал, но  думаю,  что  там,  как  и  в  других  крупных
американских городах, имеется жилой район, откуда на машине рукой  подать  и
до делового центра, и до загородного клуба и где люди со средствами  обитают
в прекрасных домах с большими садами и из окон гостиной открывается красивый
вид на окрестные горы и долы. В таком-то районе и в таком  доме,  отделанном
от подвала до чердака  в  сверхсовременном  духе  самым  модным  ньюйоркским
декоратором, наверняка и живет  теперь  Изабелла.  Надо  надеяться,  что  ее
Ренуар и ее  Гоген,  ее  натюрморт  Мане  и  пейзаж  Моне  не  выглядят  там
анахронизмами. Столовая там, без сомнения, достаточно просторная для дамских
завтраков с хорошим вином  и  первоклассной  едой,  которые  она  устраивает
довольно часто. Изабелла много чему научилась в Париже. Она не остановила бы
свой выбор на этом доме, если бы сразу  не  оценила,  что  гостиная  отлично
подойдет для вечеров с танцами, которые она станет у себя  устраивать,  пока
ее дочки еще не выезжают в свет. А скоро, глядишь, уже пора  будет  выдавать
их замуж. Джоун и Присцилла, конечно  же,  прекрасно  воспитаны,  учились  в
лучших школах, и Изабелла позаботилась о том,  чтобы  всячески  повысить  их
ценность в глазах приемлемых поклонников.  Грэй,  надо  полагать,  стал  еще
краснее лицом, еще больше обрюзг, облысел и погрузнел; а вот  Изабелла,  мне
кажется, не могла измениться. Она и сейчас красивее своих дочерей. Мэтюрины,
должно быть, стали украшением местного  общества  и  пользуются  заслуженной
популярностью. Изабелла всегда интересна, изящна, обходительна и тактична, а
Грэй - в полном смысле слова Парень Что Надо.

V

     Сюзанну  Рувье  я  продолжал  изредка  встречать  до  тех   пор,   пока
неожиданная перемена в ее положении не заставила ее покинуть Париж, а  тогда
она тоже ушла из моей жизни. Как-то днем, года  через  два  после  описанных
событий, с приятностью проведя часок среди книг в галереях Одеона, я увидел,
что у меня осталось свободное время, и решил навестить Сюзанну. Перед этим я
не видел ее полгода. Она открыла мне дверь - в заляпанной красками блузе, на
большом пальце нацеплена палитра, в зубах кисть.
     - Ah,