ивающемся
канате. Для этого нужно иметь весьма редкий строй натуры.
     Ниша идеально  подходила для  установки -  сухая, укромная,  окруженная
рядом тонких сталагмитов. Клембикп поставил ящичек на  специальный пружинный
поддон и включил его, как ему показали в институте.
     Тут же он оказался в полной темноте, хотя, как потом вспоминал, фонарик
погас не  обычно, а  как бы  с паузами,  как  бы  стробоскопически.  Человек
опытный и вовсе  не слабонервный, спелеолог не  видел в этом  ничего такого;
сперва он лишь легонько встряхнул фонарик, на случай плохого контакта, затем
уже полез в карман за спичками. И тут - рассказывал Клембикп - он ощутил как
бы движение  воздуха, и  кто-то мягким, но неодолимым движением  закрыл  ему
сзади  глаза. Клембикп, забыв  о  спичках, стоял  потрясенный,  ощущая  лишь
прикосновение  холодных  ладоней.  Затем  низкий  женский  голос   произнес:
наконец-то!
     Некстати,  пожалуй,  в этой  кульминации отвлекаться  на  поверхностные
умствования, к  примеру,  о природе восприятия. Мы все  негласно условились:
происходящее проверяется нормой, то-есть массовым опытом.
     Но  какой массовый опыт может  учитываться в лишенной звуков  подземной
глубине, в такой тьме, будто человека запрессовали  в пласте угля, и к  тому
же - вот ведь особенность момента -  еще и мазнули по темени мощным лучом со
спутника,  прошедшего  как  раз над карстовым провалом  в  своей космической
выси? И запустившего тем самым темпоральный датчик, от которого, думается, и
сами его создатели не знают, чего ожидать?..
     Когда  Клембикпа,  спустя  восемь  дней,  обнаружили  казахи-чабаны  за
двадцать верст  от  селения,  и  несколько  подлечили  в  скверной  районной
больнице,  он  смог  кое-как  изложить  происшедшее.  Любопытно,  что версии
случившегося варьировались аспирантом до неузнаваемости; людей, знавших  его
как  человека  вполне правдивого,  это ставило в  тупик. Он рассказывал, что
"неизвестная" (он  выговаривал это слово с ужасом и одновременно со странной
нежностью)  повернула  к  себе лицом  ошеломленного  Клембикпа,  и он  вдруг
ощутил,   что  его   целуют!  В   сухом  лексиконе  спелеолога   не  нашлось
соответствующих слов, чтобы описать этот поцелуй, что  ощутил он - жуть, или
сверхъестественное блаженство - не  удалось никому понять. Так или иначе, он
отключился,  ушел  в глубокий  обморок, и,  когда очнулся,  не вполне хорошо
соображал. По  одной версии, он и его  новая  знакомая -  это была  странная
девушка монголоидного типа, почти голая, если не считать замшевой  юбчонки и
многочисленных  ожерелий,  -  долго  бродили  по  ночной  ветреной  степи  и
беспрерывно разговаривали, прямо  таки взахлеб, за исключением тех моментов,
когда обнимались. Тут Клембикп терялся, заводил глаза к потолку и мучительно
вспоминал, о чем же шла речь, но ни единого слова беседы вспомнить не мог.
     В другом варианте он блуждал по пещере,  вовсе не видя спутницы (та все
время  была рядом,  молчаливая, надежная,  будто  альпинист в  связке),  она
помогала Клембикпу в  кромешной тьме  преодолевать подземные провалы и щели,
пока не вывела его к узенькой отдушине на склоне глинистого откоса,  где они
и расстались (здесь Клембикп утверждал, что так  и не видел ее лица). По его
словам из темной расселины донеслось лишь - значит, ты не вспомнил?
     В дальнейшем, по мере выздоровления Клембикп предпочитал рассказывать о
том, как он заблудился под землей и почти неделю в полном  одиночестве искал
выход. Видно было, правда, что ему теперь больше  хочется отвести подозрения
в сдвинутой  психике.  Но  желание выговориться однажды возобладало. Однажды
ночью  он   подозвал   добродушную   няньку  и   рассказал  ей  красочно,  с
подробностями, - все, что с ним приключилось, на своем родном языке. Йа, йа,
- поддакнула нянька в конце рассказа. Она оказалась соплеменницей Клембикпа.
     Зародышем этого инцидента можно считать  мимолетный эпизод, случившийся
с юношей-Клембикпом  еще в первый  его спуск в воронку Амбы-таш, когда он, в
восторге   от  подземных  красот,  заметил   на  ближайшей  стенке   наплыв,
удивительно  подобный девичьей  фигурке - обобщенной, почти без деталей, как
бы изваянной  каким-то  отечественным  эпигоном  Родена. Клембикп  не имел о
Родене никакого понятия, он просто любовно погладил барельеф и сказал что-то
вроде (за давностью он не помнил точно), что-то такое:
     - Девочка, подрасти немножко и станешь моей невестой!
     Или похоже,  в таком тяжеловато-юмористическом ключе. Драма в  том, что
именно  эти слова  он должен  был  вспомнить, блуждая по ночной степи  с той
девушкой, так было необходимо, но вот же - это выплыло слишком поздно, уже в
разговоре  с  нянькой.  Тем  не менее, случай со  Клембикпом имеет  на  диво
благополучную концовку, отнесенную от спуска в  пещеру на целых четыре года.
Как раз тогда спелеолог отбывал что-то вроде образовательной  повинности: он
проводил какую-то лекцию с показом слайдов в клубе часового завода, где, как
водится,  персонал  почти  полностью женский.  Вдруг  его проектор  погас  -
примерно  так  же постепенно,  как фонарик, - и  аспирант  даже  зажмурился,
ожидая, когда прохладные пальцы... но  свет опять появился. Однако справа от
него, на пустом до сих пор месте, теперь сидела раскосая девушка, пристально
глядя на экран...
     Теперь они вместе. Жена Клембикпа,  родом из волжских татар, никогда не
бывала  в  Амбы-таше, а уж  затащить  ее в пещеру  - и  вовсе  немыслимо. Но
Клембикп уверен, что это она.

     Реферат по сводной истории (отрывок из вступления)

     ...Основная  же  трудность сведения  даже нескольких  взаимоисключающих
исторических  курсов состоит  в  том,  что  письменные  или фактографические
свидетельства вероятности того  или иного  события  больше  не могут служить
критерием его достоверности. Хрестоматийные примеры: египетские  пирамиды, в
соответствии с  авторитетным историческим  курсом, являются лишь  граничным,
так  сказать, пунктирным  завершением  китайской стены;  по другой, не менее
авторитетной  и распространенной версии, они -  часть  огромного  культового
комплекса,  охватывающего  почти  весь   материковый  массив   под  тропиком
Козерога, от храмов Борободура до пирамид в Паленке.
     В  каждом случае  мы имеем вполне  достоверный  исторический  материал.
Парадокс:  в свете  альтернативного  метода  такие  сомнительные  в  прошлом
свидетельства, как эпизод с  Атлантидой (на грани мифа), становятся наиболее
достоверными, т.к. практически не влияют ни на какое историческое изложение.
     Альтернативная история, вообще говоря, имеет  вполне определенные  слои
потребителей,  сторонников  внутри вполне образованных  кругов. С  принятием
такого  (множественного)  исторического  видения  исчезает антагонизм  между
группами, исповедующими  противоположные версии одного  и  того  же события.
Начало второй мировой войны  для советских - это известный эпизод у местечка
Глейвиц. Для поляков - это нападение Гитлера и Сталина на Польшу.  В Сводной
истории  обе  эти  версии содержатся  в  виде  двух  смежных  глав,  обильно
подтвержденных документами.
     Отдельно в приложениях помещены  крайние, экстремистские  интерпретации
событий,  в частности отрицательного,  аннигилянского толка. Как правомочная
приведена событийная цепь из истории  Франции, начисто исключающая Революцию
и  последующую  деятельность  императора.  Следует  отметить,  что  нынешняя
историческая   наука  все   чаще  и  активнее   выражает  сомнения  в  самом
историческом факте существования таких фигур, как Эхнатон,  Перикл, Кай Юлий
Цезарь,  Фридрих Барбаросса, Жанна д'Арк, Ян Гус  и  т.п., а соответствующая
дисциплина  - психология масс,  рассматривающая свой предмет в  историческом
аспекте,  вообще  определяет их  как  "фантомы  массовой  истерии".  Одно из
крайних  мнений,  также  нашедшее  место  в настоящем  сводном курсе  -  это
предложение  вовсе аннулировать  предмет истории.  Согласно такому  взгляду,
история  -   это  лженаука,  занимающаяся  прошлым,  т.е.  одним  из   видов
несуществующего,  и  на  этом основании должна влиться в куда  более широкое
интеллектуальное русло, базирующееся как  раз на  несуществующем во всех его
видах, и получившего наименование "нонэкзистенционализм".

     Любимая Тита

     Человек с редким именем  Тит (хотя, если разобраться, какое оно редкое,
ведь  еще в  начале века это самое обычное  имя среди простолюдья), так вот,
этот самый Тит  внезапно обнаружил, что его возлюбленная сумчатая. До  нее у
Тита долго тянулась связь с грудастой блондинкой-костюмершей, однако  с  ней
пришлось  расстаться,  она оказалась  на  удивление тупой  и  неряшливой.  А
следующая, у которой обнаружилось такое, сперва показалась  Титу воплощением
всех  его  желаний  - стройная,  подвижная,  с темной  челкой,  с  раскосыми
светло-карими глазами и -  главное, что Тит  особенно  ценил, - с прекрасным
низким голосом, как  бы  свободно проникавшим  внутрь его существа, вдобавок
более  образованная и сведущая, чем он, словом,  не удивительно, что Тит был
вскоре совершенно пленен, тем более по контрасту с недавней костюмершей.
     Не мешает уточнить вот что: все свои  знакомства  и любови Тит  заводил
вовсе не из-за врожденной игривости, напротив, он  сложился как серьезный  и
основательный  мужик, главным в  этих  делах  был  для  него поиск настоящей
спутницы  жизни,  но  так  уж  вышло,  что  поиск  этот  приобрел постельный
характер. Он прямо-таки возликовал,  предположив, что искания его,  наконец,
окончились; но тут-то и произошла осечка.
     В  очередную  их встречу,  уже поутру,  когда оба  торопливо  одевались
(будний день, работа), Тит обратил  внимание на отсутствие у  любимой пупка,
легкую  складочку на  животе - и сразу все  выяснилось. К  ее чести, не было
никаких запирательств и недомолвок - да, вот мол такой факт.  Тит, вне  себя
от  изумления, глядел  на  девушку  во  все  глаза, еще  не понимая, что это
открытие перечеркивает все его планы; она же, свободно откинувшись в кресле,
распялив колготки  на ладони,  вроде бы  изучала их узор,  время  от времени
взглядывая на Тита холодно-испытующе. Тит вскочил.
     -  Как это  получилось?  - задал  он глупый вопрос.  Но  ответ  получил
исчерпывающий.  Впервые она обнаружила  эту свою особенность  еще  в детском
приюте,  куда  была  подкинута  неизвестной матерью;  еще тогда она  детским
инстинктом поняла,  что  такое лучше  скрывать.  Однако  феномен, отличие не
давало  ей покоя. По мере взросления она узнавала  все  больше о сумчатых  и
пришла наконец к выводу,  что все многообразие вида сумчатых, имеющих как бы
дублеров чуть ли  не  у каждого млекопитающего, неполно без  человека, более
того,  люди-сумчатые должны скрытно  существовать в человеческой среде,  она
тому живой пример.  Эта мысль вдохновила ее на поиски себе подобных, и она с
гордостью сообщила Титу, что вскорости обнаружила таких - трех женщин и двух
мужчин. Дальше - больше.
     - А как ты определила мужчин?...
     - По отсутствию пупка, -  ответила любимая, не углубляясь, и продолжала
рассказ.  В скором времени ей  удалось  выйти на общество, чуть  ли не  союз
сумчатых,  в котором, как и  в любом  другом  союзе, были свои  группировки,
теоретики,  программы, экстремисты, "ну, словом, все как у вас" - здесь  Тит
впервые понял,  что  она понимает его, Тита,  как существо  другой породы, и
только  теперь  почувствовал  отчуждение. По ее словам, экстремисты-сумчатые
предрекли  скорый  конец эре плацентарных -  тому  множество  причин, все их
знают, - и в конце концов воцарялись в мире, как  подвид, созданный природой
именно  для кризисной поры.  Сущность преимуществ  - в  процессе вынашивания
детеныша...
     И   она   принялась   обстоятельно   растолковывать   Титу  особенности
существования  своего  вида  в обычной  человеческой диаспоре.  Тит  уже  не
старался вдумываться  -  он просто внимал ее  изумительному  голосу, идущему
непосредственно  в  душу,   впивал  глазами  округлую  смуглоту,  дремучесть
распущенных волос, в  общем  - прощался навсегда. Никогда прежде не было так
тяжко.
     - Ну, а зачем ты связалась со мной?
     - Зачем,  - она задумалась, морщинка взбежала  на лоб.  - Ну, опять же,
искала себе подобных...
     - А дальше? Ведь это стало ясно в первый же вечер!
     Любимая нахмурилась и закрутила на палец длинную прядь. Тит обожал ее в
этот момент. Боже, если б не это!
     - Ну... ты мне понравился.
     - А теперь? - вопросил Тит потерянно.
     - Теперь - еще больше... А, не обращай внимания. Я хочу жить с тобой.
     Улыбка, прыжок, и вот она уже у него на коленях, и лицо Тита в джунглях
тугих  каштановых волос - но теперь, вместо  чувства безбрежной  отрады, как
раньше,  вдруг с  острым холодком втекла в  душу странная тревога и ощущение
животной чуждости  этого  ладного,  всегда  желанного тела. Даже запах волос
будто  отдавал слегка зверинцем... Тит отстранился и встал. Она смотрела  на
него снизу из кресла. "Кенгуру", - подумалось с острой тоской.
     В то утро они еще не расстались и даже назначили новую встречу, но  Тит
- да и его любимая - ясно понимали, что произошло. Он смотрел вслед стройной
фигурке в  долгополом  пальто,  бегущей по  заснеженной набережной  (Тит жил
тогда  возле  канала),  и сотрясался  от внутренней муки. Когда  же  девушка
скрылась за углом,  его вдруг вырвало прямо в канал, еле успел  добежать  до
парапета. На миг  Тит уподобился какой-то  мифологической  бестии,  коих  не
счесть у Петергофских фонтанов; затем медленно выпрямился, отер лицо снежком
с чугунной ограды и поплелся в сторону метро.

     Из дневника пенсионера

     ...У нас во дворе обосновалась стая человекообразных макак. Слухи о них
ходили и  раньше; кто говорил,  что  они опасны, кто - забавны, но  главное,
никто  не видел их  в глаза. И вот  они  здесь  - пестрая группа на  детской
площадке, на окрестных деревьях,  а  мы незаметно, из-за гардин наблюдаем за
ними. Интересно - для  них, вроде бы, не существует ничего,  кроме стаи. Все
их время  проходит  либо  в сосредоточенном  пожирании  какой-нибудь ерунды,
вроде конских каштанов, в повальной спячке на солнцепеке, либо в хронических
визгливых сварах, драках  и погонях, которые  обращают  наш  мирный  двор  в
орущий содом. Но ко всему привыкаешь.
     Когда  они в очередной  раз  затеяли  скандал,  и  цветные  тела  макак
помчались по  деревьям, по балконам  и антеннам, я  вышел в лоджию  покурить
перед  сном.  И  тут  макака  в голубой нейлоновой  безрукавке  вскочила  на
ограждение. Я рассмотрел ее подробно, между двумя затяжками: это был молодой
самец  с  довольно  приятной,  если  можно  так   сказать,  мордочкой,  хотя
мгновенные  изменения мимики и  характерная неспособность глядеть человеку в
глаза  сразу говорят  о  бестии. Руки, худые и мускулистые,  покрыты мелкими
шрамами -  свидетельство  непрекращающейся вражды  и  соперничества  в стае.
Запястье  животного  украшали   новехонькие  электронные  часы,  вообще  оно
выглядело полным сил, отнюдь не несчастным - взрослеющий юниор,  исполненный
хищного любопытства и взрывчатой агрессивности, нервозный до истерии, этакий
рядовой, шестерка стаи.
     Я смотрел и курил; не спуская глаз  с моей руки, макака  схватила банку
маринованных  овощей  (места  мало, кое-какие припасы хранятся  в лоджии), и
мгновенно  скрылась. Спустя секунду  я мог видеть, как  вся  стая  с  визгом
устремилась за голубой безрукавкой, пытаясь отнять добычу.
     Подумать  только, и  с  этим зверьем  мы состоим почти  что  в  кровном
родстве!  - вот  какая мысль  пришла мне  в голову,  когда я щелчком сбросил
окурок вниз и смотрел, как он, тлея, угасает на захламленном газоне...

     Сиделка

     В. страдает редким  заболеванием,  - оно как-то связано  то ли с земным
магнетизмом,   то   ли  с   ориентацией  неких   статических  полей  местной
локализации,  - но в результате  недуга  он вынужден всегда держать голову в
одном  положении, строго вертикально, причем  ни  на дециметр  выше или ниже
некоего незримого уровня, диктуемого этими злосчастными полями.  В., который
сперва, естественно, очень страдал  и  отчаивался,  теперь, спустя два года,
немного пообвык и даже нашел в своем состоянии известные плюсы.
     В. живет в крохотной квартире на первом этаже,  где его трижды в неделю
навещает  престарелая  тетка,  снабжающая   его  всем  необходимым.  Больной
вынужден был отказаться от пешего передвижения, потому что нормальная ходьба
связана  с  малозаметными  приседаниями  на  каждом  шаге  (понаблюдайте  со
стороны), а это вызывало у В. нестерпимые боли. Для перемещений по комнате и
прогулок  в  окрестностях дома  В.  приобрел кресло  на  колесах; снабженное
нехитрой   автоматикой   -   поддержание  определенной  высоты   сиденья   и
сигнализация на случай внезапного обморока - кресло это  почти освободило В.
от обычной неволи инвалида.
     Но вот случилось  так, что миниатюрный  моторчик, приводивший  кресло в
движение,  вышел из строя;  какой-то приятель В., принимавший в нем  большое
участие,  взялся  его  починить,  да  так и сгинул  вместе с  моторчиком,  а
больному пришлось обратиться к наемной сиделке. В. рассказывает: это наглая,
крикливая особа,  привыкшая  безжалостно третировать умирающих,  она тут  же
уяснила своеобразие болезни В., и, прогуливая его  в кресле обычным вечерним
маршрутом, нисколько  не считается  с  ограниченным  полем  зрения больного,
которое не поднимается выше  подвальных окон и  мусорных урн.  Обычно именно
это сиделка и демонстрирует несчастному В., быстро минуя его любимый газон с
розовым кустом; если же В.  пытается возражать, она становится  перед  ним и
костит его на всю улицу, даром, что  больному видны лишь ее  стройные голени
да ступни в босоножках, гневно  притопывающих по ходу перебранки. Интересно,
что В. еще ни разу не видел свою сиделку целиком, так сказать, во весь рост,
по  правде говоря  он  даже никогда не лицезрел ее, и может лишь представить
облик  девушки,  успешно  ли, нет ли, отождествляя его с голосом,  - но  это
занятие для утонченных натур.
     Казалось бы, чего проще - отказаться от нахальной девицы, но в том-то и
сложность положения В. -  он чувствует себя совершенно от нее зависимым и не
представляет  иной  своей жизни  теперь.  Все  его  дни  отныне  проходят  в
переживании  прошлых  стычек с  сиделкой  и предвкушении  новых.  В.  мнится
иногда, что  его логика берет  верх над вульгарным хамством красавицы (а  В.
уверен, что сиделка очень красива), и ему  каждый раз представляется, что он
может  переубедить,  преуспеть в единоборстве.  Он даже  ведет  что-то вроде
дневника конфликтов.  Единственное, что  подтачивает  радость В.  от полноты
этих  дней,  это  неясные   слухи  о  том,   что  движок  кресла  потихоньку
ремонтируется,  и  скоро больной  совершенно избавится  от своего временного
ига.
     В  глубине души  В. считает свой недуг  лишь  свидетельством того,  что
мощные  космические силы избрали его как  бы передатчиком,  контактором, что
ли, с  какими-то им лишь ведомыми намерениями, и, когда б не противодействие
сиделки, все бы уже давно прояснилось. Но вот поди ж ты, прогнать сиделку В.
теперь уже никак не в состоянии.

     Мигранты

     Ева Чижик, моя давняя симпатия, всем сезонам предпочитает осень, и даже
не просто осень, а самую позднюю,  совершенно ностальгическую пору обнажения
и смерти. Я не могу представить ее иначе, как в окружении ледяных ноябрьских
туманов  и свирепых предзимних  заморозков,  когда  невинный парковый  газон
становится жухлым и жестким, как щетина покойника. Ева Чижик, на мой взгляд,
даже не прочь померзнуть до  известной степени,  во всяком случае  в дощатой
мансарде,  где  мы  иногда  снимаем   комнатку  для  встреч,  она  частенько
выскакивает  из-под одеяла - как я ее ни  удерживаю и стоит у окна  на  фоне
угрюмой сизой обл