Мальчик включил его, не  сводя взгляда с  пришельца. Они вздрогнули,
как от удара.
     - Он не слышит нормально. У него что-то со слухом. И с речью...
     -  А врачи?  - он преодолевал  шок, пока  Валентина регулировала звук и
изображение.
     - Что - врачи?  Что они знают, эти врачи, только  деньги берут... - она
сейчас за одну  минуту словно  потеряла весь  свой заряд жизнерадостности и,
поникшая, устало отгоняла  сына  от телевизора в  закуток с игрушками.  Зло,
плохой, - думал мальчик о незнакомце, - не нужно его.
     - Ну,  что же ты, - угощала она, - закусывай.  Не в ресторане, будь как
дома.
     Не  в своей тарелке, подумал он о Валентине.  Впрочем, и сам... В какой
только тарелке приходится бывать!
     Повел глазами по убогой комнате: взгляд остановился на окне, за которым
рдела,  просвечивая   на  закатном  солнце,  толстая  наледь.  Зрелище  было
необычное,  фантастическое, и  приятный дурман коньяка придавал ему  отблеск
нездешней, какой-то полярной экзотики.
     -  Все  это... - начал было он и  недоговорил. Какой-то тяжелый предмет
просвистел из угла комнаты и мягко врезался в кучу убуви у вешалки.  Он даже
ощутил близкое дуновение воздуха.
     - Малыш! - помертвела Валентина.
     "Дефективный", - решил он, приходя в  себя. Это оказался  довольно-таки
тяжелый игрушечный пистолет, пущенный  словно бумеранг ему в голову. Мальчик
все  так  же немигающе глядел  ему в лицо,  даже когда  Валентина карала его
(шумно, но безбольно), прямо среди рассыпавшихся по полу игрушек.
     - Он конечно дикий, - говорила ему  уже в лифте, - сам понимаешь,  день
за днем с  Климовной,  чему  научит  несчастная  бабка?  Вообще,  не обращай
внимания. Рано или поздно вы сойдетесь. Я люблю вас... обоих.
     И еще:
     - Позвони мне, как только сможешь.
     Он спокойно перебирал в уме предстоящее дело.  Сходиться с кем бы то ни
было он  не собирался. В ультрамариновых  сумерках гигантский Валентинин дом
заслонял полмира, и  на  ступенях широкой паперти махала  ему вслед  девичья
фигурка. Взмахнул в ответ.
     Мало ли кто и когда будет махать ему на прощание?
     Позвонил,  как  и  договорились.  Валентина  заспешила   к  телефону  в
коридоре, и малыш выбежал за ней. Лишь только она, рассмеявшись, ответила  -
он, словно  пораженный  в самое сердце, пошел в  свою  комнату:  зло,  ужас,
чужой, - было в нем. Валентина не заметила ничего.
     Вернувшись,  она  не  нашла  малыша  и  неспешно,  все  еще  во  власти
разговора, прошла на кухню, затем к соседке.
     - Климовна, малыш у вас?
     - Нету, -  глянула та на нее  поверх книжки. - Он сегодня ко  мне  и не
заглядывал. А где ж ему быть?
     Не отвечая, она бросилась  ко  входным  дверям  - заперты. В кладовку -
пусто. Снова вбежала  к  себе  в комнату.  Из-под  кровати медленно,  словно
нехотя, выкатился полосатый мяч, весь в пыли.
     - Так вот ты где!
     Облегчение  оттого  что  нашелся мешалось  со злостью, в основном из-за
того, что была отравлена вся радость беседы с Ним.
     - Вылезай!
     Она  заглянула  под кровать. Малыш  лежал плашмя под панцирной  сеткой,
безучастно глядя на мать.
     - Вылезай! Ну что ты еще придумал? Вон, весь запачкался...
     Вытащила его из-под кровати,  отряхнула с колготок серую мохнатую пыль.
Снова  зазвонил телефон. Зло, зло! - малыш охватил ее ногу, вцепился, словно
пиявка.
     - Климовна, возьмите трубку! - крикнула  Валентина. И - ему: - Ну,  что
ты? Ну что?
     - Тебя! Твой! - отозвалась из коридора  соседка. Малыш отчаянно сжал ее
колени.
     -  Сейчас... - Валентина  пыталась отодрать от  себя  мальчика.  -  Или
нет... Скажите, что я потом сама позвоню.
     - Как знаешь,  - донеслось из коридора. Мальчик ослабил хватку и ушел к
игрушкам. Валентина растерянно смотрела ему в затылок.
     ...Они   сидели  в  кафе  фестивального  кинотеатра.   И   фестиваль-то
ерундовый, да на нынешнем безрыбье... Разговаривали.
     - Он чувствует, когда ты звонишь, уж не знаю каким образом,  - говорила
Валентина, перегнувшись через столик. - Ему сразу становится плохо.
     - Детские капризы, - сказал он, не особенно вникая. Еще в тот раз стало
ясно, что визит к Валентине был  ошибкой,  встречаться там они все  равно не
могли. Валентина  касалась  его  под столом  коленками и обдавала влюбленным
карим  взглядом -  что  еще нужно,  а  у  него  имелась еще на всякий случай
комнатка в загородном мотеле.
     - Лента сегодня  нашумелая... Пора в зал, - сказал он, глянув на часы и
пошел, не оборачиваясь. Ах, если б мог видеть ее, трепетно ступающую  следом
за  ним,  словно  поклявшуюся  пройти так  всю жизнь! Впрочем,  что  бы  это
изменило?
     После сеанса, взбудораженный фильмом, он говорил ей, говорил непривычно
много:
     - ... настоящий творец не обязан себя чем-то связывать. Он находится  в
кругу - как бы  это тебе понятнее - в кругу иных  ценностей. Большинству они
недоступны.  Он может  переступать через  убеждения, через судьбы...Художник
вне морали, это оправданно, хотя обычный человек такого не приемлет.
     - А я приемлю, - сказала  Валентина, завороженно глядя в темное лицо на
фоне  звездного неба склонившееся над ней.  - Переступай через меня, разве я
что скажу... Ты же знаешь...
     Прильнул к ней. Из  маленького сквера под домом  на развилке видно было
светящееся  окно  на  пятнадцатом  этаже.  Малыш не  спал,  хотя  заботливая
Климовна уже несколько раз  заглядывала  к нему  и читала  скрипучим  унылым
голосом детские книжки
     Конец  февраля выдался легким, теплым и светлым.  Морозы, усилившиеся в
последние  дни,  спали,  вокруг  все  засияло,  но  темный  дом  с   прежней
неколебимостью  рассекал  цветной  поток  машин  внизу  и - дырявым шпилем -
быстрые бесплотные облачка в небе. Валентина торопливо говорила в трубку, то
и дело оглядываясь на дверь:
     -  Да... да...  хорошо,  только  звонить тебе  не  надо.  С ним  просто
истерика  каждый раз. Лучше просто подойди  к дому и стань там, на крыльце -
где западение  такое, ниша, ну где прошлый  раз стояли. Это  место только  и
видно из кухни. Я тебя замечу и сразу спущусь... Да, хорошо... Договорились!
     Мальчик  стоял  за дверями комнаты и  слушал  разговор.  Нет, думал  он
бессловесно, на первичном языке понятий, - нет, прочь, не надо, ни за что!
     ..................................................................................................................
     Он прошел в сумрачный закут между двумя стенами и стал там, не поднимая
взгляд кверху; во-первых, оттуда неслась искристая  частая капель, во-вторых
- он  был уверен -  Валентина  сама выскочит  к нему не далее как через пять
минут. И все же стоять здесь было неприятно, -  и от измороси, и от взглядов
любопытных,  и оттого,  что  крупные капли  оставляли четкий темный крап  на
светлом пальто. Отодвинулся еще дальше к стене, в тень.
     В самом деле, Валентина увидела его почти сразу и принялась лихорадочно
одеваться, шепотком отдавая Климовне необходимые распоряжения. Все, конец, -
думал  мальчик  в  своем  детском  уголке,  - все пропало. Валентина  наспех
поцеловала  его в  лобик  и  выбежала  на  лестницу.  Лифт  занят,  возможно
подростки баловались, катая подружек вверх-вниз.  Ждать было нестерпимо. Она
побежала по маршам.
     В комнате мальчик  приставил  стул  к окну,  забрался на  подоконник  и
открыл  форточку.  В проем дунул резкий ветер. Ослепительные брызги  неслись
мимо,  вниз,  как бесконечная  череда трассирующих  пуль.  Заходящее  солнце
проникло сюда и подогрело ржавое покрытие карниза, теперь  под толщей наледи
бежали  быстрые  живые  струйки, а сама ледяная туша держалась лишь на  двух
истончившихся перешейках.
     - Скорей, - скомандовал себе малыш. - Темный, рядом, не надо его!
     Он уперся  в сосульку длинной  линейкой, но стокилограммовая масса и не
дрогнула. Скорей, надо успеть!
     Мальчик нащупал рогульку с краю ледяного образования и нажал на линейку
изо всех сил - линейка упруго выгнулась. Сосулька подалась.
     Зло   стояло  внизу,  подняв  ворот  пальто,   уставясь   бесцельно   в
автомобильную реку. По ярусам лестницы  мелькала Валентинина куртка. Мальчик
раскачивал ледяную глыбу,  инстинктивно ловя  резонанс -  огромную, грузную,
веявшую на него морозной тяжестью.
     - Кра-а-а-а-а-х-х!
     Климовна, заглянувшая в комнату, остолбенела на миг, но тут же ринулась
к окну. Льдина, заслонявшая створку, исчезла, а снизу донесся удар и крики -
будто   в  большом  отдалении   разбили  огромное  стекло,  витрину.  Малыш,
извиваясь,  рвался из  старухиных рук; что-то  душило его, схватывало  горло
нестерпимыми спазмами, неодолимо  шло изнутри  вместе  с плачем, и он понял,
что сейчас заговорит.

     Ворованная версия

     - Пиратская, небось?
     - Само собой. А какие  у  нас еще  ходят? Какой-нибудь  ходя из  Шанхая
сварганил...
     - Да ну! А наши что, сами не могут взломать?
     - Чего ж нет? Ломать не строить. Ты лучше смотри, чего она может.
     - Ладно, давай сначала. Что там первее всего?
     - Эпоха. Веди курсором, веди по шкале. Да не туда,  так ты в ледниковый
период  залезешь, к мамонтам. Че, примитивной жизни  захотелось?  Так  она и
здесь достаточно примитивная. Если чего, спрашивай хэлпы. Хэлпы тут - на все
случаи жизни. Ну, выбрал эпоху?
     - Да. 1950, лето. Самая середина века.
     - Ты что, сдурел? Там же еще сталинизм, загудишь в Воркуту по дури. Или
куда в Бразилию, так это в другом окошке, страну выбирать.
     - Страну не выбирают, со страной рождаются. 1950, СССР.
     -  Кликни два раза мышкой.  Страны как раз меняют,  да еще как.  Вон их
сколько, глянь!
     - Те и меняют,  у кого страна снаружи. У меня внутри, не повезло. Давай
СССР.
     - Нету СССР. Самораспустился.
     - В 1950 еще  был,  туда  давай. Оно ж  у тебя выбросило нашу эпоху, по
умолчанию.
     - Ладно, пеняй потом на себя... Возраст?
     - Да что-нибудь пионерское. Лет десять.
     - Пол?
     -  Мужской, чего  там. Насмотрелся я  за  эти годы  на женщин, как  они
вообще выживают в таких условиях - ума не приложу. Мужской.
     - Жизненная ориентация?
     - Это как понимать? Педераст, что ли?
     - Ну и это также, но уже в хвосте меню. Сперва - экстраверт, интроверт,
верующий, атеист. Вон, к примеру, окошечко "черты характера".
     -  У меня характер переменный.  Сперва  один  был,  потом  стал  другой
совсем, будто подменили.
     - Так и  было,  видать. Есть  такой прием - переустановка, reset. Какой
характер выбираешь, пионер?
     -  Ну как... Пионерский, какой же  еще. Взвейтесь  кострами, "Орленок",
Валя Котик.
     - Что насчет одаренности? Обеспечивает до уровня Рафаэля.
     - Не надо. Сантехником проще живется, да и спрос меньше.
     - Выставляем среднее...Так. Прогнозирование?
     - А там чего?
     -  Ну,  здоровье,  профессия,  брак.  От  массы трудностей подстрахован
будешь, особенно когда выйдешь в сеть.
     - То-есть?
     - Ну  вот диалоговое окошко. Один режим называется "самораскрутка", там
вроде  бы ты сам себе хозяин, вплоть  до естественного  угасания  в глубокой
старости.  Причем  абсолютно  безгрешным   и  богатым,  смотри   ты,   какое
обеспечивают сочетание.Эксклюзив.
     - А второй режим?
     -  Ну,  этот  посложнее.  Тут  взаимодействовать  придется   с  другими
интерфейсами. Тут и обдурить, и прикончить могут, все как в жизни.
     - Давай этот.  Я себя знаю, не светит мне ни богатство, ни безгрешие. А
что там насчет женщин, какой прогноз?
     - По первому режиму так сплошная благодать - жена типа Маши Распутиной,
но необычайно скромная, работящая, мать восьмерых детей. Тебя обожает.
     - А по другому?
     -  По  другому прогнозирование затруднено,  только  самые краткосрочные
прогнозы.  Скажем, в конце года  получишь прибавку  к  зарплате, послезавтра
встретишься с Люськой.
     - Это я и без компьютера знаю.
     - То-то ж. Ну чего, поехали?
     - Стой, а как там? Какие условия выхода, если вдруг пролечу где?
     -  В  первом случае  просто  дави "escape" на любом компьютере, который
подвернулся по руку. Или "undo", если брак не удался. Аннулируется до  самой
первой встречи.
     - А иначе?
     - Иначе тебе придется оттрубить все эти годики, пока не сойдемся здесь,
у  этого  компьютера.  Браки,  прибавки, разводы  -  уж  как получится,  как
управишься с  другими участниками, по самый  сегодняшний день. Тогда я  тебя
лично освобожу. По дружбе, ведь мы друзья?
     - Рискну. Чего терять?
     Щелкнуло, и на весь экран, расширяясь и  стремительно поглощая комнату,
дом, город - выплеснулся пионерский плац с неподвижными каре отрядов - белый
верх,  синий  низ, со  старшей пионервожатой  возле  гигантского кострища из
старых  шпал, с алым флагом, хлопающим высоко на флагштоке.  Со мною рядом в
строю стояла Зина Бобрик, и лишь  мелкая сеточка крохотных треугольников  на
ее  загорелом  плече  говорила  мне,   что  она  построена  по   системе  3D
Studio-Max...

     Рассказ сержанта

     Капитан Фряк,  правда,  еще  тогда  говорил  -  неправильно  называешь,
сержант, гуманная бомба, а не гумозная, гуманная - это от слова  "гуманный",
ну когда  кто собачку гладит,  говорят: смотри, гуманный какой,  хотя  может
быть, когда  все отвернутся, он  ей  промеж  глаз  как всандалит  - и кранты
собачке. Так вот, Фряк  все рассказывал про эту бомбу (так и хочется сказать
"гумозную").  Придумал   ее  один  там  стрюк   из  этих...  ну,   как   их?
...яйцеволосых?...  головолобых?...  О,  вспомнил  -  высоколобых,  из  этих
очкастых  психопатов,  что  вечно  из  телевизора  объясняют  про  атом.  Че
объяснять,  взрывается и баста, что  от него еще?  Значит, этот  самый стрюк
придумал гумозную бомбу и еще, зараза, предисловие такое написал в газете. У
меня вырезка  есть с фоткой этого  яйцеволосого;  сквитаюсь  как-нибудь  при
встрече.
     Пишет он вот такую муть, щас прочту:
     "Жизни моей была присуща неразрешимая двойственность: с одной стороны я
вырос в прекрасной атмосфере традиционного  средиземноморского католицизма и
с детских лет уверовал в совершенство  и всеблагость Творца, с другой  же  -
вынужден был весь свой умственный потенциал направлять на создание все новых
и новых  средств убийства  и  разрушения, каждое из  которых получалось куда
отвратительнее предыдущего. В конце концов этот  внутренний конфликт чуть не
привел меня к психическому разладу. К  счастью, покойный епископ  Падуанский
явился ко мне в сновидении и вдохновил на создание оружия, действие которого
лишено  было  бы  греховного  аспекта  убийства  себе  подобных,  а  именно,
выражаясь  военным  слогом,  "уничтожая  технику,   амуницию   и  укрепления
противника, оно  оставляло  бы  невредимым личный состав, живую  силу,  т.е.
собратьев моих во Христе, которых заповедано было Спасителем..."
     Ну и так  далее,  такие вот  слюни  на полстраницы. Стрюк,  одно слово,
Двужеппе Саваза звать его -  итальяшка, макаронник. Он у меня еще попрыгает,
собрат гумозный!
     А до того такие смачные штучки изобретал... Пульки-сверлушки знаете чьи
-  Савазы этого  самого.  Дебилофония переднего края  - тоже он,  это  когда
позиции  неприятеля озвучивают  исподтишка, ну так, вроде он в натуре ничего
не слышит, а  забалдевает  через четверть  часа. Вяжи его как сонного и все.
Он, вроде, и "взрывбормотуху" придумал, тут  прямо-таки блеск до чего хитро.
Представляете,  такая  себе  автоцистерна  бормотухи,  как  бы осталась  при
отступлении. Солдаты противника  обнаруживают ее и высасывают в один момент,
какой солдат  устоит?  Ну,  и  через часок  бормотуха начинает реагировать с
чем-то  там в  брюхе  -  с панкревошипом, что ли... И солдаты взрываются  на
х..., еще и окружающих  гробят со страшной силой, а те, может,  и  вообще не
жлуктили эту бормотуху.
     Ладно,  когда  я  услыхал про  это первый  раз, поверите  -  не  придал
значения. Посудите сами - полк у  нас образцовый, прямо-таки железная часть.
Как выйдем  бывало  на  плац  - грудь вперед, живот втяни! - как брякнем  об
асфальт копытами! Че говорить -  стальная  лавина... Сверху когда смотришь -
каски и каски, вроде булыжником плац замостили. И головы одинаковые, и мысли
- вперед, на врага! Бей, коли, руби! Трумп-трумп-трумп-трумп - землетрясение
прямо-таки. А тут еще и песня - в тысячу глоток, знаете, моя любимая

     Мы выступаем в шесть. Мы выступаем вновь.
     Ты береги свою честь. Нашу храни любовь.
     Ты свою честь береги. Раздавим врагов, как клопов.
     Мочатся в страхе враги! Солдат, он всегда таков!

     Аж мурашки по  хребту  от этой песни: кажется, покажи сейчас врага -  в
один момент  неотразимым  ударом  гранаты из него кишки  выпущу!  Какая  там
гумозная  бомба  - ничто  не  устоит,  все наше  будет... А  потом  геройски
заявиться  домой: как ты  там, Сильвочка,  берегла свою  честь? Само  собой,
никак, это и ежу понятно, я свою Сильву знаю... С ходу по  морде,  по морде!
Да-а, приятно вернуться домой после победоносного рейда.
     Ну, это отвлечение такое, лирика стрюцкая. Как раз полгода назад пришла
в часть для освоения новая техника под названием "личный контейнер стрелка".
Кажись, того же Двужеппе разработка. Вижу, солдатики мои вроде аж побледнели
при виде этих контейнеров.
     - Так это ж гробы железные! С крышкой!
     Я  им популярно так, кому в  зубы, кому матом объяснил, что  так оно  и
есть, в самом  деле эти контейнеры могут использоваться и как гробы, но ведь
когда?  В  крайнем  случае,  если  прямое  попадание  только...  А  так  это
"индивидуальная  бронированная  ячейка",   читайте   инструкцию,  колхозники
прерий! Это ж вам самим облегчение, чтоб окопов не  рыть на позициях и  чтоб
доблестные останки не собирать по всему полю битвы. Залег в контейнер и веди
стрельбу,  вплоть  до геройской гибели или победы...  А чтоб  тащить  его за
собой  при атаке -  колесики приделаны. Помню, читал  книжку  одну,  в  душу
запало:
     "Дерзким  маршем,  опрокинув  расстроенные  порядки противника, солдаты
прославленного корпуса ворвались в траншеи врага. Никому не было пощады."
     Или вот, еще место:
     "На  плечах бегущего  в панике  неприятеля  они  влетели  в разрушенный
город, сокрушая все на своем пути..."
     Вот это я понимаю! На  плечах противника! С гробами на колесиках! Ясное
дело, паника любого возьмет, который против нас. Ы-ых, скорей бы  повоевать,
такая техника простаивает!
     Такие вот мысли у меня тогда были.
     Словом, все нормально,  пообвыклись мои ребята  в  контейнерах, маневры
прошли с  блеском,  вернулась наша доблестная часть  в казармы,  и на второй
день, помнится, отозвал меня в сторонку капитан Фряк.
     - Сержант, как настроение?
     - Как положено! - рявкнул  я и вытаращился на него, по уставу. Он  меня
так легонько по плечу - вольно, мол. Я ослабил левую ногу.
     - Тут вот какое дело, сержант. Помнишь, про бомбу я  тебе  рассказывал,
перед маневрами еще?
     - Так точно. Про гумозную, Двужеппе этого...
     -  Гуманную, сколько тебе долбить! Значит, вот как  складываются дела -
надо быть наготове.
     Я сколько в  армии,  столько  и гундят про это  -  надо  быть наготове.
Солдат, он всегда таков. Я каблуками щелкнул и снова вытаращился.
     - Дело в том, что гуманная бомба...
     Посмотрел он на  меня с сомнением - а  че смотреть? Образцовый сержант,
пуговицы сияют.  Вижу - раздумал дальше говорить.  Оно и  лучше,  мне меньше
соображать,  тужиться, а может там еще какая государственная тайна,  и вовсе
ни к чему.
     - Ладно,  сержант,  эти два дня - повышенная готовность.  В случае чего
действовать по обстановке...
     Ясно. Вечером  перед отбоем прошелся по челюстям, чтоб готовность лучше
понимали. Смотри, мол, у меня! Отбой!
     Запрыгнули  мои тигры  на  двухэтажные нары и мигом  захрапели. Я  тоже
прилег в мундире, но не спалось,  тревожил разговор  с капитаном. Среди ночи
вдруг какой-то свист, громче, бли