д
кровом своего десятикомнатного вигвама - но  и тут он с тревогой стал ловить
себя на совершенно необычных ощущениях: то ему казалось, что стопа тарелок в
раковине на кухне вот-вот обрушится (а за ней все остальное), то средний сын
начинал свои упражнения на тренажере с таким азартом, что Моррисону казалось
иной раз, будто вся округа входит в унисон с его колебаниями, ну а тут, сами
понимаета, недалеко  и  до всеобщей беды. Ко всему,  жена  его,  поглощенная
обычной  в   той  среде   дамской  общественной  активностью,  нисколько  не
проникалась его нарастающими фобиями.
     Следует  добавить  к  этому   еще  такую  накладку  -  общеамериканский
психический комплекс, состоящий во все обостряющемся чувстве ответственности
за судьбы мира. Когда-то и нам он был свойствен, однако распад империи сразу
освободил нас от этого угнетающего представления. Моррисон был ему подвержен
издавна, еще с тех пор, когда решил  всерьез заняться баллистикой. В те годы
считалось  (и справедливо), что  та страна, у которой  лучшие специалисты по
баллистике  - та и хозяин положения, она всегда набьет морду стране с плохой
баллистикой.  Лучшие  баллистики, скажем,  Б.  и  Моррисон  в  то время были
поровну  распределены между двумя странами. Но, как только  освобожденный от
ответственности за судьбы мира Б. перебрался в отдел Моррисона - это чувство
с удвоенной силой навалилось на американца.
     Само собой, психический  разлад пытались корректировать психоаналитики,
коих там пруд пруди - но, хотя под Эдипов комплекс  и кишащие во  всех углах
призраки  инцеста  можно подогнать  что угодно,  ухудшение  прогрессировало.
Фрейд,  сочинивший  человеческую душу из подглядываний  и  пещерных желаний,
вряд ли мог себе представить расстройство от предвидения мировой катастрофы.
     Так  прошли полтора года. Стоит  ли фиксировать внимание  на  отдельных
ступенях этой лестницы, ведущей вниз?..
     Теперь Б. изредка навещает Моррисона в клинике на побережье. Внешне его
бывший шеф  совершенно не изменился, это  все  тот же благообразный седеющий
джентльмен,  да  и  в  беседе  с ним  не  видно никаких  отклонений, пока не
коснется его конька.
     - Гальку бросает мальчишка! Смотри, Б., он бросает камешки! А вдруг ТОТ
бросит...
     И его всего ведет от ужаса.
     Поздним вечером Б. возвращается домой по  сравнительно свободному шоссе
и  думает о  том, что его  одиночество еще  более усугубилось. В  его районе
обосновалась  мексиканская   семья,  но  это  ему  уже  безразлично.  А  тот
аттракцион на студенческой вечеринке совершенно изгладился из его памяти.

     Инструкция в лифте

     В случае внезапного отключения  электроэнергии пассажиры  лифта обязаны
соблюдать элементарные приличия. Не допускается распитие  спиртных напитков,
инъекции   наркотиков,   изнасилование,    людоедство   и    тому   подобное
антиобщественное  поведение.  Для  отправления  естественных  надобностей  и
передачи пищевых продуктов в полу лифта имеется специальное отверстие.
     Катапультирование только при крайней необходимости.
     Браки,  заключенные  в  кабине  лифта,  считаются  действительными  при
наличии по меньшей мере двух свидетелей из числа  пассажиров. Напротив того,
кончина в лифте не является официальной вплоть до  возобновления подачи тока
и выгрузки  пассажиров  на нужном  уровне. Потому весь личный состав  кабины
считается живым, вплоть до прибытия судмедэксперта.
     Ребенок, родившийся в лифте, автоматически получает гражданство страны,
независимо от гражданства роженицы.
     Нежелательно разрушение  кабины лифта, а  также стенок  лифтовой шахты.
Это  вряд  ли  кого  спасет и  только  увеличит общий  развал  коммунального
хозяйства.

     Из протокола допроса.

     Следователь: В каком возрасте вы были, когда  впервые  совершили что-то
подобное?
     Допрашиваемый: (задумывается на минутку) Дайте вспомнить... Да, точно -
еще  во  втором классе начальной  школы!  Такая  была девочка-одноклассница,
сейчас помнится смутно, но знаю - из простой  семьи,  с  обычным  славянским
личиком...  Как  бы  это описать... Словом, при  взгляде на такую немедленно
становится ясно - таким можно довериться во всем, сразу и навсегда.
     С.: У вас что, уже во втором классе выработалось такое знание людей?
     Д.: Нет, просто со временем это только подтверждалось... Славное такое,
круглое,  немного застенчивое  личико, очень  обаятельный,  чистый  тип.  На
Западе из таких  выращивают красавиц,  у нас - домохозяек. Но я  отвлекся...
Так вот - эта малышка имела несчастье влюбиться в меня.
     С.: Как вы узнали? Она что, сказала вам?
     Д.: Где там - сказала! Просто, такое чувствуется безошибочно и в восемь
лет,  и в сорок восемь. Теперь я  вспоминаю с поздней болью, как трогательно
она  пыталась  это скрыть и как  раз  от  разу приоткрывалась  - безо всякой
надежды на что-то и вряд ли сама понимая толком, что с ней такое происходит.
Да вы  сами по  себе должны помнить, какой это ужас, какой океан неведения -
ребенок в восемь лет.
     С.: Не припоминаю. Я наверное был не такой. Ну, и что дальше?
     Д.:  Да-а...  Так вот,  меня  это вдруг  стало  раздражать. Или  начали
подсмеиваться одноклассники? Не  помню... Только я решил все  это прекратить
одним  махом, тем  более, что как раз тогда мне приглянулась местная звезда,
недоступная отличница с великолепным бантом.  Я тоже не понимал, почему меня
тянет к этой отличнице. Замедленное взросление, типичное для тех лет.
     С.: Ну, и что же вы предприняли?
     Д.  (долго  молчит):  Я...  Вы  не поверите  -  я  просто отколотил эту
девочку,  влюбленную в  меня.  Я  побил ее,  и  довольно  жестоко.  Все  это
происходило прилюдно, в кольце сверстников, и с самого начала этой процедуры
я понимал,  что делаю что-то  ужасное. Представьте - сельская школа,  класс,
комната  такая  с  деревянным столбом  посредине, темная группка  детей и  в
центре ее - эта экзекуция! До сих пор оторопь берет...
     С.: И как реагировала она?
     Д.: Благородно. Сперва пыталась представить это как шутку, как дурацкое
развлечение - насколько хватило ее маленьких сил. Затем расплакалась, голову
в руки, на парте. И  в  этот момент я был настолько растоптан где-то  внутри
себя, что возникшая вдруг и наказавшая меня учительница была как спасение из
этого позора. Видимо тогда впервые возникло понятие вины и греха.
     С.: Дальше.
     Д.: А вот дальше - провал, не  помню  ничего. Но история эта имела свое
продолжение. Лет  через двадцать-двадцать пять  после этого я вдруг случайно
наткнулся на свою... как бы сказать получше? Избранницу не подходит... Нет у
нас краткого термина для нелюбимых любящих.
     С.: Отвергнутую?
     Д.: Тоже неточно.  Словом, на нее. И надо сказать, мы тут же друг друга
узнали. Я это понял по тому облачку досады, что пробежало по ее лицу -  мол,
к  чему  эти ненужные  напоминания,  -  а  у  меня  этот миниатюрный  силуэт
заурядной  женщины  с  кошелкой мгновенно  наложился  на тот облик,  тут  же
воскресший в душе, я  узнал ее  и обрадовался, что  она  стала именно такой,
какой  и  должна  была  стать  -  миловидной,  спокойной,  усталой,  отважно
одолевающей каждодневные трудности. Да, еще кажется какой-то ребенок был при
ней, но я не обратил внимания. Мы стояли и смотрели друг на друга.
     С.: Встреча та еще. Не особенно, я бы сказал, зрелищная.
     Д.: Да, но внутренний драматизм возник, вы уж мне поверьте.  Ничего  не
было сказано, да  и взаимное созерцание длилось  не больше десяти секунд.  И
скажи я ей в этот момент что-нибудь  вроде: "Ба,  да  ведь мы вместе учились
когда-то!  Ну,  как сложилась  с тех пор ваша жизнь?  Моя  -  так, средне...
Знаете, когда-то я  вас обидел -  по детской дури,  дети  ведь бывают  очень
жестоки - и с тех пор не могу забыть этого.  Снимите камень с души, простите
меня".
     С.: Ну, и кто вам мешал это сделать?
     Д.: Никто.  Замедленная реакция, иначе не назовешь. Спустя секунду  она
отвернулась и  пошла  с дочуркой  вдоль прилавков. Я смотрел вслед  и еще не
понимал, что упускаю возможность освободиться от  этого  жернова, который на
моей шее с детских лет. И - главное - я бы и ее освободил!
     С.: От чего, хотелось бы знать? От давнего мордобоя?
     Д.: Ну как же! Незаслуженная обида, оскорбление вообще не забываются, а
тут еще от кумира, так  сказать.  Словом, тремя словами, без сомнения, я  бы
стер этот шрам на ее памяти. А, что там говорить...
     С.: Ладно, к этому эпизоду больше нечего добавить?
     Д.: (после долгой паузы) Нет...
     С.: Тогда дальше. Надеюсь, больше вы не обижали одноклассниц?
     Д.: Нет, скорей они меня. Я  был в  отрочестве очень неудачлив  в своих
привязанностях. Это  усиливало  ощущение  ущербности  и  незначительности...
Хотя, был еще небольшой эпизод.
     Адвокат (дотоле сидевший безучастно): Какой же?
     Д.: Однажды,  уже  на  пороге  школьного выпуска, мне  объяснилась  моя
сверстница. Тогда еще было принято объясняться, во всяком случае иногда.
     С.: Ну и?
     Д.:  Я  был сконфужен. Никаких  таких чувств в свой  адрес  ни  с  чьей
стороны я не предполагал. Я стоял как болван.
     А.: Подробнее, пожалуйста.
     Д.:  Деталей,  опять  же,  не   помню.  Глубокие  сумерки,  все  вокруг
заснежено, оттепель...  пожалуй,  оттепель.  Темные  впадины  глаз, какой-то
платок, стоит  в  шубейке  прямо  передо мною, слегка  покачиваясь,  как  бы
недоумевая - упасть мне в руки, или уйти бесприютно в эту темную оттепель. Я
тоже стоял, молча.
     С.: Она что, была невзрачна? Что-то отвращало?
     Д.: Вовсе нет.  Синеглазая блондинка, может полноватая слегка, но тогда
это еще не развилось, вьющиеся  волосы, франтиха, насмешливая, веселый нрав.
Непонятно, чем  я мог ей приглянуться. Но вот, произошло...  Минуту постояв,
она сказала тускло: "Ладно,  забудем", и мы снова пошли рядом по тропке, как
ни в чем ни бывало.
     А.: Словом, вы не воспользовались, говоря грубо, по-мужски.
     Д.: В  этом никакой моей заслуги.  Дело  в том,  что  она  абсолютно не
совпадала с  моим  внутренним эталоном, смутно и тепло тлевшим в  душе. Этот
тайный образ был довольно неуклюже  скомпилирован из Джейн, подруги Тарзана,
революционерки  из  "Максима",  а  также  некоей  девочки  Томы, встреченной
однажды. Нет, не могла она тягаться с ними тремя.
     А.: Ну вот, видите!
     С.:  Он же  сам говорит,  что отказался от нее из-за  юношеских  глупых
стереотипов. Небось попозже не упустил бы своего?
     Д.: Не знаю... Скорей всего да, не упустил бы.
     С.: Ладно, дальше. Кто там ваша очередная жертва?
     Д.: Сейчас... Юля Панченко.
     А.: Имен можно не называть. Они нам и так известны.
     Д.:  Мне просто  приятно его  произнести -  Юля  Панченко. На удивление
женственно   звучит.  И  она  соответствовала  ему  полностью   -  стройная,
молчаливая,  сокровенная,  красивая  такой,   знаете,  устойчивой  красотой,
которая с возрастом только меняет облик. Мы начали сближаться  -  не быстро,
ведь  оба замкнуты. Потом... Потом получилось так, что я долго отсутствовал,
был в других краях. И когда вернулся...
     С.: Юля стала уже чьей-то!
     Д.: Ничего подобного.  Я встретил ее случайно, и будто не было этих лет
разлуки;  с  Юлей ничего не  надо было  говорить, все понималось и  так. Тип
Лопухиной, спокойная русская красота в современных одеяниях...Но вот  почему
я не дал себе влюбиться в нее - до сих пор загадка!
     С.: Так что, говорите толком, произошел разрыв? Сближение?
     Д.: Нет, я попросту не пошел с нею на концерт, куда она меня позвала. А
после  даже  не извинился,  и помню,  как  она  изумленно на  меня смотрела,
встретив однажды. Трудно было продолжать после этого. Надеюсь и для нее этот
эпизод прошел без особой боли,  всего  лишь тяжелое недоумение  - вот,  мол,
каким оказался человек.
     С.:  В преступлениях  против любви нет  пустяков, потому они и караются
строже прочих. Бог есть  любовь  - надеюсь, вы помните основной принцип? Бог
есть любовь! Дальше.
     А.: Вы  заметили,  уважаемый  следователь,  что  представленные  случаи
нельзя  полностью классифицировать как обоюдную любовь, что  рассматривается
особо?
     Д.: Я тоже  это знаю, потому  рассказываю только легкие,  сравнительно,
случаи. Имею право не разглашать особо тяжкое?
     С.: Само собой, только за это вдвойне. Ну-с, поехали дальше.  Кто там у
нас по списку?
     Д.:  Клара  Минчук.  Здесь  даже и  намека  на  любовь не было,  просто
взаимная симпатия. И  это несмотря на то, что Клара Минчук была поразительно
красива. Она  как-бы  вышла  вперед  из  окружения хорошеньких  сверстниц  и
определила  собой:   вот  отныне  к  такому  образцу  должны   по  мере  сил
приближаться женщины  нового  поколения. Я не берусь ее  описать,  все будет
бледно.  Потому  и  знакомство  наше проходило совершенно  безоблачно - я  и
думать не мог, что Клара посмотрит как-то  на меня в этом аспекте, а  ей  из
омута тяжких  страстей, непрестанно вихрившихся возле  нее, повидимому  было
просто  отрадно  иметь  хоть одного приятеля,  не разевающего  алчную пасть.
Однажды,  помнится,  мы  встретились на каком-то  бутафорском  многотысячном
действе, что время от времени устраивали власти - какого-то диктатора долой,
какому-то  негру свободу! - отделились  от многофлажного  шествия  в  уютный
скверик   и   долго   трепались  в   свое   удовольствие.   В   отличие   от
закомплексованных  красавиц  Клара оказалась  чудесным собеседником, как  бы
лучащимся навстречу. Было великим наслаждением просто находиться в ауре этой
красоты. Даже подумалось в какой-то миг - а может?
     А.:  Не  вижу состава преступления. Ведь у вас  не было (углубляется  в
досье), ни романа, ни связи?
     Д.: Спустя много лет мы с женой остановились у придорожного магазинчика
и зашли посмотреть.  Что-то потребовалось. А может  просто  из интереса.  За
прилавком, за весами стояла она, Клара - обрюзгшая продавщица-алкоголичка  в
засаленном белом халате и отпускала какую-то дрянь - камсу, что-ли? - черпая
ее рукой в эластиковой перчатке прямо из бадьи. Мы взглянули друг на друга -
это было не то длительное рассматривание и узнавание, как в первом случае, а
мгновенный и грозный разряд.  Она  будто сказала: Ну  и  как?  - затем опять
перевела взгляд на  стрелку весов. Я  тут же вышел наружу  и сел  в  машину.
Будто током ударило.
     Мне стало не по  себе.  Что-то непоправимо хрустнуло в  мироздании, раз
над  красотой можно так надругаться. Что-то вроде святотавства  произошло на
моих глазах, и я никак не мог этому помешать.
     А.: Верно. Тут я не вижу никакой вины.
     Д.:  Вина конечно  же есть,  но неявная.  Жизнь ослепительных  красавиц
редко бывает безоблачной даже в стране клерков,  а что уж говорить о  нашей.
Можно  представить, в какие тиски,  в какие  жернова  попадала  Клара, меняя
мужей, дома,  семьи, кочуя  от Риги  до  Владивостока,  сползая по  слабости
характера (а  красоте  не всегда сопутствует сильный характер и ясный ум), с
уровня на уровень, пока я не застал  ее у этого прилавка.Что-то я должен был
предпринять, что-то человеческое, но вот - что?
     Жена вышла и, усевшись за руль,  спросила: Там  что, была Клара Минчук?
Мне показалось - она...
     И  не  было  в  ее  голосе  никакого  женского торжества, а только лишь
горечь.
     С.: Раз уж вы сами упомянули жену...
     Д.: Ни в коем случае. Мы уже оговорили это  - имею право молчать. Скажу
лишь, что  мои полные, разделенные любови, все до единой были мною преданы и
завершались в муках  и унижениях.  Так что  спрашивайте  лишь насчет связей.
Полулюбовей, что ли - ведь ими, вроде бы, довольствуется большинство.
     С.: Говорите только о себе, так лучше... Хорошо. Лара. Лариса Ф.
     Д.: (отворачивается) Не хочу... Ну ладно, но  только очень коротко, без
предыстории - мы расстались, и я уехал. Мы были как бы обручены.
     А.: Кто такая эта Лариса? Не нахожу в досье... А-а, вот.
     Д.:  Уральская  горожанка,  миниатюрная, слегка  монголоидна  -  черные
волосы, узкие глаза при белой коже. Смешливая, переменчивая, серьезная когда
надо. Самоотверженная. Я ее выставил спустя полгода, когда она приехала.
     С.: Почему? У вас завелась другая?
     Д.:  Я ей так  и сказал,  чтоб было хоть какое-то  объяснение. На самом
деле никого у меня  не  было  на  тот  момент. И  я боялся,  что опять к ней
привяжусь, это было легко.
     С.:  Тогда  почему  вы  ее... сдали, так  сказать?  Почему  вы  их всех
сдавали,  ваших  прекрасных  женщин  - вон их сколько  в  списке! Прямо-таки
комплекс Иуды какой-то...
     А.: Коллега, прошу без давления и личных оценок.
     Д.: Я скажу. Вот почему  - (так мне  кажется теперь), -  мы в молодости
иной  раз бываем просто поведены на  "свободе"  и прочих  ложных фетишах. Не
знаю приманки более обманчивой... Еще был такой  - "самореализация".  В моем
случае оба эти фетиша как-то совпали и раздавили миниатюрную раскосую Ларису
Ф.
     С.: Ну да! Они давили, а вы просто стояли рядом.
     Д.:  Да,  я стоял рядом у  стенки вагона, перекрестил  ее, когда  поезд
тронулся. Потом приятель из столицы сообщил, что она тяжко переживала.
     А.: А вы?
     Д.:  Я  как  раз  нет.  Быстро  забылось,  пошла веселая пора,  девушки
ненадолго. А саднить это стало куда позже. Оказывается, то место в душе, где
ты поселил кого-то, так  вот, оно не может  быть занято другой женщиной, оно
просто  пустует - сколько бы ты там ни страдал  по  поводу другой, - и когда
сердце успокаивается, вдруг видишь этот милый пустой оттиск.
     С.: У вас, я вижу, до фига этих милых оттисков.
     Д.:  Не  так уж много, но хотелось бы поменьше. Мне кажется, что у меня
всегда  было  какое-то  реле  запаздывания  в   совести  -  и  это  помогало
переступать  через  них.  А  теперь,  когда  ясно,   что  можно  было  и  не
переступать, что не было никакой необходимости... Я что, тяну время?
     А.: Да нет, ничего, это наша работа.
     С.: Вообще-то да,  тянете. Тем  более, что там все  придется повторить,
так что наш разговор - чистая проформа.
     Д.:  (набираясь  духа) Если бы это могло что-нибудь исправить,  ну хоть
какой-то пустяк! Ведь нет же? Нет? Им-то хотя бы станет легче?
     А.: Понимаете, преступления против любви караются  так  потому, что они
особенно бесчеловечны. Убийство  и то более постижимо, там чаще  всего никто
никого не любит. А вот когда убивают любовь...
     Д.: Да-да, я понимаю. Теперь понимаю.
     С.: (некоторое время смотрит на Д.) Что ж, тогда пойдемте...
     Все  вместе  они  выходят  в бесконечно длинный  коридор,  по  которому
движется к выходу множество людей.

     Письмо в Интернете

     Электронный                                                       адрес
(........................................................................)

     Дорогая миссис Шиллер!
     Вы спрашиваете, как  мы проводим наши уик-энды. Этот  вопрос интересует
не только Вас, но также  и многих наших. Дело в том, что некоторые абсолютно
не помнят, как и где они провели уик-энд.
     Прежде чем описать  Вам особенности национального уик-энда,  не  мешает
уточнить само понятие. Русское выражение  "уик-энд" возникло  из того звука,
которым  обычно  сопровождается   икота,   особенно   частая  в   субботы  и
воскресенья.  Обычно икающий говорит  "энд" после ика,  который кажется  ему
последним. Ваши простодушные соотечественники переводят  такое  созвучие как
"конец недели".
     Итак, с самого  начала. Обычно  мы просыпаемся,  и  те из нас, кому это
удалось,   тут   же   принимают   стакана  полтора-два   водки.   Мера   это
профилактическая,  и   она   часто  предотвращает   последующие  развлечения
уик-энда,   о  которых   речь  впереди.  Здесь,  на  Украине  с  этой  целью
используется  также  "горилка"  -  напиток,  производимый гориллами  местной
породы, издавна славящимися своим искусством.
     Немного выждав, пока этот нектар впитается организмом