т раз от разу минувшие ситуации, порою и вовсе давние - и
тут   ему   в  подмогу  появляется  самоцензура,  вытеснение,   направленное
искажение,  словом, весь  иммунный механизм  психики  работает  на  создание
позлащенного собственного образа; так сказать, индивидуальный соцреализм для
внутреннего употребления.  Ясно, при создании этого идолища, без придумки не
обойтись, клиенту приходится прибегнуть к помощи  фантазии. Участок фантазии
у  большинства в зачаточном состоянии, он то и дело отказывает, осекается, а
когда   вдруг   начинает   работать   по  назначению   -  выдает  совершенно
неправдоподобную продукцию. Отличительное  качество  хорошей  фантазии, даже
самой вычурной правдоподобие, знайте это. И клиенты, даже самые легковерные,
поражаются,  видя в своих  обжитых апартаментах невероятных чудовищ. Тут  уж
недалеко  до  сдвига.  Они обращаются  к  нам; могу  сказать  по  секрету  -
квалифицированный   специалист  первым  делом  намертво  блокирует   область
фантазии, оставляя лишь самые утилитарные функции. К примеру, клиент, увидев
в  окне тучу,  может  захватить с собой  зонт; на большее простому  человеку
фантазии  не полагается. Если б вы знали, сколько неприятностей бывает из-за
неверных предположений!
     Небось, думаете: толкует со мной,  а сам уже высмотрел всю мою срамоту,
переворошил  всего, как вор. Нет, дражайший,  на это к  вечеру уже недостает
желания и сил.  Даже говорить о работе затруднительно.  А публика видит лишь
плюсы нашего умения,  о нас рассказывают  небылицы, забывая об  естественных
трудностях нашего опасного занятия, опасного  потому, что, ежедневно  вливая
собственное  сознание в  чужое,  подгоняя его до  малых  деталей,  ты  часто
утрачиваешь самость, ощущение  себя самого. Твоя душа, будто ртуть, способна
немедленно  перелиться в любую подставленную оболочку, и, кто знает,  сможет
ли  возвратиться  в  собственное  вместилище.  Ведь  бывают  случаи,  правда
исключительно  редкие,  когда  клиент  вдруг  раскрывает  свой  мир,  словно
цветущий благоуханный луг, и ты, опытный, циничный даже психохирург, мнешься
в  смущении, боясь нарушить  эту чистоту, боясь, что твоя усталая амеба (так
называем мы наше орудие проникновения), не захочет возвращаться оттуда, как,
скажем,  никому не пришло  бы в голову уйти  из страны детства. Не знаю, как
другие, а  я в таких  случаях говорю  озадаченной девушке  -  только  у юных
девушек бывают эти солнечные  луга, говорю ей "спасибо" и направляю в кассу,
где  ей вернут взнос.  Она еще придет  ко мне,  и неважно, что возникнет  на
месте  безмятежного  цветенья, бурелом, или грядки жирного чернозема, такого
уже не видать.
     И  вот постепенно из этих десятков тысяч снов наяву, кошмаров, эротики,
иллюзорного  насилия  и  бутафорской самоотверженности,  скрытого  страха  и
психического допинга, из  драм и фарсов, неслышно разыгрывающихся в черепных
коробках - передо мной,  будто на  недодержанной пленке в  слабом проявителе
оконтуривается  сущность человека вообще, и я близок к тому, чтобы объяснить
ее  на  основе обширнейших наблюдений,  в строго научных параметрах.  На это
уйдет весь остаток моей  жизни, и жаль  мне лишь одного, представьте, одного
лишь, что я так и не узнаю, кем был я сам.



     Тайна метрологии

     Когда спускаешься  в московское метро, не всегда возможно из-за суеты и
толкотни  проникнуться  как  следует  тем  иррациональным  пафосом,  которым
прямо-таки пропитаны станции  и переходы первой очереди  строительства;  при
этом не так уж и  важна чрезмерная изукрашенность циклопических  подземелий,
обвешанность  скульптурой и мозаикой,  как общая, отчетливо  шизофреническая
система связей, имеющая, при всем  том, структуру паутины; радиальная ловчая
сеть,  упрятанная  из  каких-то  соображений  глубоко под  землю. Каганович,
неутомимый гомункулус той воспаленной  поры, вполне  явил,  овеществил  свой
бесовской   параноический  потенциал  в  вековой   промозглости  московского
плывуна. Можно даже  представить,  восстановить  по  содеянному, как разряды
безумных прикидок, то и дело вспыхивавшие  в  кипучем разуме сатрапа, тут же
подхватывались одержимыми ордами и с ходу  осуществлялись, в чугуне, мраморе
и позолоте, среди исконного мрака земных недр.
     Местечковый  уроженец,  обуянный энергией,  в  другие  времена  успешно
сфокусированной на коммерции, и не подозревал, конечно, что в своем апофеозе
вполне  приблизился  к  возможностям повелителя тьмы, возводившего  за  ночь
дворцы. Скорее всего, он думал, что всего лишь пробудил энергию масс.
     Долгое  время  после  этого  преисподнего  конвульсивного  триумфа,  от
которого  за версту разило вытаращенным безумием, среди черни ходила легенда
о подземных дворцах. В  самом  деле, если попробовать вообразить дворец зла,
какое-то парадное преддверие  ада, то ничего  лучше и придумать  нельзя, тем
более  с сонмами грешников, увлекаемыми на эскалаторах в самое пекло, где  в
закрытом для нас пока что раззолоченном нефе давно  уже  затаился вселенский
паук.

     Исповедь ветерана

     Друзья мои, полвека прошло с тех пор как мы, три юных  гена встретились
в  только  что  оплодотворенной  яйцеклетке, в  крохотном  эмбриончике.  Как
молоды,  как  неопытны были мы тогда! Что делать, с чего начать?.. Помнится,
все были немного растеряны. И тут Первый встал и  с горящими  глазами, пылко
жестикулируя (как  сейчас помню его  вдохновенный облик), произнес небольшую
речь. Помню ее дословно, как сейчас:
     Мы,  - сказал он, -  начинаем огромное сложное  дело -  создание нового
человека. Велика ответственность, что ложится на нас, но велика и честь. Так
давайте же приложим  все силы, чтобы  человек наш стал самым  лучшим,  самым
благородным, самым даровитым в мире. За работу, друзья!
     И  работа  закипела.  Начинали, как говорится,  с  пустого  места.  Все
приходилось   делать   заново:  не   было   ни  системы  кровообращения,  ни
пищеварения,  ни органов  дыхания, ни мозга, ни сердца.  Пол - и тот был под
вопросом. Но  в  тот момент было  не до того.  Материалы! Белки! Гемоглобин,
глюкоза! Со всем перебои, везде  трудности... Недосыпали, надоедали,  все на
посту, постоянно в напряжении.  И наш зародыш  рос потихоньку, развивался, и
вот стало уже возможно различить его контуры - руки, ноги, торс.  Помню, как
горячи были наши  споры о поле будущего человека. Третий радел  о женщине, я
колебался,  а первый и слышать не хотел ни о ком, кроме  мужчины.  И он таки
победил, составив нужную комбинацию хромосом.
     Рос наш  парень,  мужал на глазах.  Мы  заведовали  все  более  сложным
хозяйством. Все  модернизировалось, усложнялось. Особенно  туго  стало после
родов  -  ни  о  какой  помощи  извне  уже  не  приходилось  думать.  Ставка
исключительно на собственные силы.
     И  тут  пошло...  Непрекращающиеся  интервенции  микробов -  организуем
антитела,  службу   иммунитета.  Неправильный  обмен  веществ  -  налаживаем
регулирование. Малокровие - бросаем  все силы на  кровообразование... В этой
повседневной кутерьме и хлопотах  мы  незаметно отдалились друг от  друга. Я
возглавил отдел службы печени, Первый, это и понятно, занял почетное место в
коре головного мозга, а третий  получил скромный, но ответственный участок -
сфинктер мочеиспускательного канала. Мы стали общаться реже. У нас появились
много помощников - молодые  гены,  нейроны, лейкоциты - с такими  горы можно
своротить. Шли годы, богатырь наш взрослел.
     И теперь, друзья мои,  на пороге пятидесятилетнего  юбилея,  я все чаще
задумывались  -  где  же  мы  допустили  ошибку?  Ведь  набор  хромосом  был
великолепный. Наследственность  -  превосходная.  Все  системы,  все  службы
работали нормально,  на совесть. Нельзя грешить  и на  нас,  генов -  мол, в
чем-то  недосмотрели, допустили  брак, а там поехало. Ничего  подобного, все
хотели как лучше.
     Как же получился  у нас этот ожирелый недоумок? Как могли мы, державшие
все  задатки  в руках,  вырастить  такого  огромного, вульгарного обывателя?
Этого скучного хама, что пользуется своим прекрасно сконструированным мозгом
лишь  для  того,  чтобы думать  о  жратве,  о  выпивке, бабах и деньгах! Или
составляет хитроумные комбинации, чтобы обжулить кого-нибудь. И  Первый, наш
светоч, участвует в этом. Иной раз мне хочется, чтобы там, наверху, поскорей
разразился инсульт.
     Я   вижу,   как  апатия,   безразличие   охватывают   моих   коллег  по
пищеварительному  тракту.  Всюду царят упадок  и  разложение. Где тот  былой
энтузиазм  поры начала? Работают без огонька,  спустя рукава, перерождаются,
жиреют,  думают  лишь  о  собственном благополучии,  забыв, что от состояния
всего организма зависит судьба каждой отдельной клетки. И такое везде.
     Третьему, пожалуй, проще всех - знай открывай да закрывай сфинктер, эта
однообразная,  отупляющая работа помогает как-то отвлечься, забыться. Хотя и
там  нарастают неполадки, простатит, то-се. Третий, между нами говоря, звезд
с неба никогда  не хватал, это честный исполнительный труженик. Я думаю, что
и он в глубине души страдает от нашей неудачи, возможно, корит себя...
     Хотя - за что?
     А  я?  С  тех  пор,  как  вырезали   желчный  пузырь,   работы  заметно
поубавилось,  и я по свободе все  думаю,  думаю.  Такие  возможности,  такие
многообещающие  предпосылки...  Ночи  провожу  без сна.  Этот  алкоголик  не
бережет  ничего, что создавалось  с таким трудом, печень  вконец  разрушена,
цирроз. Я с грустью вспоминаю, как тщательно выращивали мы каждую  клеточку,
чтобы получить лучшую в мире печень - и она была такой, могу поклясться.
     Единственная  надежда  на  нашу  смену, на  гены,  созревающие  в  этом
ублюдке,  провалилась; он  может плодить лишь даунов. Мы потерпели  страшную
катастрофу, неизвестно в какой день - то ли когда он впервые напился, то  ли
когда начал бесконтрольно врать,  а  может, когда связался со  своей  первой
женой,  с ее  непобедимым  укладом наседки-хищницы.  Мы  оказались бессильны
против  его окружения.  Сделанное нами  изнутри представлялось  безупречным,
снаружи, однако, оказалось страшно уязвимым. Почему?
     Ведь иммунитет, спорт, общая здоровая конституция...
     Нам остается  лишь медленно  перерождаться в жировую ткань и погибать в
этом  тучном,  заживо разлагающемся  организме.  В  чем же  наша  вина,  что
просмотрели мы, чего недоучли?..

     Некролог

     С нормальными чувствами сообщаем о случившейся на днях  своевременной и
достаточно заслуженной кончине магистра Пиотровского А.Г.
     Как известно, магистр подвизался на поприще  псевдонаучного ответвления
фундаментальной академической дисциплины, именуемой популярно "стогастика" и
занимающейся, в основном, вопросами нематематических преобразований. В сферу
стогастики,   таким   образом,   входят   идеальные  объекты,   в   принципе
неформализуемые и  не  обладающие  явным  количественным выражением. Магистр
Пиотровский,  имея  дело с умозрительными сущностями, такими как  "совесть",
или же "абсолют", весь  свой немалый, надо  признать, потенциал сосредоточил
на прохождении  заведомо тупикового пути, а  именно: определении объема, так
сказать, и формы этих сугубых условностей, представлении таковых в наглядном
виде,  скажем,  на  экране  дисплея,  и  вообще  рассматривал последние  как
оперативный материал.  В  представлениях  покойного магистра  гипотетическая
область воображения занимает чуть ли не  главенствующее место, обнимая собою
целый космос, а часто и далее.  Основной  принцип его, не раз  опровергнутый
ведущими   стогастами  страны,   звучит  так:   все   сущее   -  воображено,
следовательно,  воображенное,  химера есть все то, что мы привыкли  полагать
твердой реальностью. Пиотровский утверждает (заблуждаясь,  разумеется),  что
мир  был  воображен однажды верховным существом и населен субъекто-объектами
этой  вселенской фантазии (это мы с  вами!), способными, в  свою очередь, на
автономное воображение,  т.е. на  создание иллюзии внутри иллюзии. Выражение
"искра  Божья", по  магистру  следует  толковать  буквально,  как  вторичную
частицу изначального творения.
     Гроб  с  останками  покойного  будет  помещен  в  боеголовку  ракеты  и
выстрелен в пространство.



     Ураган Джино

     Перед этим Шкляр помнит немногое - вечереющая улица, по которой спешили
они с женой, обремененные какой-то ношей, покупками, снедью,  вроде помидор,
а почему спешили  - рядом совсем, за флагштоком горсовета громоздилась туча,
темная  до  трупной  фиолетовости,  и оттуда  рокотала, близилась  немолчная
канонада грома,  но -  без  молний,  что необычно. И  еще  помнил, жена  еще
воскликнула,  оглянувшись -  о, ураган!  И  после  этого  впечатления Шкляра
недостоверны.
     В частности, откуда взялась столешница, в которую он  вцепился смаху, в
момент проваливания -  ведь  сперва показалось, что  они  ухнули в  какую-то
шахту под брусчаткой и камнем летят ко дну, в кромешной тьме, в куче хлама и
обломков  -  когда вдруг его на  какой-то  миг  вытолкнуло  из  этой шахтной
черноты, и  в  ошеломленном  сознании запечатлелись  громады сизых  туч, а в
просветах - кварталы уходящего вниз,  убывающего,  уменьшающегося  города. И
снова - совершенно однородная, непроницаемая  толща тумана,  и в  ней как-то
захребетно это ощутилось - кружило его, закручивало по гигантской дуге, так,
что дух спирало и не было сил даже заорать. Шкляр перевалился набок на своей
столешнице  (она дрожала  и  гудела  от напора  воздуха,  словно бубен),  и,
вцепившись в  ее  края, будто  распятый, несся  в этой  тьме,  среди  адских
завихрений,  то швырявших  в неисповедимые низины,  то опять взметавших  его
вверх,  подобно  камню  из пращи.  К  тому моменту до  Шкляра дошло, что  их
захватил вихрь, смерч, они попали в смерч.
     Меж   тем  постепенно  светлело  и  развиднялось  вокруг,  и  тут  лишь
выяснилось,  каким  бешеным  движением  был  Шкляр  окружен  и  заверчен.  И
удивительно в  этот момент -  ужас  и  чувство неминучей гибели сразу как-то
улетучилось.  -  Покой, - сказал  он  сам  себе,  хотя все вокруг, повторяю,
неистовствовало. Облачные массы, скручиваясь в  жгуты, завивались вверх, где
в зените  редкие  облачка, сбившись  в  кучку,  вертелись грациозно,  мирно,
словно пенка в кофейной  чашке. Но вот, вылетев  на  периферию, они (Шкляр и
столешница), оказались под  темно-синим чистым небесным куполом, высоко  над
облачным морем. "Сейчас замерзну насквозь,  за считанные секунды, -  подумал
он, -  и оземь грохнется мертвая ледяная глыба. Самый, вроде, безболезненный
переход в тот  мир (это Шкляр  соображал насчет замерзнуть), но  никогда  не
думалось,  что   так...  своеобычно,  что  ли".   Но  холода  не  ощущалось,
чувствовалась чуть ли не жара, как из духовки, этот  смерч, видать, захватил
гигантские  объемы  нагретого воздуха. Шкляр мчал  на своем плотике-доске по
направлению к заходящему солнцу, но его  все время сносило к центру тайфуна,
к  пресловутому  "глазу бури";  спустя  некоторое  время  Шкляр  понял,  что
описывает  гигантскую  спираль,   радиусом  в  десятки  километров.  Розовые
закатные  громады  вспучивались  там  и  сям,  творили  все  новый  небесный
ландшафт.
     "Здесь  должны водиться  ангелы",  -  подумалось. Он  взглянул  вниз, в
блеклую темень облачности, объявшей все под доскою, уходившей за горизонт, и
лишь теперь заметил, сколько разного добра вознеслось в небеса с этим вихрем
- прямо таки целые  реки и скопления всякого скарба проносились под  ним, от
цветных полотнищ  рваных  очертаний  до  шкафов и  диванов,  издали,  вроде,
неповрежденных,   но    при    ближайшем    рассмотрении   искореженных   до
неузнаваемости. Масса побитых мелких  предметов,  неопределимых издалека. И,
как  венец  всего,  подобная  гигантской летучей мыши,  кружила  над  тучами
огромная  железная кровля, вместе со всем  своим  стропильным остовом.  Там,
похоже, копошились люди.
     - Эй! Э-э-э-э-э-й! - послышалось Шкляру.
     Кто мог тут  кричать? Он глянул туда-сюда и заметил вдали трепыхавшийся
зеленый лоскут, в  котором с  большим трудом признал  жену. Жена? Он начисто
забыл  о  ней с  момента  катастрофы, и теперь с  изумлением,  будто  заново
узнавая, смотрел, как  она стремительно приближается к нему по пологой дуге,
сноровисто  пользуясь  распяленным  подолом,  работая  руками  (мы,  так  уж
повелось,  обречены  на  какую-то роковую  смехотворность в самых невиданных
обстоятельствах).
     - Уф-ф...
     Она,  наконец,  ухватилась за край  столешницы и подтянулась. Воздушное
течение занесло  ей ноги  вбок, и Шкляр,  поймав  жену за локоть,  с  трудом
втащил  ее  наверх.  Столешница  накренилась;  видимо,  ее  аэродинамика  не
рассчитана  была  на  двойной  вес. Надо же  -  совершенно  забыл о жене!  А
бедняга, видать, за эти  считанные минуты (Шкляр глянул  на часы и  отметил,
что  прошло уже никак не меньше двадцати  минут) и вовсе сдвинулась -  на ее
простоватом, обычно вяло-безучастном  лице  сейчас  полыхал красными пятнами
экстаз.
     - Вот это да! Вот так влетели!
     Шкляр глянул на жену с опаской.
     - Рита! Что с тобой? Мы сейчас разобьемся, ты это знаешь?
     - А-а, чепуха... Какая красота, посмотри только!
     - Рита... а дети?
     Рита глянула мельком,  и  Шкляр  понял, что это  не безумие,  а просто,
может быть, какая-то  конечная стадия просветления, в которой  такие вопросы
уже не важны. Ветер начал спадать, и они явственно подались вниз.
     -  Вить,  как  мы жили? - вдруг спокойно спросила жена.  От ее недавней
экзальтации и следа не осталось. Шкляр немного подумал.
     - Неважно, - признался он наконец.
     - Вить, а мы виноваты?
     - Не знаю... В чем-то, наверное, да.
     - А что с нами будет?
     Шкляр снова изумился - что за вопрос, но  тут же до него дошел смысл. И
все же он попытался увернуться.
     - Ну... шансов мало. Километров десять, как-никак.
     - Я не об  этом, -  со скрытой страстью  прервала жена. - С меня хватит
тридцати метров. Я о том, что дальше?
     "Боже, если б я знал", - подумал Шкляр.  В облачных  просветах под ними
сверкнуло. - Внизу море, - сказал он вслух.
     -  Так что же?  - не отставала жена. Вдруг резко полоснуло холодом; они
явно выходили из круга теплого воздушного выброса.
     - Ну, откуда мне знать...
     - Ты  всегда  был  у нас самый... -  жена  искала слово и  не  заметила
обмолвки "был", - осведомленный. - Вить, для чего все было?
     - Ах, оставь! Почем я знаю...
     - Сейчас, наверное,  все выяснится, - с надеждой сказала жена. Шкляр же
лишь крепче  вцепился в  кромки снижающейся, почти пикирующей столешницы. Он
подумал, что за  жизнь свою столько раз  оказывался в таких  вот страшных и,
вместе  с  тем, унизительных  позициях; нынешняя, пожалуй,  еще  не  худшая.
Распятый на доске, с безумной женою в изножьи, Шкляр  стремительно  влетел в
пурпурную  тучу, горой высившуюся над облачной  пустыней. Внутри  шел теплый
ливень. Шкляр подставил ладонь и оплеснул лицо.
     - Все будет  хорошо, Рита,  - сказал он жене, -  все  самое плохое  уже
позади.

     Из протокола опознания

     ...Неизвестный, по  свидетельству фарцовщика Бугаева  П.С.,  имевшего с
ним постоянный контакт на почве мелкой  перепродажи,  рассказал однажды, что
еще во время  оккупации, будучи  в критических обстоятельствах,  срочно сжег
свою униформу  и  документы  (неясно,  советские, или аусвайс, равно  как  и
форма).  Для большей  надежности,  видимо,  опасаясь  пыток в случае поимки,
неизвестный  обратился  к гипнотизеру,  который  за небольшую  плату  (ведро
картошки)  вытеснил из памяти неизвестного всю его биографию, предшествующую
сожжению  документов.  Таким  образом,  этот  человек с  практически  чистым
сознанием начал новую жизнь безо всякого официального укоренения.
     Бугаев П.С. показал, что неизвестный никогда и не стремится к получению
какого-то  другого  удостоверения  личности,  и