ам Цезарь не мог бы сделать это чище.
   Это было утром, когда приходит почта.  Мэр  Адамс  и  его  младший  сын
Терон, который был моложе де Спейна  и  даже  ненамного  его  здоровее,  а
только повыше ростом, выходили с почты, и  тут  им  встретился  де  Спейн,
Вернее, он стоял там, окруженный целой  толпой  зевак,  и  уже  дотронулся
пальцем до своего шрама, когда Адамс его увидел.
   - Доброе утро, господин мэр, - сказал он. - Что это за слухи  ходят  по
городу насчет игры в кости и топора?
   - Именно этот вопрос и хотели бы  задать  вам  избиратели  Джефферсона,
сэр, - сказал мистер Адамс, - Если у вас есть доказательства, что  это  не
так и за ними не надо ехать на Кубу, я посоветовал бы вам их представить.
   - Я знаю более простой способ, - сказал де Спейн.  -  Вы,  ваша  честь,
староваты для этого, но Терон уже взрослый малый, с вашего позволения мы с
ним сходим в скобяную  лавку  Маккаслина,  возьмем  пару  топоров  и  живо
выясним, кто прав.
   - Бросьте, лейтенант! - сказал Терон.
   - Не беспокойтесь, - сказал де Спейн. - Топоры за мой счет.
   - До свиданья, джентльмены, - сказал Терон. И на том они покончили. А в
июне де Спейна выбрали мэром. Это был целый переворот, потому что не в том
было дело, что он победил, прошел  на  выборах.  В  Джефферсоне  наступила
новая эра, и он был лишь ее поборником, Годфридом  Бульонским,  Танкредом,
джефферсонским Ричардом Львиное Сердце двадцатого века.
   Он достойно носил эту мантию. Или нет;  то  была  не  мантия:  то  было
знамя, стяг, и он нес его, он уже был впереди, прежде чем мы в Джефферсоне
поняли, что готовы идти за ним.  Он  назначил  мистера  Баффало  городским
электротехником и положил ему месячный оклад. Но  первое  его  официальное
постановление касалось указа полковника Сарториса насчет автомобилей.  Мы,
конечно, думали, что он со своими новыми членами городского совета отменит
указ хотя бы только потому, что этот старый пень полковник Сарторис  велел
другому старому пню, мэру Адамсу, издать его. Но они этого не сделали. Как
я уже сказал, когда его выбрали, это был настоящий переворот; похоже,  что
этот разговор насчет топора со старым мэром Адамсом и Тероном возле  почты
раскрыл глаза всей джефферсонской молодежи. Я хочу  сказать  -  всем  тем,
которые еще не владели лавкой или хлопкоочистительной машиной или не имели
адвокатской или врачебной практики, но  были  всего  лишь  приказчиками  и
счетоводами в  лавках,  при  хлопкоочистительных  машинах  и  в  конторах,
стараясь скопить достаточно  денег,  чтобы  жениться,  и  все  они  дружно
провели де Спейна в мэры. И им удалось не только это, они сделали  больше:
прежде чем они сами поняли или  успели  подумать,  они  вытеснили  дряхлых
олдерменов и залезли на места отцов города, уцепившись за  фалды  Манфреда
де Спейна или хотя бы за этот самый  топор.  Казалось,  они  первым  делом
должны бы навсегда выбросить на свалку этот автомобильный закон,  но  они,
наоборот, велели написать его на куске пергамента, как диплом или грамоту,
вставить в рамку и повесить на стену в городском управлении под стеклом  с
электрической лампочкой, и  скоро  люди,  приезжавшие  на  автомобилям  из
самого Чикаго, стали смеяться над ним. Потому что, как сказал дядя  Гэвин,
в то сказочное, легендарное время автомобиль почитали чудом, это было  еще
до того, как автомобиль появился у каждого американца и под колесами стало
гибнуть больше людей, чем на войне.
   Он, де Спейн, сделал  даже  больше.  Он  сам  пригнал  в  город  первый
настоящий  автомобиль  -  красный  открытый  гоночный  автомобиль,  продал
упряжных лошадей, которые достались ему от отца, разломал стойла,  ясли  и
перегородки  и  устроил  первый  в  Джефферсоне  гараж   и   автомобильное
агентство, так что теперь  автомобили  могли  купить  и  члены  городского
совета и все прочие молодые люди, которым ни один банк не ссудил бы на это
и цента ни под  какое  обеспечение.  Да,  да,  век  моторов  вступил  и  в
Джефферсон,  и  де  Спейн  возглавил  шествие  в  этом  красном   открытом
автомобиле, непривычном  и  привлекательном,  который  выглядел  таким  же
закоренелым холостяком и ветреником, каким был сам де Спейн.  И  каким  он
всегда останется, один в своем большом деревянном доме, доставшемся ему от
отца, с поваром и лакеем в белом сюртуке; он всегда был в  первой  паре  в
котильоне, и дамы первым  выбирали  его,  а  если  бы  в  те  времена  уже
собирались в кафе завсегдатай - не аристократы, не четыреста  семейств,  а
именно завсегдатаи кафе, - и у нас в Джефферсоне узнали бы про это,  он  и
тут был бы первым; родись  он  лет  через  тридцать,  из  него,  наверное,
сделали бы приторную олеографию и молились бы  на  него,  как  молятся  на
Гейбл, Харлоу и Монро, которых при жизни причислили  к  лику  американских
святых.
   А миссис Сноупс мы в первый раз увидели, когда она шла  по  площади  и,
казалось, тело ее вот-вот, среди  бела  дня,  воспламенит  одежду  и  даже
тонкой вуали пепла на нем не останется,  и  нам  казалось,  что  мы  видим
судьбу, саму Судьбу, на которую обречены они оба, она и мэр де  Спейн.  Мы
не знали, когда они встретились, когда впервые взглянули  друг  на  друга.
Нам это и не нужно было. Мы, можно сказать, и не хотели  знать  этого.  Мы
предполагали, конечно, что он приводит ее к себе в дом по ночам  какими-то
хитрыми путями и способами, но и этого мы не знали наверняка. Будь на  его
месте кто-нибудь  другой,  среди  нас  нашлись  бы  такие  -  какой-нибудь
мальчишка или юноша, - что всю ночь пролежали бы в засаде, лишь бы  узнать
все. Но за ним мы не следили. Наоборот, мы были  на  его  стороне.  Мы  не
хотели ничего знать, мы были его союзниками, конфедератами; весь город был
его сообщником, помогал ему наставлять рога  Сноупсу,  хотя  мы  никак  не
могли доказать, что не мы сами выдумали все это от начала до конца; мы  не
раз видели, как де Спейн и Сноупс дружелюбно идут  рядом,  и  в  то  самое
время (хотя мы этого еще не знали) де Спейн уже учреждал,  или  обдумывал,
как бы учредить эту должность смотрителя электростанции, - мы-то не  знали
даже, что у нас ее нет, не говоря уж о том, что она нам нужна, -  и  потом
предоставил ее мистеру Сноупсу. И не  то  чтобы  мы  были  против  мистера
Сноупса, мы еще не  прочли  письмена  и  знамения,  которые  предупредили,
предостерегли, побудили бы нас сплотиться и грудью защищать  от  него  наш
город, и мы вовсе не были за супружескую измену, за грех: мы  просто  были
за де Спейна и Юлу  Сноупс,  за  то,  что  Гэвин  называл  божественностью
простой,  безгрешной  и  безграничной  бессмертной  страсти,  которую  они
воплощали; за этих двоих, которые нашли друг в друге суженых и поняли, что
на всем свете они созданы друг для друга; и  мы  гордились,  что  все  это
разыгралось в Джефферсоне.
   Даже дядя Гэвин удивлялся; да, и дядя Гэвин. Он сказал Рэтлифу:
   - Наш город не так уж велик. Почему Флем их не поймает?
   - Не хочет, - сказал Рэтлиф. - Ему это покамест без надобности.
   А потом мы узнали, что город - мэр, совет олдерменов, не знаю уж, кто и
как, - учредил должность смотрителя электростанции и назначил на нее Флема
Сноупса.
   По ночам на электростанции управлялся мистер Харкер, бывший моторист  с
лесопилки, вместе с Томовым  Тэрлом  Бьючемом,  кочегаром-негром,  который
разводил огонь в топках котлов, пока мистер Харкер был  там  и  следил  за
манометрами, потому что Томов  Тэрл  не  мог  или  не  хотел  это  делать,
очевидно не допуская и мысли, что возможна какая-то связь между топкой под
котлом и маленькими грязными часиками на котле, которые  даже  времени  не
показывают. А  днем  другой  негр-кочегар,  Том-Том  Бэрд,  управлялся  на
станции один, а мистер Баффало наведывался туда хоть и регулярно, но  лишь
для порядка, так как Том-Том не  только  топил  котлы,  он  был  настолько
сведущ, что понимал  показания  манометров,  а  также  чистил  и  смазывал
паровой двигатель и  динамо-машины  не  хуже  мистера  Баффало  и  мистера
Харкера; удобней и придумать было нельзя, так как мистер  Харкер,  человек
уже  не  молодой,  не  возражал  против  ночной  смены  или,  может,  даже
предпочитал ее, а здоровенный, как  бык,  Том-Том,  который  весил  двести
фунтов и был шестидесяти лет от роду, хотя с виду  ему  больше  сорока  не
дашь, года два назад женился в четвертый раз на молодой  женщине,  ревниво
заточил ее, как турок, в хижине в двух милях от электростанции, если  идти
вдоль железнодорожного полотна, и слышать ни о чем не хотел, кроме дневной
смены. И хотя к тому времени мои двоюродный брат Гаун тоже стал работать в
ночную смену у Харкера, мистер Сноупс уже  научился  снимать  показания  с
манометров и даже заливать масло в масленки.
   Произошло это года через  два  после  того,  как  он  стал  смотрителем
электростанции. Гаун решил  с  осени  начать  играть  за  нашу  футбольную
команду, и ему взбрело в голову, - по-моему, он и сам не знал, с  чего,  -
что подбрасывать по ночам на электростанции уголь в топку - это прекрасная
тренировка, и он там живо научится  обводить  противника  и  перехватывать
мяч. Мама и папа не были с этим согласны, пока не вмешался дядя Гэвин. (Он
к этому времени окончил Гарвардский университет и был магистром  искусств,
а еще окончил юридический факультет университета в Миссисипи, был принят в
коллегию  адвокатов,  и  так  как  дед  уже  почти  не  занимался  делами,
прокурором города, можно сказать, был дядя Гэвин; прошел целый год  -  это
было в июне, он только что вернулся из университета и в  то  лето  еще  не
видел миссис Сноупс - с тех пор как он стал поговаривать  о  Гейдельберге,
просто так, для красного словца.)
   - Почему же нет? - сказал он. - Гауну пошел четырнадцатый год: пора  уж
ему проводить ночи вне дома. А разве найдешь более подходящее  место,  чем
электростанция, где мистер Харкер и кочегар не дадут ему заснуть?
   Гаун стал подручным Томова Тэрла, и мистер Харкер с первой же  ночи  не
давал ему заснуть, все говорил  о  мистере  Сноупсе,  говорил  с  каким-то
бесстрастным удивлением, как человек, видевший столкновение  планет,  стал
бы рассказывать об этом. Мистер Харкер сказал, что началось это в  прошлом
году. Однажды Том-Том вычистил топки и сидел  в  коридоре,  курил  трубку,
котлы топились, и из предохранительного клапана в среднем котле  вырывался
пар, и тут входит мистер Сноупс, встал и стоит,  жует  да  поглядывает  на
свистящий клапан.
   - Сколько весит этот свисток? - спрашивает.
   - Ежели вы об этом вот клапане спрашиваете, то фунтов десять, - говорит
Том-Том.
   - Литая медь? - спрашивает мистер Сноупс.
   - Все целиком, кроме той дырочки, через которую  он,  как  вы  сказали,
свистит, - говорит Том-Том. И, как сказал  мистер  Харкер,  этим  покамест
дело и кончилось; а через два месяца он, мистер Харкер, пришел вечером  на
дежурство и увидел, что со  всех  трех  котлов  исчезли  предохранительные
клапаны и на их место ввинчены  дюймовые  стальные  болты,  которые  могут
выдержать давление в тысячу фунтов, а Томов Тэрл знай себе шурует уголь  в
топках, потому что не слышит свистка.
   - А днища всех трех котлов можно соломиной проткнуть, -  сказал  мистер
Харкер. - Когда я взглянул на манометр первого котла, то был  уверен,  что
отправлюсь на тот свет, прежде чем успею схватиться за регулятор.
   И когда я наконец вдолбил Тэрлу в голову, что сто  на  этом  циферблате
означает, что он, Тэрл, не только потеряет  работу,  но  потеряет  ее  так
основательно, что никто уже не найдет  ни  его,  ни  работы,  я  настолько
успокоился, что спросил, куда же подевались эти клапаны.
   - Их взял мистер Сноупс, - сказал он.
   - Но за каким дьяволом?
   - А я почем знаю. Я только  говорю  то,  что  слышал  от  Том-Тома.  Он
сказал, что мистер Сноупс сказал, что поплавок в баке на водокачке слишком
легкий. Сказал, что бак скоро начнет течь и он, мол, хочет  приладить  эти
три предохранительных клапана на поплавок, чтоб он стал потяжелее.
   - Ты хочешь сказать... - говорю я. И  тут  у  меня  застопорило.  -  Ты
хочешь сказать...
   - Это Том-Том так сказал. А сам я знать ничего не знаю.
   Как бы там ни было, а клапаны исчезли; в баке они или нет, тогда, среди
ночи, выяснить  было  нельзя.  Мы  с  Тэрлом  малость  успокоились,  когда
давление упало и все кое-как обошлось. Но, ей-же-богу, мы всю ночь глаз не
сомкнули. До утра просидели на угольной куче, откуда были  видны  все  три
манометра. И с самой полуночи, после того как упало давление, во всех трех
котлах не хватило бы пара, чтобы раскалить  жаровню  для  орехов.  И  даже
когда я пришел домой и лег в кровать, спать я не мог. Только закрою глаза,
мне сразу видится манометр величиной с таз, и красная стрелка  с  угольную
лопату ползет к ста фунтам, и я просыпаюсь с криком, весь в поту.
   А когда рассвело, я не стал посылать Тэрла: я сам залез на водокачку  и
осмотрел поплавок. На нем не  было  никаких  клапанов,  и,  может,  мистер
Сноупс и не собирался привязывать их там, на виду,  где  всякий  может  их
взять. И хоть бак этот глубиной в сорок два фута, я все же мог бы  открыть
кран и спустить воду. Но только я ведь простой моторист, а мистер Сноупс -
смотрителе электростанции, и уже началась дневная смена, и  я  знал,  что,
если Джо Баффало зайдет  и  увидит  заместо  клапанов  эти  тысячефунтовые
болты, Том-Том ему объяснит все как есть.
   Так что я пошел домой, а на другую  ночь  насилу  мог  заставить  Тэрла
поднять давление пара настолько, чтобы сдвинуть с места поршень, не говоря
уж о том, чтоб вертеть динамо-машины; и еще через ночь то же самое, и еще,
и так прошло дней десять, а  потом  с  товарной  станции  доставили  ящик;
Том-Том дожидался на электростанции, и мы  вдвоем  вскрыли  ящик  (на  нем
большими черными буквами было написано: "Наложенным  платежом",  но  ярлык
был сорван и исчез. "Я знаю, куда  он  его  бросил",  -  сказал  Том-Том),
вывинтили болты и поставили новые предохранительные клапаны, а  Том-Том  и
впрямь нашел скомканный ярлык:  "Мистеру  Флему  Сноупсу,  электростанция,
Джефферсон, штат Миссисипи,  наложенным  платежом,  двадцать  три  доллара
восемьдесят один цент".
   Но было в этом деле кое-что такое, чего не знал сам мистер Харкер, пока
дядя Гэвин ему не рассказал, после того как Том-Том рассказал дяде Гэвину:
однажды, когда Том-Том сидел на угольной куче и курил трубку, вошел мистер
Сноупс, неся что-то, - Том-Том сперва  подумал,  что  это  подкова  третий
номер для мула, но мистер Сноупс отнес эту штуку в угол за котлы, где была
целая  груда  негодных  деталей  -  клапанов,  стержней,  втулок,  которая
накопилась, может,  еще  с  того  времени,  когда  в  Джефферсоне  впервые
загорелся электрический свет; и,  встав  на  колени,  он  (мистер  Сноупс)
каждую деталь пробовал магнитом и раскладывал их на  кучки  в  проходе.  А
потом Том-Том видел, как он перепробовал магнитом каждый обломок металла в
котельной, отделяя железо от меди. А потом Сноупс велел  Том-Тому  собрать
медь и снести ее в контору.
   Том-Том собрал медь в ящик. Сноупс ждал в конторе - сидел там и  жевал.
Том-Том сказал, что он ни на миг не переставал жевать и даже не сплюнул ни
разу.
   - Ты как с Тэрлом, ладишь? - спросил он.
   - Я знаю свое дело, - ответил Том-Том. - А что делает Тэрл, это меня не
касается.
   - А вот Тэрл думает иначе, - сказал мистер Сноупс. - Он хочет,  чтоб  я
перевел его в дневную смену, Говорит, что устает работать по ночам.
   - Пускай поработает с мое, тогда и переходит в дневную смену, -  сказал
Том-Том.
   - Тэрл не намерен дожидаться так долго, - сказал мистер Сноупс. А потом
он рассказал Том-Тому, что Тэрл хочет украсть с  электростанции  железо  и
свалить на Том-Тома, чтоб  его  выгнали.  Да,  да.  Том-Том  говорил  дяде
Гэвину, что мистер Сноупс именно так и сказал: железо. Может быть,  мистер
Сноупс до того дня не слыхал о магните и  поэтому  думал,  что  и  Том-Том
никогда о нем не слыхал и не понимает, что он делал. Я  хочу  сказать,  не
слыхал ни о магнитах, ни о меди и не мог отличить  медь  от  железа.  Или,
может, он просто думал, что Том-Тому, поскольку он негр, на это наплевать.
Или, может, поскольку он негр, то, знает он или  нет,  наплевать  ему  или
нет, он не станет совать нос в  чужие  дела,  особенно  если  тут  замешан
белый. Только об этом уж мы, конечно, могли лишь догадываться. И это  было
не так уж трудно. Том-Том стоял,  здоровенный,  черный,  голову  нагнул  -
вылитый черный бык, да и глядел он по-бычьи. А Тэрл, наоборот,  был  цвета
кожаного седла, и даже с целой лопатой угля в руках он едва ли потянул  бы
больше полутораста фунтов. - Вот  что  он  задумал,  -  сказал  Сноупс.  -
Поэтому я хочу, чтобы ты отнес все это к себе домой, и  смотри  никому  ни
слова. А я скоро соберу улики против Тэрла и выгоню его вон.
   - Я знаю способ получше, - сказал Том-Том.
   - Это какой же способ? - сказал Сноупс. А потом он сказал: -  Нет,  это
не пойдет. Если ты затеешь скандал с Тэрлом, я выгоню  вас  обоих.  Делай,
как я тебе говорю. Если, конечно, тебе не надоело здесь работать и  ты  не
хочешь уступить место Тэрлу. Хочешь?
   - Кажется, пары я развожу исправно, никто еще не  жаловался,  -  сказал
Том-Том.
   - Тогда делай, как я тебе говорю, - сказал  Сноупс.  -  Снеси  все  это
сегодня вечером домой. Да так, чтоб никто не  видел,  даже  твоя  жена.  А
ежели не хочешь, так и скажи. Я, пожалуй, найду кого-нибудь посговорчивей.
   Том-Том послушался. И всякий  раз,  когда  скапливалась  куча  негодных
деталей, он видел, как Сноупс пробовал  их  магнитом  и  откладывал  горку
меди, а Том-Том  нес  ее  домой  и  прятал.  Потому  что  Том-Том  работал
кочегаром сорок лет, с тех самых пор, как стал взрослым, а эти  три  котла
топил уже двадцать лет, и он же в первый раз развел под ними огонь. Сперва
он топил один котел и получал за это пять долларов в месяц. Теперь  котлов
стало три, и он получал шестьдесят долларов в месяц, и ему было шестьдесят
лет, и у него был собственный домик и клочок земли, засеянный кукурузой, и
мул, и пролетка, на  которой  он  ездил  в  церковь  по  два  раза  каждое
воскресенье при золотых часах и с молодой женой, и  к  тому  же  это  была
последняя молодая жена, которую ему, вероятно, суждено было иметь.
   Но в то  время  мистер  Харкер  знал  только,  что  металлический  хлам
постепенно накапливается в углу за котлами, а потом вдруг исчезает за одну
ночь, и теперь он каждый вечер повторял одну и ту  же  шутку  -  торопливо
входил на электростанцию  и  говорил  Тэрлу:  "Ну,  я  вижу,  машинка  еще
работает. Там во втулках и цапфах много меди, да только они слишком быстро
вертятся, магнит к ним не приставишь. Но в этом нам, пожалуй, повезло. Он,
пожалуй, продал бы и котлы, ежели б знал, как тебе  с  Том-Томом  без  них
поддерживать пары".
   И он, мистер Харкер, рассказал, что  было  потом,  после  Нового  года,
когда в городе была ревизия.
   - Приехали сюда двое в очках. Проверили счетные  книги  и  стали  всюду
совать нос, все подсчитывали и записывали. А потом вернулись в контору,  и
в шесть, когда я пришел, они еще были  там.  Кажется,  чего-то  у  них  не
хватало: кажется, какие-то старые медные детали были записаны в книгах,  и
этой меди не нашли, или что-то в этом роде. По  книгам  они  числились,  и
новые клапаны, и всякие мелкие части были налицо. Но  провалиться  мне  на
этом месте, если  они  нашли  хоть  одну  старую  деталь,  кроме  какой-то
паршивой затычки, которая случайно завалилась  куда-то,  где  магнитом  ее
было не достать, наверное, под скамью закатилась. Странное дело. Мы с ними
снова пошли на электростанцию, и я держал фонарь, а они  снова  шарили  во
всех углах и здорово извозили в саже, дегте и копоти свои  белые  рубашки.
Но вся эта медь, ясное дело, как в воду канула. С тем они и ушли.
   А на другое утро приходят снова.  И  с  ними  чиновники  из  городского
управления, и они треб