витта, и  папа  сказал  дяде  Гэвину:
"Чем это вдруг запахло?" Конечно, та история с медью у мистера Сноупса  на
электростанции была еще до того, как я родился; а в  то  утро  в  кабинете
дяди Гэвина были миссис Уидрингтон и страховой агент,  потому  что  собака
была  застрахована  только  от  болезни,  или  несчастного   случая,   или
стихийного бедствия, ниспосланного богом, и страховой  агент  заявил  (мне
кажется, он достаточно долго пробыл в Джефферсоне  и  успел  поговорить  с
Рэтлифом; всякий, кто попадал в город хоть на полдня, я уж не говорю -  на
неделю, не мог этого избегнуть),  что  четверо  индейцев,  полусноупсов  -
полуджикарилл, к этим бедствиям не относятся, так что можно подать в суд и
затеять тяжбу с самим Джефферсоном. О мистере Сноупсе и пропавшей  меди  я
только слышал от дяди Гэвина, но я помню, как  в  тот  день  папа  сказал,
потому что это было при мне: "Чем  это  запахло?"  А  потом  вошел  мистер
Сноупс, снял шляпу и сказал: "Доброе утро", - всем и в то же время никому;
а потом говорит страховому агенту: "Сколько причитается за эту собаку?"
   - Полная стоимость собаки этой породы, мистер Сноупс, пятьсот долларов,
- сказал страховой  агент,  и  мистер  Сноупс  (страховой  агент  встал  и
пододвинул ему к письменному  столу  свой  стул)  сел,  вынул  из  кармана
чековый бланк, вписал сумму, подтолкнул его  через  стол  к  дяде  Гэвину,
встал и сказал "до свидания" всем и в то же время никому,  надел  шляпу  и
вышел.
   Только этим он не  ограничился.  Потому  что  на  другой  день  индейцы
Байрона Сноупса исчезли. Рэтлиф пришел к нам и рассказал об этом.
   - Ну конечно, - сказал он, - Флем отправил их на Французову  Балку.  Ни
одна ихняя бабка, я хочу сказать, ни одна из  жен  А.О.,  не  пожелала  их
взять, но в конце концов Дю-уит Бинфорд - Дьюит Бинфорд  тоже  женился  на
одной девице из Сноупсов. Они жили возле  лавки  Уорнера,  -  взял  их.  С
уговором, что все Сноупсы скинутся поровну и будут платить за них  Дю-уиту
с носа по доллару в неделю, конечно, ежели он выдержит  неделю.  Но,  само
собой, первые четыре доллара вперед, так сказать, авансом.
   Так оно и вышло. Я хочу сказать, он  как  раз  выдержал  почти  неделю.
Рэтлиф опять пришел к нам; это было утром. - Ну, вчера в  полдень  нас  на
Французовой Балке уже не было,  теперь,  пожалуй,  от  нас  и  весь  округ
очистился. Мы теперь на вокзале,  бирки  привешены,  багаж  оплачен,  ждем
двадцать третьего, рейсом  на  юг,  или  еще  какого-нибудь,  лишь  бы  он
проходил где-нибудь неподалеку от Эль-Пасо, Техас. - И  об  этом  он  тоже
рассказал: такое сочетание, можно сказать, представляет научный интерес  и
- как это называется? - и дядя Гэвин подсказал ему: "антропологический", -
антропологический опыт; эти  четверо  вымирающих  краснокожих  американцев
чуть было не прихватили с  собой  одного  белого,  если  б  мамаша  Дориса
Сноупса и соседи не подоспели вовремя.
   И он рассказал нам: когда Дьюит Бинфорд взял их к себе, он увидел,  что
они и не думают ложиться в кровать, стащили одеяло на  пол  и  ложатся  на
него все в ряд, а на другое утро он и его жена увидели,  что  они  и  саму
кровать разобрали на части и прислонили к стенке в углу, чтоб не мешала; и
все это так тихо, что никакого шума не  слышно.  Он,  Дьюит,  сказал,  что
первым делом, прежде чем он начал беспокоиться  о  младшем,  ему  вот  что
пришло в голову: их ведь совсем не слышно; никто даже не знал, в доме  они
или нет, когда они приходили или уходили; так что они могли быть и у  него
в спальне ночью, в темноте, и глядеть на него.
   - И он решил проверить это, - сказал Рэтлиф. - Он пошел к Таллам,  взял
у Вернона фонарь, дождался полуночи, и тихонько - он говорил, что  никогда
в жизни не двигался тише, - прокрался через прихожую к двери  их  комнаты,
стараясь даже не дышать; а в двери  он  заранее  проделал  дырки  с  таким
расчетом, чтобы, когда он ощупью вставит фонарь,  свет  упал  бы  как  раз
туда, где на соломенном тюфяке лежат две головы,  те,  что  посередине,  а
теперь затаил дыхание, прислушиваясь, пока не убедился, что  все  тихо,  и
тогда включил свет. И все четыре лица были  там,  и  восемь  черных  глаз,
широко раскрытые, глядели прямо на него.
   - И Дю-уит сказал, что он был рад бы отступиться. Но теперь он совсем с
ума сошел бы от беспокойства из-за этого  меньшого.  И  он  не  знал,  что
делать, потому что его предупредили об этом ноже, хотя сам он никогда  его
не видел. И тут он вспомнил про эти таблетки,  про  пузырек  с  таблетками
опиума, от которых человек с ног валится, - доктор Пибоди  дал  их  миссис
Дю-уит, когда взорвалась инкубаторная лампа и спалила ей спереди почти все
волосы, и он взял восемь таблеток, купил в лавке четыре бутылки газировки,
положил по две таблетки в каждую бутылку, снова закрыл их и  спрятал  там,
где, как ему казалось, они прежде всего станут искать. А  когда  стемнело,
четыре  бутылки  исчезли,  и  он  снова  подождал,   чтоб   это   средство
подействовало, а потом взял фонарь Вернона, прошел через  прихожую,  встал
на четвереньки и пополз к тюфяку - он теперь по опыту знал, в каком  месте
на тюфяке этот меньшой спал  или,  по  крайней  мере,  лежал,  -  тихонько
протянул одну руку и нащупал подол этой ночной рубашки, а в другой  держал
наготове фонарь.
   И когда он это рассказывал, то прямо  плакал,  не  столько  от  страха,
сколько потому, что сам себе поверить не мог.
   - Я ничего плохого ему не хотел сделать, - говорит. - Я  ему  не  желал
зла. Ей-же-богу, я только хотел узнать, который из них...
   - Что - который из них? - спросил дядя Гэвин.
   - Да я вам об этом и рассказываю, - сказал Рэтлиф. -  Ему  не  пришлось
фонарь зажигать. Просто он почувствовал, как ему ожгло  обе  щеки,  сверху
вниз; и он сказал, что в это время он уже бежал на четвереньках  назад,  к
двери, зная, что у него даже повернуться нет времени, тем более встать  на
ноги и побежать, а уж дверь закрыть за собой и подавно; и когда он  вбежал
в комнату, где жил с миссис Дю-уит, у него и эту дверь закрыть времени  не
было, но все-таки ему пришлось ее закрыть,  захлопнуть  и  кричать,  звать
миссис Дю-уит, двигая к двери комод, чтоб ее загородить, а  миссис  Дю-уит
зажгла лампу и прибежала к нему на помощь, а он крикнул, чтоб она  закрыла
сперва окна; он чуть не плакал, по щекам  от  ушей  у  него  текла  кровь,
залила один глаз и все лицо до самых углов рта, словно  большущая  улыбка,
которая так и осталась бы на нем, если б он ее не стер, а  потом,  как  он
сказал, они решили, что самое лучшее погасить лампу и сидеть впотьмах,  но
тут он вспомнил, что они пролезли на запертую фабрику кока-колы,  даже  не
задев патентованную сигнализацию!
   Так что они только закрыли и заперли окна, а лампу оставили  гореть,  и
сидели в этой наглухо закупоренной комнате в жаркую летнюю ночь, покуда не
рассвело настолько, что миссис Дю-уит могла хотя бы пробраться  на  кухню,
чтоб растопить плиту и приготовить завтрак. Но в доме уже никого не  было.
Хотя, конечно, они не могли чувствовать себя в безопасности; просто в доме
никого больше не было, и они решили, не попробовать ли  дать  знать  Флему
или Хэбу Хэмптону, чтоб этих индейцев забрали,  или  просто  упаковать  их
самим и сплавить к Таллу сразу же после завтрака. Во всяком случае, Дю-уит
сказал, что с него и миссис Дю-уит было довольно, и они это поняли,  и  им
уже было наплевать на четыре доллара в неделю, и часов в девять он пошел в
лавку, чтобы позвонить оттуда в Джефферсон, но тут миссис Сноупс,  я  хочу
сказать, жена А.О., номер два, та, которая получила отставку,  прежде  чем
ей удалось перебраться в город, помогла Дю-уиту.
   Мы и сами знали Дориса Сноупса. А если бы и нет, все равно признали  бы
его с первого же взгляда, потому что он был очень похож на своего старшего
брата Кларенса (сенатора К.Эгглстоуна Сноупса, нашего - или, как  говорили
Рэтлиф и дядя Гэвин, Уорнерова - представителя в сенате штата), похож, как
две капли воды (это опять-таки дядя Гэвин говорил),  умственное  развитие,
как у малолетнего, и моральные принципы, как у  росомахи,  он  был  моложе
Кларенса, но выглядел он не моложе, а, можно сказать, новее, как  выглядит
новее топор и пулемет, которые меньше были в деле;  это  был  здоровенный,
неуклюжий малый лет семнадцати и какой-то серый, весь в брата:  сероватые,
как пакля, волосы, серое, рыхлое, как тесто, тело, - казалось, из  раны  у
него потекла бы не  кровь,  а  какая-нибудь  бледная  овсяная  кашица;  он
единственный из Сноупсов, или из  жителей  Французовой  Балки,  или  всего
округа Йокнапатофа обрадовался  своим  техасским  родичам.  Он  их,  можно
сказать, усыновил, сказал Рэтлиф. С самого первого дня.  Он  даже  сказал,
что умеет разговаривать с ними и может натаскать их для гончей охоты;  они
куда лучше, чем свора простых гончих, потому что собаки  рано  или  поздно
откажутся работать и убегут домой, а этим что здесь, что там - все равно.
   Так что он стал их натаскивать. Перво-наперво он поставил на пень перед
лавкой бутылку газировки, привязал к  ней  веревку,  которую  протянул  до
самой лавки, а сам сидел на галерее, глядя, как они ходят вокруг да  около
и наконец подбираются так близко, чтобы  кто-нибудь  из  них  мог  до  нее
дотянуться, и тогда он дергал за веревку и стаскивал бутылку  с  пня  так,
чтоб им было ее не достать. Но это удалось ему  только  в  первый  раз,  а
потом пришлось ему самому выпивать газировку и наливать в бутылку  грязную
воду или еще какую-нибудь дрянь или  натаскивать  их  другим  превосходным
способом - он собирал брошенные фантики от конфет, заворачивал в них комки
земли или просто ничего не заворачивал, и они долго не могли понять, в чем
дело, особенно если время от времени действительно подбрасывать им конфету
или бутылку клубничной или апельсиновой воды.
   Одним словом, он все время был с ними и, когда люди смотрели, кричал  и
махал на них руками, как на собак, чтоб они шли туда или сюда; у них  даже
было какое-то место для игр, пещера или что-то вроде,  тоже  в  овраге,  в
полумиле от дороги. Факт. Тебе кажется - ты смеешься над  тем,  что  такой
здоровенный малый, как Дорис, почти  взрослый,  играет  как  маленький,  а
потом видишь, что смеешься-то вовсе не над детской игрой, а над  тем,  что
эти четверо принимают всерьез.
   Ну так вот, только Дю-уит добрался до лавки, как вдруг бежит по  дороге
мамаша Дориса и кричит: "Индейцы! Индейцы!" - и больше ничего: это  в  ней
материнская любовь заговорила и материнский инстинкт. Потому что, кажется,
она еще сама ничего не знала, а даже если знала,  то  все  равно  в  таком
состоянии ничего сказать не могла: остановилась на  дороге  перед  лавкой,
ломает руки и кричит: "Индейцы! Индейцы!" -  до  тех  пор,  пока  мужчины,
сидевшие на галерее, не начали вставать, а потом бежать,  потому  что  тут
как раз подоспел Дю-уит. Он-то знал,  что  хочет  сказать  миссис  Сноупс.
Может, он никогда не испытывал материнской любви и материнского инстинкта,
но ведь миссис Сноупс не полоснули той ночью ножом по обеим щекам.
   - Индейцы? - сказал он. - Ах ты господи, бежим скорей,  братцы.  Может,
уже поздно.
   Но еще не было поздно. Они поспели как раз вовремя. Скоро им уже слышно
было, как вопит и визжит Дорис, а потом они увидели издали и его самого, и
тут самые быстроногие  поднажали  и  скорей  в  овраг,  где  стоял  Дорис,
привязанный к  дереву,  а  вокруг  него  была  сложена  без  малого  целая
поленница, которая как раз занялась всерьез.
   Так что они поспели вовремя. Джоди сразу позвонил Флему, и,  собственно
говоря, все это должно было произойти еще вчера  вечером,  да  только  вот
гончих Дориса нигде не видели до нынешнего утра, а утром Дю-уит, приподняв
штору,  увидел,  что  они  на  галерее  ждут  завтрака.  Но  его  дом  был
забаррикадирован еще с прошлого вечера. И автомобиль Джоди уже  стоял  тут
же, как говорится, на всякий  пожарный  случай,  и  совсем  нетрудно  было
заманить их туда, потому что, как сказал Дорис, им что здесь,  что  там  -
все равно.
   Так что сейчас они на вокзале. Может, кто из вас, друзья, хочет поехать
со мной и поглядеть то, что называется заключительной сценой, если  только
я правильно выразился. Самый что ни на есть распоследний конец  откровенно
сноупсовского поведения в Джефферсоне, если только я правильно выразился.
   И мы с Рэтлифом  поехали  на  вокзал,  а  по  дороге  он  досказал  мне
остальное. Все устроила мисс Юнис Хэбершем:  она  сама  позвонила  в  бюро
обслуживания  туристов  в  Новом  Орлеане,   чтобы   кто-нибудь   встретил
джефферсонский поезд и посадил их  на  другой,  идущий  в  Эль-Пасо,  и  в
эльпасское  бюро  -  чтоб  их  переправили  через   границу   и   передали
мексиканской  полиции  для  доставки  домой,  к  Байрону  Сноупсу,  или  в
резервацию, или еще куда-нибудь. И тут я увидел у него коробку и  спросил:
"А это что?" - но он не ответил. Он поставил свой пикап на  стоянку,  взял
картонную  коробку,  и  мы  пошли  на  перрон,  где  были  они,   трое   в
комбинезонах, и тот, которого Рэтлиф называл "меньшой", в ночной  рубашке,
и у каждого проволокой на груди прикручена новая бирка, словно кричащая:

   ОТПРАВИТЕЛЬ: ФЛЕМ СНОУПС, ДЖЕФФЕРСОН, ШТАТ МИССИСИПИ.
   ПОЛУЧАТЕЛЬ: БАЙРОН СНОУПС, ЭЛЬ-ПАСО, ТЕХАС.

   Когда мы подошли, вокруг них была уже порядочная толпа, державшаяся  на
безопасном расстоянии, и Рэтлиф открыл свою коробку;  там  было  всего  по
четыре  -  четыре  апельсина,  четыре  яблока,  четыре  шоколадки,  четыре
пакетика с земляными  орешками,  четыре  жевательных  резинки.  -  Смотри,
осторожнее, - сказал Рэтлиф. - Может, нам лучше положить все это на  землю
и подтолкнуть к ним палкой или еще чем-нибудь. - Но  он  этого  делать  не
собирался. Или, во всяком случае, не сделал. Он просто сказал мне: - Идем.
Ты еще не совсем взрослый, так что тебя они, пожалуй, не укусят, - подошел
поближе и протянул апельсин, а восемь глаз глядели не на апельсин,  не  на
нас, ни на что вокруг; а потом девочка, которая  была  выше  всех  ростом,
сказала что-то быстрое и бессвязное, и  странно  было,  что  это  произнес
звонкий детский голос, и тогда протянулась одна рука и взяла  апельсин,  а
за ней еще и еще, спокойно и неторопливо - просто быстро, а мы с  Рэтлифом
раздавали фрукты, и конфеты, и пакетики, и руки уже снова тянулись к  нам,
и лакомства исчезали так быстро,  что  мы  не  могли  уследить,  куда  они
деваются, и только у малыша в ночной рубашке, видимо,  не  было  карманов;
наконец девочка сама наклонилась и забрала  у  него  то,  что  он  не  мог
спрятать.
   А  потом  подошел  поезд;  с  лязгом  и   грохотом   отворилась   дверь
бесплацкартного вагона, и узенькая лесенка повисла из дверного проема, как
узкая отвисшая челюсть. Надо полагать, мисс  Хэбершем  позвонила  старшему
проводнику   или   начальнику   дороги   (или,    может    быть,    самому
вице-президенту), потому что оба проводника вышли из вагона, один  из  них
быстро взглянул на четыре бирки, и мы - все мы:  мы  были  представителями
Джефферсона, - глядели, как эти  существа  один  за  другим  поднялись  по
лесенке и исчезли в жадной железной  утробе:  девочка  и  два  мальчика  в
комбинезонах, а за ними Рэтлифов "меньшой", в  рубашке  чуть  не  до  пят,
похожей на изношенную мужскую рубаху, сшитую из мучного мешка или,  может,
из обрывка старой палатки. Мы так никогда и не узнали, из чего.