ругих  слов,  кроме  как
проклятые Сноупсы. Да, конечно, все мы их про себя ругаем, а кто  и  вслух
говорит. Но она - дело другое. Она их всерьез проклинает. И его к  ним  не
подпустит ни за что.
   - Да, - сказал я. -  Я  и  об  этом  слыхал.  Странно,  почему  они  не
переменят фамилию.
   - Нет, нет, - сказал Рэтлиф. - Вы не понимаете.  Она  не  хочет  менять
фамилию. Она хочет ее изжить. Она вовсе не хочет вытащить мужа  за  волосы
из Сноупсов, удрать от Сноупсов. Она  хочет  самое  их  имя  очистить.  Ей
хочется уничтожить сноупсизм изнутри. Вы бы зашли к ним и сами послушали.
   - Значит, оптовая фирма, - сказал я. - Так вот почему Флем...
   Но я  хотел  сказать  глупость,  и  Рэтлиф  это  понял  прежде,  чем  я
договорил:
   - ...перевел деньги из своего банка в другой?  Нет,  нет!  Нам  здешние
банки не нужны. Мы ими не пользуемся. Как видно, Флем первый в Джефферсоне
об  этом  узнал.  Уолл  пользуется  слишком  широким  кредитом  у  крупных
оптовиков и посредников, с которыми мы имеем  дело.  По  их  расчетам,  он
никому поперек дороги не становится, наоборот,  он  поддерживает  и  чужие
предприятия. Нет, банк нам ни к чему. Но мы, то есть он, хотим  оставаться
чисто местным, здешним предприятием. Так что повидайте его,  если  хотите,
поговорите, как вам войти в долю.
   - Непременно, - сказал я. - Но что затеял сам  Флем?  Почему  он  вынул
деньги из де-спейновского банка, как только стал вице-президентом? А  ведь
он остался им, - значит, пай у него еще есть. Но свои  деньги  он  в  этом
банке не держит. В чем же дело?
   - Вон оно что! - сказал Рэтлиф. - Значит, вас вот что беспокоит? Да  мы
и сами толком ничего не знаем. Сейчас мы только одно  и  можем:  смотреть,
как кусты шевелятся. - Голос Рэтлифа и его лицо словно  принадлежали  двум
разным Рэтлифам: второй словно предлагал вам  открыто  и  честно  угадать,
если только у вас хватит смекалки, что хочет сказать первый.  Но  на  этот
раз второй Рэтлиф пытался мне объяснить что-то такое, чего первый  не  мог
выразить словами. - Пока эта его девчоночка жива, Флему никогда и  пальцем
до Уолла не дотронуться. Эк Сноупс уже выбыл из игры.  А  этот  А.О.Сноупс
никогда ни в чем не участвовал, потому что сам А.О.  ни  черта  не  стоил,
даже в своих собственных глазах, уж не говорю о других, тут стараться было
не из-за чего. Вот и получается, что не осталось ни одного из Сноупсов, из
которых серьезный, старательный малый мог бы хоть что-то выжать.
   - Но есть еще... - сказал я.
   - Правильно, - сказал он. - Я за вас договорю. Есть еще Монтгомери Уорд
и его фотоателье. Но если Флем в этом деле не участвовал с самого  начала,
- значит, он и не собирается. И ведь факт, что в той витрине целый год  не
менялись фотографии, и факт, что  Джейсон  Компсон  аккуратно  получает  с
Монтгомери арендную плату с первого же месяца, как тот переехал в дом  его
матери, а все это означает, что  Флем  сразу  понял  -  тут  время  терять
нечего. Значит, остается только один объект среди  Сноупсов,  которым  ему
стоит заняться.
   - Ладно, - сказал я. - Купили.
   - Та самая золотая монетка, двадцатидолларовая.
   - Какая еще двадцатидолларовая монетка?
   - Помните, я вам в тот день говорил про деревенского парня, как он едет
в первый раз, в субботу, в Мемфис и прикалывает себе к рубахе бумажку  или
золотой в двадцать долларов, чтоб ему хотя бы на обратный путь хватило?
   - Ну, ну, - сказал я. - Продолжайте. Теперь уж договаривайте!
   -  Что  есть  такого  в  Джефферсоне,  чего  Флем  еще  не   заполучил?
Единственное, чего ему надо. То, к чему он стремился с  того  самого  дня,
как полковника Сарториса вытащили из поломанной машины  и  Флем  голосовал
вместо дядюшки Билла, по всем его акциям,  чтобы  Манфред  де  Спейн  стал
президентом банка?
   - Сам хочет стать президентом, что ли? - сказал я. - Нет! - сказал я. -
Не может быть! Нельзя допустить это! -  Но  он  все  смотрел  на  меня.  -
Чепуха! - сказал я.
   - Почему чепуха? - сказал он.
   - Потому что, для того чтобы  воспользоваться  тем,  что  вы  называете
двадцатидолларовой бумажкой, ему  надо  воспользоваться  и  помощью  своей
жены. Неужели, по-вашему, жена пойдет с  ним  вместе  против  Манфреда  де
Спейна? - Но он все смотрел на меня. - Вы согласны? - сказал я. -  Как  он
может даже надеяться на это?
   Да, он просто смотрел на меня. - Это будет уже, когда  он  выскочит  из
кустов, - сказал он. -  Выскочит  туда,  где  мы  его  сможем  видеть.  На
полянку. А что это за полянка?
   - Полянка? - переспросил я.
   - Да, полянка, на которую он метит?  Ну,  ладно,  -  сказал  он.  -  Та
полянка, из-за которой он лез через кусты, лишь бы из них выскочить?
   - Жадность, - сказал я. - Алчность. Деньги. А что  же  ему  еще  нужно?
Чего он хочет? Что еще движет им?
   Но он только смотрел на меня,  и  теперь  я  сам  видел,  как  исчезало
напряженное выражение, пока его лицо не стало,  как  всегда,  приветливым,
безмятежным, непроницаемым и вежливым. Он вытащил дешевые  часы,  висевшие
на шнурке от ботинок в боковом карманчике.  -  Будь  я  неладен,  время-то
давно идет к обеду, - сказал он. - Только и успеешь дойти.



9. В.К.РЭТЛИФ

   Потому что он ничего не понял. Совершенно ничего.



10. ЧАРЛЬЗ МАЛЛИСОН

   Монтгомери Уорд Сноупс наконец попался. Вернее, попался Гровер Кливленд
Уинбуш. Как сказал Рэтлиф,  всякий,  кто  торгует  запрещенным  товаром  и
настолько  глуп,  что  продает  этот  товар  Гроверу  Уинбушу,  непременно
попадется, и поделом ему.
   Но дядя Гэвин сказал, что даже без Гровера  Кливленда  Монтгомери  Уорд
рано или поздно должен был  попасться,  потому  что  в  Джефферсоне,  штат
Миссисипи, не было почвы для того занятия, развлечения, которое Монтгомери
Уорд пытался насадить среди нас. В Европе  -  там  дело  другое.  В  среде
столичных богачей или богемы может быть - тоже. Но не в округе, где  живут
главным образом деревенские баптисты.
   Одним словом, Гровер Кливленд попался. Было это вечером, очень  поздно.
То есть все лавки были уже закрыты, но люди  еще  шли  домой  из  кино  со
второго сеанса; и некоторые из них и даже, думается мне, все, кто проходил
мимо и случайно заглядывал в окно, видели в аптеке дядюшки Билли Кристиана
двоих людей, они возились около шкафа,  в  котором  дядюшка  Билли  держал
лекарства; и хотя они были чужие, то есть никто из прохожих их не узнавал,
те, кто заглянул в окно и видел их, говорили на другой день, что  им  и  в
голову ничего такого не пришло, - мыслимо ли в  этакую  рань  да  еще  при
зажженном свете, и, кроме того, они подумали, что Гровер Кливленд,  ночной
полисмен, у которого нет другого дела, кроме как слоняться  по  площади  и
заглядывать в окна, рано или  поздно  увидит  их,  если  им  там  быть  не
положено.
   Так было до следующего  утра,  когда  дядюшка  Билли  открыл  аптеку  и
обнаружил, что кто-то отпер дверь и не только вскрыл  сейф  и  забрал  все
деньги, но взломал шкаф с лекарствами и украл  весь  морфий  и  снотворные
таблетки. С этого и пошли неприятности. Рэтлиф сказал, что  они  могли  бы
взять деньги и, если уж на то пошло, прихватить заодно всю  аптеку,  кроме
этого шкафа, включая и спирт, потому что  Уолтер  Кристиан,  негр-дворник,
втихомолку попивал спирт с тех самых пор, как они оба, с  дядюшкой  Билли,
еще мальчишками, поступили в аптеку, и  дядюшка  Билли  ругался,  и  топал
ногами, и даже жаловался в суд, но этим дело  и  кончалось.  Но  тот,  кто
тронул этот шкаф с морфием, раздразнил самого дьявола. Дядюшка  Билли  был
холостяк лет под шестьдесят, и если к нему приходили в неурочное время, он
рычал даже на детей. Но если прийти вовремя, он давал нам мячи и биты  для
бейсбольной команды, а после игры угощал мороженым, все равно, выиграли мы
или проиграли. Или,  вернее,  так  было  до  того  лета,  когда  некоторые
благочестивые дамы  решили  его  перевоспитать.  С  тех  пор  трудно  было
угадать, можно с ним заговорить или нет. Но потом дамы на  время  от  него
отступились, и все снова было в порядке.
   А  тут  еще  федеральные  аптечные  инспекторы  годами  допекали   его,
въедались ему в кишки из-за того, что он держит морфий  в  этом  маленьком
непрочном деревянном шкафчике, который  всякий  может  открыть  с  помощью
штопора, или ножа, или  даже  обыкновенной  шпильки,  хотя  дядюшка  Билли
запирал его на ключ, а ключ прятал на темной полке под галлонной бутылью с
ярлыком Nux vomica [рвотный орех (лат.)], куда никто, кроме  него  самого,
конечно, не заглядывал, потому что там была такая темень, что даже  Уолтер
туда и близко не подходил, ведь дядюшка Билли не мог видеть, вытер он  там
пыль или нет, и всякий раз дядюшка Билли клялся  инспекторам,  что  запрет
морфий в сейф.
   И теперь он знал, что не оберется неприятностей, -  придется  объяснять
инспекторам, почему он не запер морфий в сейф, как обещал; а убеждать  их,
что, даже если бы он сделал это, воры все равно украли бы его,  теперь  не
имело смысла, потому что, как сказал Рэтлиф, этих федеральных  инспекторов
не интересовало, был бы от этого толк или нет,  -  их  интересовало  лишь,
чтоб все было сделано строго по инструкции.
   Так что дядюшка Билли, в сущности, и был виноват в том, что  Монтгомери
Уорд попался. Сперва он так разбушевался, что нельзя было понять,  сколько
чего украдено, или даже разобрать, что он говорит, а люди так и  валили  с
улицы, чтобы поглядеть не столько  на  место  кражи,  сколько  на  дядюшку
Билли; и наконец кто-то, - конечно, это был Рэтлиф, - сказал:
   - Дядюшке Билли сейчас не шериф нужен. Ему сперва нужен доктор Пибоди.
   - Ну конечно, - сказал дядя Гэвин Рэтлифу. - И отчего это вы всегда тут
как тут? - Он подошел к Скитсу Макгауну - это был приказчик дядюшки  Билли
и продавец газированной  воды,  он  вместе  с  двумя  другими  мальчишками
засунул голову в открытый сейф, откуда были  украдены  деньги,  -  вытащил
Скитса оттуда, велел ему живо сбегать наверх  и  сказать  доктору  Пибоди,
чтоб шел скорее. Потом дядя Гэвин и другие всем скопом  кое-как  успокоили
дядюшку Билли, стараясь не подходить  к  нему  особенно  близко,  а  потом
пришел доктор Пибоди уже со шприцем  в  руке,  выставил  почти  всех  вон,
закатал дядюшке Билли рукав, потом снова опустил, и  тогда  дядюшка  Билли
настолько успокоился, что стал похож всего лишь на обыкновенного психа.
   Так что Монтгомери Уорд попался исключительно из-за него. Вернее, из-за
тех двоих, что украли морфий. К этому времени мы уже знали, что некоторые,
идя из кино, видели этих двоих в аптеке,  и  теперь  дядюшка  Билли  хотел
знать, где был все это время Гровер Кливленд Уинбуш. Да, друзья, теперь он
уже не был так лют.  Теперь  он  просто  был  злой,  нудный,  въедливый  и
безжалостный, как слепень. Было девять часов, и в это время Гровер  Уинбуш
уже спал у себя дома. Кто-то предложил позвонить  по  телефону,  разбудить
его и сказать ему, чтобы он поскорей шел на площадь.
   - К черту, - сказал дядюшка Билли. - Долга песня.  Я  пойду  туда  сам.
Разбужу его и притащу сюда.  Спешить  ему  не  придется,  я  сам  об  этом
позабочусь. У кого есть машина?
   Но только к этому времени там уже был  мистер  Бак  Коннорс,  начальник
полиции.
   - Обождите, дядюшка Билли, - сказал он. -  Все,  что  делается,  всегда
можно сделать правильно и неправильно. Нужно все  сделать  правильно.  Эти
люди, вероятно, уже затоптали большую часть  следов.  Но  мы,  по  крайней
мере, можем начать следствие, как положено по полицейскому  уставу.  Кроме
того, Гровер Кливленд всю прошлую ночь дежурил. И сегодня  ему  снова  всю
ночь не спать. Надо дать ему выспаться.
   - Вот именно, - сказал дядюшка Билли. - И-м-е-н-н-о! Всю ночь не  спал,
а сам был неизвестно где и не видел, как два негодяя грабили мою аптеку на
глазах у всего этого проклятого города. Украли у меня лекарств  на  триста
долларов, а Гровер Уинбуш...
   - Сколько они взяли наличных? - сказал мистер Коннорс.
   - Что? - сказал дядюшка Билли.
   - Сколько денег было в сейфе?
   - Не знаю, - сказал дядя Билли. - Я их не считал... Но все равно Гровер
Уинбуш, которому мы платим сто двадцать пять в месяц только за то, чтоб он
не спал один час за всю ночь и обходил  площадь,  он,  видите  ли,  должен
выспаться. Если ни у кого нет машины, вызовите такси. Я уже потерял  из-за
этого сукина сына триста  долларов  и  не  намерен  останавливаться  из-за
каких-то двадцати пяти центов.
   Но его окружили и не выпускали, пока кто-то звонил Гроверу Кливленду. И
сначала мы подумали, что он  здорово  напугался,  когда  ему  позвонили  и
подняли с постели, но потом узнали обо всем и поняли, что больше всего  он
перепугался,  услышав,  что  в  прошлую  ночь  в   Джефферсоне   случилось
происшествие, которое он должен был  бы  видеть,  будь  он  там,  где  ему
полагалось быть или где, по мнению всех, он был. Потому что  Рэтлиф  сразу
сказал:
   - Вон он. Я его только что видел.
   - Где? - спросил кто-то.
   - Нырнул вон в тот переулок, - сказал Рэтлиф.
   И мы все поглядели на переулок. Он вел с окраинной улицы на площадь,  и
Гровер Кливленд мог пройти туда задами напрямик от своего жилья. Но тут он
вышел к нам, уже быстрым шагом. Формы, как мистер Коннорс,  он  не  носил,
ходил в штатском, и его пиджак топорщился поверх рукоятки револьвера, а из
бокового кармана торчала дубинка, и сейчас  он  торопливо  шел  по  улице,
высоко вскидывая ноги, как кошка на горячей плите. И если вы думаете,  что
дознание проводил мистер Коннорс или даже мистер Хэмптон, наш шериф, то вы
ошибаетесь. Это делал сам дядюшка Билли. Сначала Гровер Кливленд  пробовал
запираться. Потом стал врать. А потом прекратил сопротивление.
   - Здравствуй, сынок, - сказал дядюшка Билли. - Очень жаль, что пришлось
разбудить тебя в  такое  время,  среди  ночи,  только  чтобы  задать  тебе
несколько вопросов. Первый вопрос: где ты, примерно  говоря,  был  прошлой
ночью, ровно в половине одиннадцатого, примерно говоря?
   - Кто, я? - сказал Гровер Кливленд. -  Там,  где  всегда  бываю  в  это
время: стоял вон на том углу, у дверей полицейского  участка,  на  случай,
ежели понадоблюсь кому из тех, кто пойдет с последнего сеанса  в  кино,  -
скажем, ежели машину угнали или же шина спустила...
   - Так, так, - сказал дядюшка Билли. - И все же ты не видел свет в  моей
аптеке и этих двух мерзавцев...
   - Погодите-ка, - сказал Гровер Кливленд. - Я совсем  позабыл.  Когда  я
увидел, что народ начинает выходить с последнего  сеанса,  я  поглядел  на
часы  -  было  половина  одиннадцатого  или,  может,  без  двадцати   пяти
одиннадцать - и решил пойти закрыть "Голубого  гуся",  чтобы,  покуда  мне
делать нечего, управиться с этим. -  "Голубой  гусь"  -  это  негритянский
кабачок около хлопкоочистительной машины. - Я  позабыл,  -  сказал  Гровер
Уинбуш. - Вот где я был.
   Дядюшка Билли ничего на это не сказал.  Он  только  повернул  голову  и
крикнул: - Уолтер! - Вошел Уолтер. Его дед до поражения  южан  принадлежал
деду дядюшки Билли, и они с дядюшкой Билли были почти  ровесники  и  очень
похожи, только Уолтер вместо морфия употреблял  медицинский  спирт  всякий
раз, как дядюшка Билли оставлял ключи и отворачивался, и, пожалуй,  Уолтер
был еще вспыльчивей и  раздражительней.  Он  вышел  из  задней  комнаты  и
сказал:
   - Кто меня зовет?
   -  Я,  -  сказал  дядюшка  Билли.  -  Где  ты  был  вчера  в   половине
одиннадцатого?
   - Кто, я? - сказал Уолтер, совсем как Гровер Кливленд, только сказал он
это так, словно дядюшка Билли спросил у него, где  он  был,  когда  доктор
Эйнштейн создал свою теорию относительности. -  Вы  говорите  -  вчера?  -
сказал он. - А вы думаете где? Дома, в постели...
   - Ты был в этом растреклятом  кабаке,  в  "Голубом  гусе",  где  сидишь
каждый вечер, покуда Гровер Уинбуш не  повыгоняет  всех  черномазых  и  не
закроет его, - сказал дядюшка Билли.
   - Ежели вы сами все знаете, так зачем спрашивать? - сказал Уолтер.
   - Ну ладно, - сказал дядюшка Билли. -  В  котором  часу  мистер  Уинбуш
закрыл вчера ваш кабак? - Уолтер стоял и моргал. Глаза у него всегда  были
красные. Он делал в старой ручной мороженице  мороженое,  которое  дядюшка
Билли продавал со стойки с газировкой. Делал он это в  подвале:  там  было
темно и холодно и была всего одна дверь, выходившая в переулок за аптекой,
и он сидел впотьмах и крутил мороженицу, так что прохожие только и  видели
его красные глаза, не злобные, не дикие, а просто опасные, как  у  дракона
или крокодила, - не дай бог, споткнешься и попадешь к нему, в его царство.
Он стоял и моргал. - В котором часу Гровер Уинбуш закрыл "Голубого  гуся?"
- спросил дядюшка Билли.
   - Я не дождался, ушел, - сказал Уолтер. И вдруг, - мы его до сих пор  и
не замечали, - словно из-под земли вырос  мистер  Хэмптон,  стоит  и  тоже
глядит на него. Он не моргал,  как  Уолтер.  Он  был  большой,  с  большим
животом и маленькими бесцветными колючими глазками, которым,  казалось,  и
моргать-то незачем. Теперь он глядел уже на Гровера Кливленда.
   - То есть как это "не дождался"? - спросил он Уолтера.
   - Сто чертей, - сказал дядюшка Билли. - Да он  никогда  не  вылазит  из
этого проклятого кабака, с самого открытия и до тех пор, покуда не погасят
свет.
   - Знаю, - сказал мистер Хэмптон. Он все еще глядел на Гровера Кливленда
своими бесцветными колючими немигающими глазками. - Я  слишком  долго  был
здесь шерифом и начальником полиции. - И он сказал  Гроверу  Кливленду:  -
Где вы были вчера вечером, когда в вас была нужда? -  Но  Гровер  Кливленд
все еще пробовал вывернуться: надо отдать ему должное, хоть он  и  сам  не
верил в успех.
   - А, вы об этих двоих, что были в аптеке дядюшки Билли вчера в половине
одиннадцатого. Конечно, я их видел. Только я, понятное дело,  само  собой,
подумал, что это дядюшка Билли и Ските. И тогда...
   - Что тогда?.. - сказал мистер Хэмптон.
   - Я... пошел в участок... и сел читать вечернюю газету, - сказал Гровер
Кливленд. - Там я и был: сидел там, в полиции, и читал вечернюю мемфисскую
газету...
   - Когда Уит Раунсвелл увидел здесь этих  двоих,  он  пошел  за  вами  в
полицию, - сказал мистер Хэмптон. - Он вас целый час  дожидался.  А  здесь
тем временем погас свет, но он не видел,  чтоб  кто-нибудь  выходил  через
переднюю дверь. А вас все не было. И Уолтер  вот  говорит,  что  вас  и  в
"Голубом гусе" не было. Где вы были вчера вечером, Гровер?
   И теперь уж ему податься было некуда. Он стоял молча, и пиджак  у  него
топорщился над рукояткой револьвера, а из кармана вылезала дубинка, словно
рубашка из штанов у мальчика. Да, в том-то и  дело:  Гровер  Кливленд  был
слишком стар, чтоб  походить  на  мальчика.  И  дядюшка  Билли,  и  мистер
Хэмптон, и все остальные глядели на него, а потом вдруг нам  стало  стыдно
глядеть на него, стыдно узнать  то,  что  нам  предстояло  узнать.  Только
мистеру Хэмптону стыдно не было. Может,  оттого,  что  он  так  долго  был
шерифом, он таким стал, понял, что не Гровера Кливленда надо стыдиться,  а
всех нас.
   - Доктор Пибоди возвращался раз от больного около часу  ночи  и  видел,
как вы в этом переулке выходили из боковой двери того  заведения,  которое
Монтгомери Уорд Сноупс называет своей  студией.  А  в  другой  раз  я  сам
возвращался домой около полуночи и видел, как вы  туда  входили.  Что  там
такое, Гровер?
   Гровер Кливленд теперь даже не шевелился. Он сказал почти шепотом:
   - Там клуб.
   Теперь уже мистер Хэмптон и дядя Гэвин переглянулись.
   - Чего вы на меня-то глядите, - сказал дядя Гэвин. - Вы - представитель
закона.
   Это было просто смешно: ни тот, ни другой не обращали никакого внимания
на мистера Коннорса, который был начальником полиции  и  должен  бы  давно
заняться этим делом. Может быть, по этой самой причине они на  него  и  не
смотрели.
   - Вы - прокурор округа, - сказал мистер Хэмптон. - Вы  должны  сказать,
что полагается делать по закону, а уж тогда я