буду его выполнять.
   - Так чего же мы ждем? - сказал дядя Гэвин.
   - Может, Гровер надумает сказать нам, что там  такое,  чтоб  не  терять
время зря, - сказал мистер Хэмптон.
   - Нет, черт возьми, - сказал дядя Гэвин. -  Оставьте-ка  его  покуда  в
покое. - И он сказал Гроверу Кливленду:  -  Ступайте  в  полицию,  мы  вас
вызовем.
   - Можете дочитать мемфисскую газету, - сказал мистер Хэмптон.  -  И  вы
нам тоже больше не нужны, - сказал он мистеру Коннорсу.
   - Какого дьявола, шериф, - сказал мистер Коннорс.  -  В  вашем  веденье
только округ. А то, что происходит в Джефферсоне, в моем веденье.  Я  имею
такое же право... - Тут он остановился, но было уже поздно. Мистер Хэмптон
поглядел на него своими колючими бесцветными глазками, которым,  казалось,
и моргать-то незачем.
   - Продолжайте, - сказал мистер Хэмптон. -  Вы  имеете  такое  же  право
видеть, что Монтгомери Уорд Сноупс там прячет, как и я и Гэвин. Почему  же
вы в таком случае не уговорили Гровера сводить  вас  в  этот  клуб?  -  Но
мистер Коннорс только моргал.  -  Пошли,  -  сказал  мистер  Хэмптон  дяде
Гэвину, поворачиваясь.
   И дядя Гэвин пошел за ним.
   - Это значит - и ты тоже ступай, - сказал он мне.
   - Это значит - и вы все тоже,  -  сказал  мистер  Хэмптон.  -  Оставьте
теперь дядюшку Билли в покое. Он должен составить  опись  украденного  для
этих инспекторов по наркотикам и для страховой компании.
   Мы вышли на улицу и глядели, как мистер Хэмптон  и  дядя  Гэвин  шли  к
студии Монтгомери Уорда.
   - Ну что? - сказал я Рэтлифу.
   - Не знаю,  -  сказал  он.  -  Или  нет,  кажется,  знаю.  Но  придется
подождать, пока Хэб и твой дядя это докажут.
   - А что, по-вашему, это такое? - спросил я.
   Тут он поглядел на меня.
   - А вот посмотрим, - сказал он. - Хотя тебе уже десятый год,  я  думаю,
ты еще не настолько взрослый, чтоб  отказываться  от  мороженого,  правда?
Идем. Не будем беспокоить дядюшку Билли и Скитса. Пойдем в кафе "Дикси". -
И мы пошли в кафе "Дикси", взяли два стаканчика мороженого и  снова  вышли
на улицу.
   - Ну что? - спросил я.
   - Я так думаю, это пачка французских открыток, которые Монтгомери  Уорд
привез из Парижа с войны. Ты, верно, не понимаешь, что это такое.
   - Не понимаю, - сказал я.
   - Это картинки, снятые "кодаком", а на них мужчины и женщины занимаются
всякими делами. И они совсем раздетые. - Трудно  сказать,  смотрел  он  на
меня или нет. - Теперь понял?
   - Нет, не понял, - сказал я.
   - А может, понял? - сказал он.
   Вон оно что. Дядя Гэвин потом рассказал, что  у  Монтгомери  Уорда  был
большой альбом этих открыток  и  он  настолько  обучился  фотографии,  что
сделал с них диапозитивы, которые и показывал  через  волшебный  фонарь  в
задней комнате на простыне. И он рассказал, как Монтгомери  Уорд  стоял  и
смеялся над ним и над мистером Хэмптоном. Но обращался  он  все  больше  к
дяде Гэвину.
   - Ну, еще бы, - сказал Монтгомери Уорд. - Я и не ожидал, что у Хэба...
   - Называй меня мистер Хэмптон, - сказал мистер Хэмптон.
   - ...хватит ума...
   - Называй меня мистер Хэмптон, мальчишка, - сказал мистер Хэмптон.
   - У мистера Хэмптона... - сказал  Монтгомери  Уорд.  -  ...но  вы  ведь
юрист; уж не думаете ли вы, что я взялся за это дело, не  прочитав  сперва
законы, как по-вашему? Можете конфисковать их все, какие здесь найдете;  я
уверен, что мистер Хэмптон не допустит, чтобы такое пустячное препятствие,
как закон, помешало ему сделать это...
   Тут-то мистер Хэмптон и дал ему затрещину.
   - Бросьте, Хэб! - сказал дядя Гэвин. - Не валяйте дурака!
   - Пускай бьет, - сказал Монтгомери Уорд. - Подать на своих благодетелей
в суд легче, чем крутить волшебный фонарь. Да оно и безопасней. Так о  чем
это я? Ах да. Даже если бы я их рассылал по почте, чего вовсе не было, все
равно дело подлежало бы ведению федеральных властей, но я не вижу здесь ни
одного федерального шпика. И если вы даже попробуете состряпать обвинение,
что я наживал на них деньги, откуда вы возьмете свидетелей? У вас только и
есть Гровер Уинбуш, а он не посмеет это  подтвердить;  и  не  потому,  что
потеряет работу, он  ее  все  равно  потеряет,  а  потому,  что  праведные
христиане города Джефферсона не допустят этого, - им  никак  нельзя,  чтоб
все узнали, что делает их полиция, когда все думают, будто она работает. Я
уж не говорю об остальных моих клиентах, имен называть  не  буду,  но  они
повсюду есть - в банках, и в лавках, и на хлопкоочистительных  машинах,  и
на бензозаправочных станциях, и на фермах - на  целых  два  округа  в  обе
стороны от Джефферсона; и, ей-богу, мне вот какая  пришла  мысль:  валяйте
наложите на меня штраф, увидите, как быстро все  будет  оплачено...  -  Он
остановился и сказал с каким-то глухим удивлением: - О черт! -  И  дальше,
скороговоркой: -  Валяйте  посадите  меня  под  замок,  дайте  мне  тысячу
конвертов со штампом, и я за три дня добуду больше денег, чем за два  года
с этим паршивым волшебным фонарем. - Теперь он  уже  обращался  к  мистеру
Хэмптону: - Может, вам только это и нужно  было:  не  открытки,  а  список
клиентов: подадите в отставку и только и будете знать, что  с  них  деньгу
выколачивать. Или  нет:  лучше  вы  уж  свою  шерифскую  звезду  при  себе
оставьте, так вам легче будет деньги собирать.
   Но тут уж дяде Гэвину ничего и говорить не  нужно  было,  на  этот  раз
мистер Хэмптон даже не стал его  бить.  Он  просто  стоял,  прищурив  свои
колючие глазки, покуда Монтгомери Уорд не замолчал. А  потом  сказал  дяде
Гэвину:
   - Это правда? Здесь  действительно  должен  присутствовать  федеральный
чиновник? И нет у нас такого закона, чтоб его  прижать?  Ну,  думайте  же!
Неужто даже в городских законах ничего нет?  -  И  теперь  уж  дядя  Гэвин
сказал: - О черт!
   - Закон насчет автомобилей, - сказал он. - Сарторисов закон. - А мистер
Хэмптон стоял и глядел на него. - Ведь он висит в рамке на стене  у  двери
вашего кабинета. Вы хоть раз на него взглянули? Так сказано, что по улицам
Джефферсона нельзя ездить на автомобилях...
   - Чего? - сказал Монтгомери Уорд.
   - Громче, - сказал дядя Гэвин. - Мистер Хэмптон вас не слышит.
   - Но это ведь в черте города! - сказал Монтгомери Уорд. - А  Хэмптон  -
только окружной шериф; он не может арестовать того, кто нарушил  городской
закон.
   - Это тебе только так кажется, - сказал мистер Хэмптон. Он положил руку
на плечо Монтгомери Уорда; и дядя Гэвин сказал, что  на  месте  Монтгомери
Уорда он предпочел бы, чтоб мистер Хэмптон снова дал ему затрещину. -  Это
ты скажешь не нам, а своему адвокату.
   - Стойте, - сказал Монтгомери Уорд дяде Гэвину. - Ведь у вас тоже  есть
автомобиль. И у Хэмптона!
   - А мы по алфавиту работаем, - сказал дядя Гэвин. - До "Х"  мы  еще  не
добрались, только до "С", а "Сн" идет раньше, чем "Ст". Берите его, Хэб.
   И Монтгомери Уорду деваться было некуда, он совсем растерялся  и  стоял
не двигаясь, а дядя Гэвин глядел, как мистер Хэмптон  отпустил  Монтгомери
Уорда, взял альбом с картинками и конверты, в которых тоже были  картинки,
подошел к баку, где Монтгомери Уорд иногда и в самом деле проявлял пленку,
и бросил их туда, а потом стал шарить на полке, среди бутылок  и  банок  с
проявителем.
   - Что вы там ищете? - спросил дядя Гэвин.
   - Виски... керосин... что-нибудь горючее, - сказал мистер Хэмптон.
   - Горючее? - сказал Монтгомери Уорд. -  Послушайте,  вы,  эти  картинки
денег стоят. Вот что, давайте договоримся: отдайте их мне, а я уберусь  из
вашего проклятого города ко всем чертям, и никогда больше ноги моей  здесь
не будет. Ну ладно, - сказал он. - У меня  в  кармане  наберется  с  сотню
долларов. Я положу их вот сюда на стол, а вы со  Стивенсом  отвернитесь  и
дайте мне десять минут...
   - Хотите снова его ударить? - сказал дядя Гэвин. - На меня не обращайте
внимания. К тому же он сам предложил мне отвернуться, так что вам остается
лишь руку поднять. - Но мистер Хэмптон только взял еще одну бутылку, вынул
пробку и понюхал. - Вы не  имеете  права,  -  сказал  дядя  Гэвин.  -  Это
вещественные доказательства.
   - Хватит с нас и одной, - сказал мистер Хэмптон.
   - Ну, это еще неизвестно, - сказал дядя Гэвин. - Вы как хотите - просто
осудить его или вовсе  изничтожить?  -  И  мистер  Хэмптон  остановился  с
бутылкой в Одной руке и пробкой в другой. -  Вы  же  знаете,  что  сделает
судья Лонг с человеком, у которого есть одна такая картинка.  -  Лонг  был
федеральный судья в нашем округе. - А представьте себе, что он  сделает  с
человеком, у которого их целый вагон.
   И мистер Хэмптон поставил бутылку на место, а потом пришел его помощник
с чемоданом, и они положили туда альбом и конверты и  закрыли  чемодан,  и
мистер  Хэмптон  запер  его  в  свой  сейф,  чтобы  отдать  потом  мистеру
Гомбольту, федеральному судебному исполнителю, когда он вернется в  город,
и они посадили Монтгомери Уорда в окружную тюрьму за езду на автомобиле  в
нарушение законов города Джефферсона, и Монтгомери  Уорд  сперва  ругался,
потом грозил, а потом снова пытался подкупить кого-нибудь из тюремных  или
городских властей, всем совал деньги. А мы гадали, скоро  ли  он  попросит
свидания с мистером де Спейном. Потому что мы  знали  -  меньше  всего  на
свете он ждет помощи от своего дяди или двоюродного брата  Флема,  который
уже избавился от одного Сноупса с помощью обвинения в убийстве, так почему
бы ему не избавиться от другого с помощью непристойных открыток.
   И даже дядя Гэвин, который, как говорил Рэтлиф, считал своим  священным
долгом никогда не показывать Джефферсону, что какой-нибудь из Сноупсов его
удивил, не ожидал в тот  день  мистера  Флема,  который  вошел  к  нему  в
кабинет, положил свою новую черную шляпу на край стола и  сел,  а  челюсти
его медленно и непрерывно двигались, словно он пытался  прожевать  что-то,
не разжимая зубов. В глазах мистера Хэмптона ничего нельзя было  прочесть,
потому что они смотрели слишком пристально; нельзя было  пройти  мимо  его
взгляда, как нельзя пройти мимо лошади на узкой тропинке, где  человеку  с
ней не разминуться и только-только впору пройти одной лошади. А  в  глазах
мистера Сноупса ничего нельзя было прочесть, потому что они и в самом деле
не смотрели на вас, как не смотрит стоячая лужа. Дядя Гэвин сказал, что он
только через минуту или две понял, - они с мистером  Сноупсом  смотрят  на
одно и то же; только смотрят по-разному.
   - Я думаю о Джефферсоне, - сказал мистер Сноупс.
   - И я тоже, - сказал дядя Гэвин. - Об этом проклятом Гровере Уинбуше  и
всех других глупых юнцах от четырнадцати до пятидесяти восьми лет чуть  не
по всему Северному Миссисипи, которые платили двадцать пять  центов,  чтоб
только заглянуть в этот альбом.
   - А я и позабыл о Гровере  Уинбуше,  -  сказал  мистер  Сноупс.  -  Его
выгонят с работы, и тогда все захотят  знать,  за  что,  и  дело  выплывет
наружу. - Это была беда мистера Сноупса. Я хочу  сказать,  это  была  наша
беда, когда мы имели дело с мистером Сноупсом: ничего нельзя было  понять,
даже когда казалось, что он смотрит на тебя. - Не знаю, знаете вы или нет.
Его мать живет в Уайтлифе. Каждую субботу утром он посылал ей  с  почтовой
пролеткой на доллар еды.
   - Итак, спасти одного - значит спасти их обоих, - сказал дядя Гэвин.  -
Если мы хотим, чтобы мать Гровера Уинбуша и дальше получала каждую субботу
утром на доллар свиной грудинки и  патоки,  кто-то  должен  спасти  вашего
двоюродного брата, племянника, - кем он вам там доводится?
   Как сказал Рэтлиф, мистер Сноупс, может, и пропускал мимо ушей то,  что
говорили у него за спиной, но  никогда  не  пропускал  мимо  ушей  никаких
намеков. Во всяком случае, не уколы и насмешки. Или, во всяком случае,  не
на этот раз. - Я так об этом понимаю, - сказал он. -  Но  вы  юрист.  Ваше
дело знать, как можно понимать иначе.
   Дядя Гэвин тоже не пропускал мимо ушей намеков. - Вы не к  тому  юристу
пришли, - сказал он. - Это дело относится к компетенции федерального суда.
И, кроме того, я все равно не могу его взять;  я  получаю  деньги  за  то,
чтобы отстаивать интересы другой стороны.  И,  кроме  того,  -  сказал  он
(покуда он был  просто  прокурором  города,  он  говорил,  как  говорят  в
Гарварде и Гейдельберге. Но после того, как мы с ним целое лето разъезжали
по округу, когда он выставил свою кандидатуру на пост прокурора округа, он
стал говорить, как те люди, с  которыми  он  останавливался  поговорить  у
заборов или присаживался на корточки у стены деревенской  лавки,  и  часто
говорил, как они: "кажись" вместо "кажется" и "ихний" вместо "их", и  даже
"понимать об этом", как только что сказал  мистер  Сноупс),  -  давайте-ка
разберемся. Ведь я-то хочу отправить его в тюрьму.
   И тут дядя Гэвин понял, что они с мистером Сноупсом смотрят на  одно  и
то же, только они стоят в разных местах, и поэтому  мистер  Сноупс  сказал
быстро и спокойно, как сам дядя Гэвин: - И я тоже. - Потому что Монтгомери
Уорд был его конкурент, точно так же, как Уоллстрит,  -  они  были  похожи
друг на друга в том отношении, что им вместе было тесно в  Джефферсоне.  А
дядя Гэвин, по мнению Рэтлифа, этого не понимал. -  И  я  тоже,  -  сказал
мистер Сноупс. - Только по другой причине. Я думаю о Джефферсоне.
   - Что ж, тем хуже для Джефферсона, - сказал дядя  Гэвин.  -  Монтгомери
Уорда будет судить Лонг,  а  когда  судья  Лонг  увидит  хоть  одну  такую
картинку, не говоря уж о целом чемодане, мне даже Монтгомери  Уорда  жалко
станет. Вы не забыли, что было в прошлом году с Уилбером Провайном?
   Уилбер Провайн тоже жил на Французовой Балке.  Рэтлиф  сказал,  что  на
самом деле он был Сноупс; и когда провидению стало ясно, что Эк Сноупс  не
оправдает свою родословную и  семейные  традиции,  оно  выудило  откуда-то
Уилбера Провайна,  дабы  заполнить  пустоту.  У  Провайна  был  самогонный
аппарат в овраге, около родника, в полутора милях от  дома,  и  от  задней
двери его дома до родника была протоптана тропа глубиной  в  добрых  шесть
дюймов, по которой он целых два года дважды в день ходил туда, покуда  его
не накрыли и не привели в федеральный суд, и  когда  адвокат  задавал  ему
вопросы, у него был такой удивленный и невинный вид, словно он  никогда  в
жизни не слыхал слова "самогон",  и  он  сказал:  нет,  он  никогда  и  не
слыхивал, чтоб на десять миль в округе был самогонный аппарат,  не  говоря
уж о тропинке, которая вела от задней двери его дома, и сам он десять  лет
не ходил к этому ручью даже  на  охоту  или  на  рыбалку,  потому  что  он
христианин и считает, что ни  один  христианин  не  должен  губить  божьих
тварей, а рыбой он объелся, еще когда ему было восемь лет, и с тех  пор  в
рот ее не берет.
   А потом судья Лонг спросил его, как он  объяснит,  откуда  взялась  эта
тропинка, и Уилбер поглядел на судью Лонга, моргнул раз или два и  сказал,
что не имеет никакого понятия, разве только, может,  жена  ее  протоптала,
таская воду из родника; а судья Лонг (у него хоть и  была  такая  короткая
фамилия, а сам он был шести с  половиной  футов  росту  и  нос,  казалось,
составлял одну шестую этой длины), перегнувшись через стол,  с  очками  на
кончике носа, некоторое время смотрел на Уилбера, а потом сказал: - Я  вас
упеку на каторгу, но не за то, что вы делали виски, а за то, что позволяли
своей жене таскать воду за полторы мили. -  Вот  с  кем  Монтгомери  Уорду
предстояло иметь дело в суде, и, казалось бы, всякий в округе Йокнапатофа,
не говоря уж о городе Джефферсоне, слышал эту историю. Но  мистер  Сноупс,
казалось, ее не слышал. Потому что у него даже челюсти перестали работать.
   - Говорят, судья Лонг дал ему пять лет, - сказал он.  -  Может,  лишние
четыре года как раз и были за тропинку.
   - Возможно, - сказал дядя Гэвин.
   - Пять лет, верно? - сказал мистер Сноупс.
   - Верно, - сказал дядя Гэвин.
   - Пусть мальчик выйдет, - сказал мистер Сноупс.
   - Нет, - сказал дядя Гэвин.
   Теперь челюсти мистера Сноупса снова  заработали.  -  Пусть  выйдет,  -
сказал он.
   - Я тоже думаю о Джефферсоне, - сказал дядя Гэвин. - Вы  вице-президент
банка полковника Сарториса. Я ведь даже и о вас думаю.
   - Премного благодарен, - сказал мистер Сноупс. Теперь он ни на  что  не
глядел. Времени он зря не терял, но и не торопился; он просто встал,  взял
со стола свою новую черную шляпу, надел, пошел к двери, открыл ее  и  даже
тогда не остановился, а только словно бы  переступил  с  ноги  на  ногу  и
сказал, так же ни к кому не обращаясь, как ни на кого  не  смотрел:  -  До
свиданья. - А потом вышел и закрыл за собой дверь.
   Тогда я сказал: - Что... -  И  запнулся,  и  мы  с  дядей  Гэвином  оба
поглядели  на  дверь,  а  она  снова  открылась,   или,   вернее,   начала
открываться, растворилась примерно на фут, а оттуда ни звука, а  потом  мы
увидели щеку и глаз Рэтлифа,  а  потом  и  сам  Рэтлиф  вошел,  вступил  в
кабинет, подошел бочком к столу, все так же бесшумно.
   - Я опоздал или, наоборот, пришел слишком рано? - спросил он.
   - Ни то, ни другое, - сказал дядя  Гэвин.  -  Он,  видно,  спохватился,
передумал. Что-то случилось. Все пошло вкривь и вкось. А сначала как будто
все шло правильно. Вы же знаете: тут, мол, дело не во мне и, уж во  всяком
случае, не в моем родиче. Знаете, что он сказал?
   - Откуда же мне знать? - сказал Рэтлиф. - Вот сейчас и узнаю.
   - Я сказал: "Давайте-ка разберемся. Я хочу отправить его в  тюрьму".  А
он: "И я тоже"...
   - Так, - сказал Рэтлиф. - Дальше.
   - ..."не во мне дело, не в моем родиче", - сказал дядя Гэвин. - "Дело в
Джефферсоне" - так что после этого он должен был начать грозить. Но только
он не грозил...
   - Почему грозить? - сказал Рэтлиф.
   - Порядок такой, - сказал дядя Гэвин. -  Сперва  лесть,  потом  угроза,
потом взятка. И Монтгомери Уорд так же пробовал.
   - Это вам не Монтгомери Уорд, - сказал Рэтлиф. - Будь  Монтгомери  Уорд
Флемом, эти картинки никогда бы не увидели Джефферсона, а уж Джефферсон  и
подавно их не увидел бы.  Но  нам  нечего  беспокоиться,  что  Флем  умнее
Монтгомери Уорда; почти всякий в городе его умнее. А беспокоиться  надо  о
том, кто еще может оказаться глупее его. Ну, а потом что?
   - Он ушел, - сказал дядя Гэвин.  -  А  ведь  совсем  уж  было  собрался
начать. Просил даже, чтобы Чик вышел. А когда  я  сказал  "нет",  он  взял
шляпу, сказал "Премного благодарен" и вышел, словно заглянул сюда,  только
чтобы попросить прикурить.
   Рэтлиф  моргал,  глядя  на  дядю  Гэвина.  -  Значит,  он  хочет,  чтоб
Монтгомери  Уорд  попал  в  тюрьму.  Только  не  хочет,  чтоб  при   таких
обстоятельствах, как сейчас. А потом передумал.
   - Из-за Чика, - сказал дядя Гэвин.
   - Потом он передумал, - сказал Рэтлиф.
   - Вы правы, - сказал дядя Гэвин. - Это потому, что  он  знал  -  раз  я
отказался выслать Чика, значит, отказался от взятки.
   - Нет, - сказал Рэтлиф. - Для Флема  Сноупса  нет  на  свете  человека,
которого нельзя так или иначе купить; нужно лишь одно  -  найти,  чем  его
купить. Только отчего же он передумал?
   - Вот именно, - сказал дядя Гэвин. - Отчего?
   - О чем вы говорили, когда он попросил, чтобы Чик вышел?
   - О тюрьме, - сказал дядя Гэвин. - Я же вам только что сказал.
   - Об Уилбере Провайне, - сказал я.
   Рэтлиф поглядел на меня. - Об Уилбере Провайне?
   - Об его самогонном аппарате, - сказал я. - Об этой тропинке и о  судье
Лонге.
   - Ах так, - сказал Рэтлиф. - Ну а потом что?
   - Ничего, - сказал дядя Гэвин.  -  Он  только  сказал:  "Пусть  мальчик
выйдет", - а я сказал...
   - Нет, это потом, - сказал я. - А сначала мистер Сноупс  сказал  насчет
срока в пять лет, что, может, лишние четыре года были за  тропинку,  а  ты
сказал: "Возможно", а мистер Сноупс снова сказал: "Ведь он  ему  пять  лет
дал, верно?" - а ты сказал "да", а потом он сказал, чтоб я вышел.
   - Ладно, ладно, - сказал дядя Гэвин. Но глядел он на Рэтлифа. -  Ну?  -
сказал он.
   - Сам не знаю, - сказал Рэтл