иссис Хейт, поскользнувшись,  не  упала.
Она даже не остановилась, круто повернулась и  уже  бежала  к  углу  дома,
из-за которого внезапно и бесшумно, как призрак, появился мул.  Это  опять
был мул мистера А.О.Сноупса.  То  есть  покуда  они  наконец  не  отделили
мистера Хейта от пяти мулов на железнодорожном пути в то  утро,  три  года
назад, никто не видел связи между ним и тем, что  мистер  Сноупс  покупает
мулов, хотя время от времени кто-нибудь удивлялся,  как  это  мистер  Хейт
зарабатывает на жизнь, не имея постоянного  занятия.  Как  сказал  Рэтлиф,
дело в том, что слишком уж все удивлялись, на  кой  черт  А.О.Сноупс  стал
торговать скотом. Но Рэтлиф, подумав, сказал, что, может, оно  и  понятно:
там, на Французовой Балке, А.О. был кузнецом, хотя ничего в этом  деле  не
смыслил, и ненавидел лошадей и мулов, потому что боялся их пуще смерти,  а
поэтому, может, вполне понятно, что и здесь он взялся за дело,  в  котором
ничего не смыслит, к которому у него нет ни  любви,  ни  способностей,  не
говоря уж о том, что теперь он боялся в шесть, или восемь, или десять  раз
больше,  потому  что  вместо  одной  лошади  или  мула,  которого   хозяин
привязывал к столбу, и сам стоял рядом, ему приходилось одному иметь  дело
с восемью, или десятью, или двенадцатью на свободе, покуда он не ухитрялся
их обратать.
   И все же он это сделал - купил на мемфисском базаре мулов, пригнал их в
Джефферсон, продал фермерам, вдовам и сиротам, черным и белым, за  сколько
дадут, так что дешевле уж некуда,  а  потом  (до  той  самой  ночи,  когда
товарный поезд задавил мистера Хейта тоже, и Джефферсон впервые понял, что
есть связь  между  мистером  Хейтом  и  мулами  мистера  Сноупса)  мулы  в
одиночку, и парами, и целыми табунами,  всегда  связанные  вместе  крепкой
пеньковой веревкой, которая неизменно бывала упомянута и запротоколирована
в жалобе мистера Сноупса, попадали под ночные  товарные  поезда.  На  этом
самом крутом повороте, где погиб мистер Хейт; кто-то (Рэтлиф  клялся,  что
это не он, а вокзальный служащий) наконец послал Сноупсу по почте печатное
расписание поездов на нашем путевом участке.
   Однако после несчастья с мистером Хейтом (просчета, как сказал  Рэтлиф;
он сказал, что расписание, а заодно и  часы  нужно  было  послать  мистеру
Хейту) Сноупсовы мулы перестали скоропостижно кончаться  на  путях.  Когда
приехал представитель  железнодорожной  компании,  чтобы  уладить  дело  с
миссис Хейт, Сноупс тоже при этом присутствовал,  для  чего  ему  пришлось
принять самое роковое решение  в  его  жизни:  с  одной  стороны,  простое
благоразумие  подсказывало  ему,  что  нужно  оставаться  в   стороне   от
расследования, которое проводила железная дорога, с другой  -  он  слишком
хорошо знал миссис Хейт: она уже  сказала  ему,  что  единственный  способ
получить хоть что-то  из  суммы,  которая  будет  выплачена  в  возмещение
убытков, - это заручиться поддержкой железнодорожной компании.
   И все равно его постигла неудача. Миссис Хейт преспокойно заявила,  что
ее муж был единственным владельцем этих пяти мулов; ей даже  незачем  было
открыто вызывать Сноупса оспаривать это; он эти деньги только и видел  (ну
да, он был в банке, подошел так близко, как осмелился,  и  глядел  во  все
глаза), когда она запихнула их в свой мешочек и завернула в фартук. До тех
пор, вот уже пять или шесть лет, он регулярно пересекал  мирный  и  сонный
Джефферсон под  неистовый  рев,  окутанный  пылью,  и  о  его  приближении
возвещали жалобные крики и вопли, а шествие его знаменовало желтое  облако
пыли, в которой  метались  кувшинообразные  головы  и  гремели  копыта,  и
замыкал его сам Сноупс, - он, задыхаясь, бежал  рысью  и,  широко  разинув
рот, вопил в смятенье, отчаянье и ужасе.
   Когда он вышел после разговора с представителем железной дороги,  следы
смятения и отчаянья все еще были на его лице, но  ужас  теперь  перешел  в
недоумение, безнадежное, возмущенное  и  яростное  недоверие,  пробившееся
сквозь выражение жадной надежды, которое три года не сходило с  его  лица,
опять-таки, как сказал Рэтлиф, такой выход из положения и такие  трудности
ни для кого другого и не существовали: ему - Сноупсу - до  тех  пор  нужно
было только сгрузить мулов в приемный загон при вокзале, а потом  уплатить
негру, который будет править старой кобылой с бубенцами, и она потащит  их
на проволоке через город к его загону, откуда он их распродаст,  а  теперь
ему приходилось в одиночку выводить их из  загона  при  вокзале,  а  потом
гнать гуртом в узкую улочку, в  конце  которой  был  неогороженный  дворик
миссис Хейт, и рев, и облако пыли, а в нем мечущиеся дьявольские призраки,
словно вихрь, проносились по мирной окраине  Джефферсона  на  двор  миссис
Хейт, где они оба, миссис Хейт я Сноупс - миссис  Хейт  с  метлой,  или  с
веником, или с другим оружием, какое  подвернулось  под  руку,  когда  она
выбегала из дома, ругаясь, как мужчина, и Сноупс, на время удовлетворивший
жажду мести или хотя бы избавившийся от невыносимого накала,  невыносимого
чувства бессилия, и несправедливости, и зла (Рэтлиф сказал, что он, должно
быть, давным-давно уже и не верил, что ему удастся вырвать у  миссис  Хейт
хоть цент из этих денег, и  у  него  осталась  лишь  отчаянная  и  тщетная
надежда), -  должны  были  ловить  этих  мулов  и  снова  загонять  их  за
загородку, увертываясь и прыгая среди гремящих копыт,  словно  в  каком-то
бурном немом танце, перед домом, словно перед  декорацией,  и  Сноупс  был
уверен, что даже стойкая краска, которой этот дом выкрашен, куплена на его
деньги, и там, внутри, хозяйка живет в холе и роскоши, как королева,  тоже
за его счет (именно поэтому, как говорил Рэтлиф, миссис Хейт не жаловалась
в суд, чтобы отделаться от Сноупса: это она тоже  платила  за  потрясающую
возможность обменять своего мужа на восемь тысяч  долларов),  а  со  всего
квартала всякий раз собирались люди, женщины в фартуках  и  чепцах,  дети,
игравшие во дворах, и мужчины, черные и белые, которые случайно  проходили
мимо и глядели из-за соседних заборов.
   Когда мул показался, он уже тоже  бежал,  и  голова  его  была  задрана
высоко кверху, и поэтому,  вынырнув  вдруг  из  тумана,  он  казался  выше
жирафа, бегущего прямо на миссис Хейт и старую Хет, а  недоуздок,  хлестал
его по ушам.
   - Вон он! - орала старая Хет, размахивая  бумажной  сумкой.  -  Ого-го!
Пшел! - Она потом рассказала Рэтлифу, что миссис Хейт повернулась и  снова
поскользнулась на скользких досках, и они с мулом бежали  теперь  рядом  к
коровнику, из открытой двери которого выглядывала неподвижная и удивленная
коровья морда. Корове, которая секунду назад мирно стояла в дверях, жевала
и глядела в туман,  верно,  и  жираф  не  показался  бы  таким  высоким  и
чудовищным, как этот мул, не говоря уж о том, что  мул  норовил  пробежать
прямо сквозь коровник, словно перед ним была соломенная стенка или, может,
даже просто-напросто мираж. Как бы там ни было, старая  Хет  сказала,  что
корова спрятала морду в коровник, как спичку  в  коробок;  и  там,  внутри
коровника, издала звук, - старая Хет не могла сказать, какой именно  звук,
просто удивленный и испуганный звук, как будто задели одну  струну  гитары
или банджо, а миссис Хейт бежала на этот звук,  как  сказала  старая  Хет,
невольно блюдя единство женского сословия против мира мулов  и  мужчин,  и
они с мулом со всех ног мчались к коровнику, и миссис Хейт уже размахивала
ведром с горящими угольями, чтобы швырнуть им в  мула.  Конечно,  все  это
произошло очень быстро; старая Хет сказала, что она еще  орала:  "Вон  он!
Вон он!" - а мул уже повернул и побежал прямо на нее, а она замахала своей
бумажной сумкой, и он пробежал мимо, и свернул  за  другой  угол  дома,  и
снова пропал в тумане, тоже как спичка в коробке.
   И тогда миссис Хейт поставила ведро на кирпичную приступку у  спуска  в
подпол, и они со старой Хет тоже свернули за  угол  дома  и  в  самый  раз
успели увидеть, как  мул  налетел  на  петуха  с  восемью  белыми  курами,
выходивших из-под дома.  Старая  Хет  сказала,  что  это  было  похоже  на
картинку не то из Библии, не то из какого-то чернокнижного  писания:  мул,
который вынырнул из тумана, как оборотень или леший,  а  потом  словно  бы
улетел обратно в туман, уносимый облаком маленьких крылатых существ. Они с
миссис Хейт все бежали; она сказала, что теперь в руках у миссис Хейт было
сломанное помело, хотя старая Хет не помнит, где она его подхватила.
   - Там, перед домом, еще есть! - крикнула старая Хет.
   - Ах, он сукин сын, - сказала миссис Хейт. Их было  много.  Старая  Хет
сказала, что этот дворик не больше носового  платка  был  полон  мулами  и
А.О.Сноупсом. Дворик был так мал, что его весь можно было пересечь  в  два
прыжка по три фута каждый, но когда они на  него  взглянули,  то  вид  был
такой, будто в капле воды под микроскопом. Только теперь они вроде бы сами
очутились в этой капле. Вернее, старая Хет сказала, что это миссис Хейт  и
А.О.Сноупс там очутились,  потому  что  она  остановилась  возле  дома,  в
сторонке, хотя ни в одном уголке этого  дворика  нельзя  было  чувствовать
себя в безопасности, и глядела, как миссис  Хейт,  все  сжимая  помело,  с
какой-то  надменной  верой  неизвестно  во  что,  может   быть,   в   свою
неуязвимость,  -  хотя  старая  Хет  сказала,  что  миссис  Хейт   слишком
разозлилась, чтобы соображать, - ворвалась в самую середину  табуна  вслед
за мулом с развевающимся недоуздком, который все летел  в  туман  на  этом
вихревом облаке перьев, несшихся, как брошенное конфетти или  пена  позади
быстроходного катера.
   И мистер Сноупс тоже бежал, и мулы тоже; они с  миссис  Хейт  сверкнули
друг на друга глазами, и он прохрипел:
   - Где мои деньги? Где моя половина?
   - Поймайте вон того здоровенного с недоуздком, - сказала миссис Хейт. -
Чтобы духу его здесь не было. - И обе  они,  старая  Хет  и  миссис  Хейт,
побежали, так что хриплый голос Сноупса слышался теперь сзади.
   - Отдай мои деньги! Отдай мою долю!
   - Осторожней! - Это старая Хет, по ее словам, им крикнула. -  Он  опять
нагоняет!
   - Несите веревку! - заорала миссис Хейт Сноупсу.
   - Да где я ее возьму-то? - заорал Сноупс.
   - Да в подполе! - заорала старая Хет. И сама она времени не  теряла.  -
Бегите с той стороны ему наперерез, - сказала она.  И  она  сказала,  что,
когда они с миссис Хейт свернули за угол, мул с  развевающимся  недоуздком
опять был там, он будто плыл на облаке кур,  на  которых  снова  наскочил,
потому что они пробежали под домом по прямой, в то время как он  бежал  по
окружности. Свернув в очередной раз за угол, они снова очутились на заднем
дворе.
   - Убей меня бог! - крикнула Хет. - Он сейчас  корову  залягает!  -  Она
сказала, что это и впрямь была картина. Корова выскочила из  коровника  на
середину  заднего  двора;  теперь  они  с  мулом  стояли  нос  к  носу   в
каком-нибудь шаге друг от друга, неподвижные, нагнув головы  и  растопырив
ноги, как две этажерки для книг, а Сноупс поднял крышку и по пояс  скрылся
в подполе, - очевидно, полез туда веревку искать, - а рядом, на приступке,
все еще стояло ведро  с  угольями;  старая  Хет  потом  сказала,  что  она
подумала тогда, что открытый подпол не очень подходящее место для ведра  с
раскаленными угольями, и, возможно, она сказала правду. То  есть  если  бы
она не сказала, что подумала это, то сказал бы кто-нибудь  другой,  потому
что потом всегда найдется человек,  который  рад  выставить  напоказ  свою
предусмотрительность   и   чужую   беспечность.   Правда,   если   события
разворачивались так быстро, как она говорила, непонятно, откуда у них было
время думать.
   Потому что все уже опять двигалось; когда они на этот раз завернули  за
угол, А.О. уже нес, волочил веревку (он ее наконец нашел), за  ним  бежала
корова, подняв хвост, прямой и  слегка  наклонный,  как  древко  флага  на
корабле, за ней - мул, потом миссис Хейт и последней старая Хет. И  старая
Хет снова сказала, что приметила  ведро  с  угольями  на  приступке  возле
открытого подпола, где, по  вдовьему  положению  миссис  Хейт,  накопилась
целая груда всякого хлама -  пустые  ящики  на  растопку,  старые  газеты,
сломанная мебель, и снова подумала, что ведру здесь не место.
   Опять поворот. Сноупс, корова и мул - все трое - уже исчезали в  облаке
обезумевших кур, которые снова пробежали  под  домом  и  поспели  как  раз
вовремя. Но когда все они опять очутились перед домом, там не было никого,
кроме Сноупса. Он лежал ничком, пола пиджака при падении  завернулась  ему
на голову, и старая Хет клялась, что на спине его белой рубашки  был  след
раздвоенного коровьего копыта и копыта мула тоже.
   - Где они? - крикнула она ему. Он не ответил. -  Догоняют!  -  крикнула
она миссис Хейт. - Они уже опять на заднем дворе!
   Да, они были там. Она сказала, что, может, корова  хотела  вернуться  в
коровник, но решила, что взяла слишком большой  разгон  и,  вместо  этого,
позабыв всякий страх, повернула прямо на мула. Правда,  она  сказала,  что
они с миссис Хейт не поспели туда, чтобы увидеть это: они только  услышали
треск, и гром, и грохот, когда мул  заворотил  и  споткнулся  о  кирпичную
приступку. А когда они подоспели, мула уже не было. И ведра  на  приступке
тоже не было, но старая Хет сказала, что  она  этого  тогда  не  заметила:
только корова стояла посреди двора, там же, где и раньше, растопырив  ноги
и нагнув голову, словно кто-то, проходя мимо, убрал вторую этажерку. Они с
миссис Хейт не остановились, но миссис  Хейт  теперь  бежала  тяжело,  как
сказала старая Хет, разинув рот, и лицо у нее было цвета мастики, и  одной
рукой она держалась за грудь. Она сказала, что обе  они  уже  выдохлись  и
теперь бежали так медленно, что мул нагнал их сзади и,  как  она  сказала,
перепрыгнул через них; короткий дробный дьявольский грохот и  едкий  запах
пота, и вот уж он бежит дальше (куры или  сообразили  наконец,  что  лучше
остаться под домом, или же тоже  выдохлись  и  просто  не  могли  выбежать
оттуда на этот раз); когда они снова добежали до угла, мул наконец скрылся
в тумане; они слышали, как стук его копыт по твердой  мостовой,  короткий,
дробный и насмешливый, замер вдали.
   Старая Хет сказала, что она остановилась. - Ну-с, джентльмены, тише,  -
сказала она. - Кажется, мы... - И тут она почуяла это.  Она  сказала,  что
стояла неподвижно, принюхиваясь,  и  словно  бы  воочию  увидела  открытый
подпол и кирпичную приступку, на  которой,  когда  они  пробегали  мимо  в
последний раз, ведра уже не было. - Мать честная! -  крикнула  она  миссис
Хейт. - Гарью пахнет! Беги в дом, детка, хватай деньги.
   Это было часов в девять. А к полудню дом сгорел дотла.  Рэтлиф  сказал,
что, когда пожарная машина и толпа добрались туда, миссис Хейт, за которой
следовала старая Хет с бумажной сумкой в одной руке и пастельным портретом
миссис Хейт в другой, прихватив зонтик и накинув на себя армейскую шинель,
которую обычно носил мистер Хейт, как раз выбегала  из  дому,  и  в  одном
кармане шинели была банка из-под компота, набитая  тем,  что  осталось  от
восьми с половиной тысяч долларов, а судя по тому, как миссис  Хейт  жила,
если, конечно, верить ее соседям, там была большая часть этой суммы,  а  в
другом - тяжелый, никелированный револьвер, она перебежала через  улицу  к
соседскому дому, где с тех пор и сидела на галерее в качалке, а  рядом,  в
другой качалке - старая Хет, и обе все  время  раскачивались,  глядя,  как
добровольцы-пожарники расшвыривают по всей улице ее  посуду  и  мебель.  К
тому  времени,  как  сказал  Рэтлиф,  там   уже   было   довольно   людей,
заинтересованных в этом деле, которые побежали на площадь, разыскали  А.О.
и дали ему знать.
   - А мне что за дело? - сказал А.О. - Ведь не я  поставил  это  ведро  с
горящими угольями там, где кто-то сшиб его прямо в подпол.
   - Но подпол-то вы открыли, - сказал Рэтлиф.
   - Конечно, - сказал Сноупс. - А  зачем?  Чтобы  взять  веревку,  ее  же
веревку, она меня сама туда послала.
   - Чтобы поймать вашего мула, который ворвался к ней на двор,  -  сказал
Рэтлиф. - Теперь уж вы не отвертитесь.  Любой  состав  присяжных  в  нашем
округе вынесет приговор в ее пользу.
   - Да, - сказал Сноупс. - Уж  это  наверняка.  А  все  потому,  что  она
женщина. Только поэтому. Потому что  она,  черт  бы  ее  побрал,  женщина.
Ладно. Пусть идет к присяжным, черт бы их побрал. У меня тоже есть язык; я
и сам кое-что могу сказать присяжным... - И тут, как  рассказывал  Рэтлиф,
он осекся. Рэтлиф рассказывал, что  это  было  не  похоже  на  А.О.Сноупса
потому, что А.О. всегда  пересыпал  свою  речь  такой  массой  перевранных
пословиц, что покуда не догадаешься, какие пословицы и сколько он  смешал,
не можешь даже понять, чего он там наврал, а после уже поздно. Но  теперь,
как сказал Рэтлиф, он был слишком озабочен, ему было даже не до  пословиц,
не говоря уже о вранье. Рэтлиф сказал, что все глядели на него.
   - Что же? - сказал кто-то. - Что именно вы можете сказать присяжным?
   - Ничего, - сказал он. - Потому что... ну, просто потому, что не  будет
никаких присяжных. Миссис Мэнни Хейт станет со мной судиться? Вы,  ребята,
плохо ее  знаете,  ежели  думаете,  что  она  станет  подымать  шум  из-за
обыкновенного  несчастного  случая,  который   ни   я,   ни   кто   другой
предотвратить не мог. Да ведь во всей  йокнапатофской  округе  не  сыскать
более справедливой и доброй женщины. И я хотел бы сказать ей это. - Рэтлиф
сказал, что этот случай как раз ему и представился. Он сказал, что  миссис
Хейт уже стояла у них за спиной, а старая Хет - у нее за спиной  со  своей
бумажной сумкой. Он сказал, что она поглядела на толпу, а потом на А.О.
   - Я пришла, чтобы купить этого мула, - сказала она.
   - Какого мула? - сказал А.О. Он выпалил это  сразу,  почти  машинально,
как сказал Рэтлиф. Потому что он не об этом думал.  А  потом,  как  сказал
Рэтлиф, они еще с полминуты глядели друг на друга.  -  Вам  нужен  мул?  -
сказал он. - Это обойдется вам в полторы сотни, миссис Мэнни.
   - Чего - долларов? - спросила миссис Хейт.
   - Да, уж конечно, не центов  и  не  никелей,  миссис  Мэнни,  -  сказал
Сноупс.
   - Полтораста долларов, - сказала миссис Хейт. -  Когда  Хейт  был  жив,
мулы стоили дешевле.
   - С тех пор многое переменилось, - сказал Сноупс. - И мы с  вами  тоже,
миссис Мэнни.
   - Пожалуй, что так, - сказала она. И ушла. Рэтлиф сказал, что  она,  не
говоря больше ни слова, повернулась и ушла, и старая Хет за ней.
   - На вашем месте, - сказал Рэтлиф, - я бы, пожалуй, не  стал  ей  этого
говорить.
   Теперь,  рассказывал  Рэтлиф,  гнусная,  мерзкая  морденка   А.О.   вся
залоснилась, и даже пена выступила у него на губах. - Пусть только она,  -
сказал Сноупс, - она или еще  кто,  все  равно,  подаст  в  суд  и  только
заикнется про мула и Хейта... - Он замолчал, и лицо  у  него  снова  стало
равнодушное. - Ну? - сказал он. - Что вы на это скажете?
   - Вы, я вижу, не боитесь, что она притянет вас к суду за поджог дома, -
сказал Рэтлиф.
   - Меня притянет? - сказал Сноупс. - Миссис Хейт? Ежели б она собиралась
получить с меня что-нибудь за этот пожар, неужто вы думаете, она стала  бы
меня искать и предлагать мне деньги?
   Это было около часу дня. А в четыре Алек Сэндер и я поехали на  станцию
Сарториса поохотиться на куропаток с собаками, потому что мисс  Дженни  Дю
Прэ все еще держала  охотничьих  собак,  -  наверно,  ждала,  пока  Бенбоу
Сарторис подрастет настолько, чтоб взять в руки ружье. Дядя Гэвин был один
у себя в кабинете и услышал на лестнице шарканье резиновых тапочек.  Вошла
старая Хет; ее бумажная сумка распухла, и  она  ела  бананы  из  бумажного
пакета, который держала под мышкой, и, держа в этой  же  руке  недоеденный
банан,  она  другой  отыскала  скомканную  бумажку  в  десять  долларов  и
протянула ее дяде Гэвину.
   - Это вам, - сказала старая