а уровень воды оставался постоянным, не заливая миску.
     При выполнении следующего этапа погибло больше анархистов, чем от рук охранки.
     Очень осторожно он начал добавлять кислотную смесь в глицерин, все время аккуратно помешивая стеклянной палочкой.
     В его комнате было очень тепло.
     Время от времени над миской поднимался завиток красновато-коричневого дыма, знак того, что химическая реакция выходила из-под контроля. Тогда Феликс прекращал добавлять кислоту, но продолжал помешивать до тех пор, пока струя воды в раковине не охлаждала миску и не выправляла реакцию. Когда пары улетучивались, он ждал минуты две, а потом вновь принимался за дело.
     "Вот так погиб Илья, - вдруг вспомнилось ему, - над раковиной в подвале, смешивая кислоту и глицерин". Может быть, он слишком торопился. Когда они потом там все убрали, от Ильи уже ничего не осталось.
     День клонился к вечеру. Воздух стал прохладнее, но Феликс по-прежнему обливался потом. Рука его ни разу не дрогнула. Он слышал, как на улице кричали дети, распевая считалку: "Соль, горчица, уксус, перец, соль, горчица, уксус, перец". Он жалел, что у него не было льда. Жалел, что не было электричества. Комната заполнилась кислотными парами. В горле у него запершило. Смесь в тазу оставалась чистой.
     Ему стал сниться сон наяву. Будто в его убогое жилище вошла Лидия, улыбающаяся, обнаженная, но он велел ей уйти, сказав, что слишком занят. "Соль, горчица, уксус, перец".
     Он вылил последнюю бутыль с кислотой так же медленно и осторожно, как и первую.
     Продолжая помешивать, он пустил струю воды посильнее, чтобы она теперь заливалась в таз, а затем тщательно смыл лишнюю кислоту.
     И после всех этих процедур у него получился целый таз настоящего нитроглицерина.
     Эта жидкая взрывчатая смесь была в двадцать раз мощнее пороха. Она даже не нуждалась в специальном детонаторе, так, ее можно было взорвать с помощью спички или тепла от ближайшего огня. Феликсу был известен случай с одним головотяпом, носившим бутылку с нитроглицерином в нагрудном кармане пиджака, пока та не сдетонировала от тепла его же собственного тела, убив его самого, еще троих людей и лошадь на одной из улиц Петербурга. Бутыль с нитроглицерином обязательно взорвется, если ее разбить, уронить на пол, потрясти или просто сильно дернуть.
     С необычайной осторожностью Феликс опустил в таз пустую, чистую бутылку и ждал, когда взрывчатая жидкость медленно заполнит ее. Когда бутыль наполнилась, он закрыл ее, проверив, не осталось ли нитроглицерина между горлышком бутылки и стеклянной пробкой.
     В миске же осталось немного смеси. Разумеется, ее нельзя было просто вылить в раковину.
     Феликс подошел к кровати и взял подушку. По всей видимости, она была набита чем-то хлопчатобумажным. Проделав в ней маленькую дырку, он вытащил клочок содержимого. Там были обрезки тряпья и немного пера. Он вывалил часть набивки в таз с оставшимся нитроглицерином. Хлопчатая смесь хорошо его впитала. Тогда Феликс вывалил еще набивки, пока вся жидкость не поглотилась ею, затем скатал все в шар и завернул в газету. Получилось нечто более основательное, вроде динамита - собственно, это и был динамит. Он взорвется не так резко, как жидкая смесь. Чтобы взорвать такую бомбу, надо было поджечь газету, хотя это и не гарантировало успеха: что на самом деле было нужно, так это бумажная соломинка, наполненная порохом. Однако, Феликс не собирался применять динамит, ему необходимо было действовать наверняка и быстро.
     Он снова вымыл и высушил таз. Заткнув раковину пробкой, наполнил ее водой и осторожно опустил туда бутыль с глицерином, чтобы остудилась.
     Поднялся наверх и отдал Бриджет ее миску.
     Вернулся к себе вниз и посмотрел на приготовленную бомбу в раковине. Подумал про себя: "Я не боюсь. Весь этот день я не испытывал страха перед смертью. Страх мне по-прежнему неведом".
     Это обрадовало его.
     Он вышел из дома и направился в отель "Савой" на разведку.

Глава 7

     Уолден заметил, что за чаем и Лидия, и Шарлотта сидели притихшие. Он тоже был задумчив. Беседа текла вяло.
     Переодевшись к ужину. Уолден сидел в гостиной, потягивая шерри, и ждал, когда к нему спустятся жена и дочь. Они были приглашены на званый ужин к семейству Понтедерви. Вечер был такой же теплый, как и накануне. Пока что хоть погода этим летом удалась на славу.
     Заточение Алекса в отеле "Савой" нисколько не ускорило неспешный ход переговоров с русскими. Алекс был ласков как котенок, но и как котенок же обладал удивительно острыми губами. Уолден изложил ему контрпредложение - международный контроль над выходом из Черного моря в Средиземное. Алекс коротко ответил, что этого недостаточно, так как в случае войны, а именно тогда проливы приобретут особую важность, ни Британия, ни Россия при всем их желании не смогут помешать Турции закрыть их. России необходимо было не только право прохода через проливы, но и сила для осуществления этого права.
     Пока Уолден и Алекс спорили о том, как сделать так, чтобы Россия обладала этой силой, немцы закончили расширение Кильского канала, стратегически очень весомого проекта, дающего возможность их дредноутам после боев уходить из Северного моря в тихую Балтику. Кроме того, золотые запасы Германии достигли рекордного уровня благодаря финансовым операциям, что заставило Черчилля поспешить в мае с визитом к Уолдену. Германия, как никогда, была подготовлена к войне, и с каждым прошедшим днем англо-российский союз становился все более необходим. Но Алекса отличала необычайная выдержка - он не хотел спешить с уступками.
     По мере того, как Уолден больше узнавал о Германии, ее промышленности, администрации, армии и природных ресурсах, он все яснее понимал, что у той есть все шансы стать вместо Британии самой сильной страной в мире. Лично его мало волновало, была ли Британия первой, второй или даже девятой, лишь бы она была свободной. Он любил Англию. Гордился своей страной. Ее промышленность давала работу миллионам, а ее демократия служила примером остальному миру. Граждане ее становились все образованнее, и как следствие, все больше людей получало право голоса. Даже женщины, рано или поздно, получат его, в особенности, если перестанут бить окна. Он любил ее поля и холмы, оперу и мюзик-холл, яркое неистовство столицы и медленный, спокойный ход сельской жизни. Гордился ее изобретателями, драматургами, предпринимателями и ремесленниками. Англия была чертовски превосходная страна, и никаким тупоголовым пруссакам не удастся погубить ее: он, Уолден, этого не допустит.
     Но его все время беспокоила мысль, а в состоянии ли он не допустить этого. Он задумался, достаточно ли хорошо он понимал современную Англию с ее анархистами и суфражистками, с ее правительством, возглавляемым такими смутьянами, как Черчилль и Ллойд-Джордж, подрываемую усилившейся лейбористской партией и все крепнущими профсоюзами. Во главе страны по-прежнему стояли люди из круга Уолдена: жены составляли высший свет, а мужья - касту сильных мира сего, но страной уже нельзя было управлять по-старому. Иногда Уолдена охватывало ужасно гнетущее чувство, будто буквально все выходит из-под контроля.
     Вошла Шарлотта, напомнив ему, что в настоящее время, видимо, не только политика начала ускользать от его хватки. На дочери все еще было платье для чая. Уолден сказал:
     - Нам скоро уходить.
     - Я бы хотела остаться дома, - проговорила она. - У меня немного разболелась голова. - Если сейчас же не предупредить повариху, то у тебя не будет горячего ужина.
     - Мне он и не понадобится. Я лишь перекушу у себя в комнате.
     - Ты слишком бледна. Выпей стаканчик шерри, это прибавит тебе аппетита.
     - Хорошо.
     Она села, и он налил ей шерри. Передавая стаканчик, он сказал ей:
     - У Энни теперь есть работа и дом.
     - Я рада, - холодно ответила она.
     Он набрал в легкие побольше воздуха.
     - Должен сказать, что в том деле я был не прав.
     - О! - изумленно протянула Шарлотта.
     "Разве это такая редкость, что я признаюсь в своих ошибках?" - удивился он про себя. И продолжил:
     - Конечно, я не знал, что ее... молодой человек сбежал в моряки, а ей было стыдно возвращаться к матери. Но мне следовало бы все выяснить. Как ты совершенно справедливо заметила, я в ответе за эту девушку.
     Ничего не говоря, Шарлотта села рядом с ним на диван и взяла его руку. Это растрогало его. Он сказал:
     - У тебя доброе сердце, и надеюсь, оно всегда останется таким. Позволено ли мне будет надеяться, что в дальнейшем ты научишься выражать свои благородные чувства немного более... сдержанно?
     Она посмотрела ему в глаза:
     - Я постараюсь, папа.
     - Я часто задумывался, а не слишком ли мы тебя оберегаем? О, разумеется, в вопросах воспитания главной была твоя мама, но должен сказать, что я почти всегда с ней соглашался. Некоторые люди считают, что детей не следует оберегать от того, что называется правдой жизни, но таких людей немного, и они весьма грубые натуры.
     Некоторое время они молчали. Как это обычно водилось. Лидия ужасно долго одевалась к ужину. Уолдену еще многое хотелось сказать Шарлотте, но он боялся, что ему не хватит решимости. В уме он перебрал множество вступлений, но все они лишь усугубляли неловкость Тихая и спокойная, дочь сидела рядом с ним, а он в это время думал, догадывалась ли она, какие мысли его сейчас обуревали.
     В любую минуту могла войти Лидия "Теперь или никогда", - решил он. Откашлявшись, он начал.
     - Ты выйдешь замуж за порядочного человека и вместе с ним узнаешь о всяких таких вещах, которые сейчас тебе не совсем понятны и, вероятно, вызывают беспокойство.
     "Возможно, этого достаточно, - подумал он, - на этом и следует закончить и далее не распространяться". Смелее же.
     - Но есть одна вещь, о которой тебе надо знать заранее. Вообще-то, об этом тебе должна бы рассказать твоя мать, но мне почему-то думается, что она этого не сделает, так что придется мне.
     Чтобы чем-то занять свои руки, он зажег сигару. Отступать уже было поздно. Он лишь надеялся, что вдруг войдет Лидия и положит конец этому разговору, но ее все не было.
     - Ты сказала, что знаешь, чем занималась Энни и тот садовник. Но, видишь ли, раз они не были женаты, то это грех. А когда это делают люди состоящие в браке, то это чудесно. - Лицо его залилось краской, и он надеялся, что дочь сейчас не смотрит на него. - Знаешь, чисто физически, это замечательное чувство, - продолжил он, словно бросаясь в омут. - Описать это невозможно, немного похоже на ощущение жара от горящего камина... Но самое главное, чего я думаю, ты не понимаешь, это насколько все это прекрасно в духовном смысле. Здесь выражается вся привязанность, нежность, уважение и... да, и любовь, которая существует между мужем и женой. В молодости обычно этого не понимают. Особенно юные девушки склонны видеть в этом лишь грубую сторону жизни: и бывают такие несчастливцы, которым так и не доводится узнать приятную сторону всего этого. Но если ты просвещена и выберешь себе в мужья порядочного, доброго, разумного человека, то я уверен, ты узнаешь счастье. Вот поэтому тебе все и рассказываю. Я тебя очень смутил?
     К его огромному удивлению, она повернула голову и поцеловала его в щеку.
     - Да, но гораздо меньше, чем самого себя, - сказала она.
     Услышав это, он засмеялся. Вошел Причард.
     - Экипаж готов, милорд, и миледи ожидает вас в холле.
     Уолден поднялся.
     - Пока ни слова маме, - прошептал он на ухо Шарлотте.
     - Я начинаю понимать, почему все говорят, что ты такой прекрасный человек, - проговорила Шарлотта. - Желаю хорошо провести вечер.
     - Всего хорошего, - сказал он. И выходя в холл, где ждала его жена, подумал: "А иногда мне что-то удается".
     После этого разговора Шарлотта почти было передумала идти на собрание суфражисток.
     Случай с Энни привел ее в мятежное состояние духа, и вот тут она и увидела плакат, прилепленный к витрине ювелирного магазина на Бонд-стрит. Прежде всего ее внимание привлек крупный заголовок: "Женщинам - право голоса", а затем она заметила, что собрание должно было происходить в помещении неподалеку от ее дома. Объявление не сообщало имена ораторов, но в газетах Шарлотта читала, что на подобных митингах частенько без предупреждения появлялась печально знаменитая миссис Пэнкхерст. Так как рядом была Марья, ее дуэнья, она отвела глаза от плаката, сделав вид, что рассматривает в витрине браслеты. В этот момент из магазина вышел мальчик и стал отдирать плакат. Тут Шарлотта и решила непременно пойти на это собрание.
     Но разговор с папочкой поколебал ее решимость. Для нее было потрясением видеть, что он мог быть неуверенным, ранимым, даже робким. Еще большим откровением было слышать из его уст о том, что половые сношения есть нечто прекрасное. Она поняла, что внутри у нее больше не было злости к нему за то, что он позволил ей расти в невежестве. Его позиция вдруг стала ей ясна.
     Тем не менее, это не меняло того обстоятельства, что она по-прежнему была ужасно несведуща и не могла положиться на объяснения мамы и папы во многих вопросах, в особенности в том, что касалось суфражисток. "Я пойду непременно", - решила она.
     Вызвав Причарда, она попросила, чтобы ей в комнату подали салат, а затем пошла наверх. Одним из женских преимуществ было то, что твоя головная боль ни у кого не вызывала удивления: считалось", что у женщин время от времени должны быть головные боли.
     Когда принесли поднос с едой, она немного поковыряла салат, пока сами слуги не ушли ужинать, и тогда, надев пальто и шляпку, она выскользнула из дома.
     Стоял теплый вечер. Быстрым шагом она направилась к Найтсбриджу. Необычайное чувство свободы охватило ее, и она вдруг поняла, что до этого раза никогда еще не ходила по городу одна. "Теперь я могу делать, все, что захочу", - подумала она. - "Никто меня нигде не ждет, никто не сопровождает. Никто не знает, где я. Я могу пойти поужинать в ресторан. Могу уехать поездом в Шотландию. Могу снять комнату в отеле. Могу сесть в омнибус. Съесть яблоко на улице и выбросить в канаву кожуру". Ей казалось, что она всем бросается в глаза, но никто на нее даже не смотрел. Ранее ей смутно представлялось, что, выйди она одна на улицу, незнакомые мужчины непременно каким-то образом обидят ее. В действительности же, они ее словно не замечали. Вокруг было полным-полно мужчин, но все они куда-то спешили: кто в вечерней парадной одежде, кто в шерстяном костюме, кто в сюртуке. "Где же здесь опасность?" - подумала она, но вспомнив о том сумасшедшем в парке, ускорила шаг.
     Приближаясь к месту собрания, она заметила, что туда же направлялись многие и многие женщины. Некоторые шли парами или группками, но много было и одиночек вроде Шарлотты. Ей сразу стало как-то спокойней.
     У входа в зал толпилось несколько сот женщин. В одежде многих из них выделялись цвета суфражистского движения, лиловый, зеленый, белый. Некоторые раздавали листовки или продавали газету под названием "Право голоса для женщин". Неподалеку стояло несколько полицейских, на лицах которых отражалась некоторая смесь насмешливости и презрения. Шарлотта встала в очередь, чтобы пройти в зал.
     Когда она дошла до двери, женщина с повязкой распорядительницы потребовала у нее шесть пенсов. Шарлотта совершенно механически обернулась, и тут только поняла, что рядом нет ни Марьи, ли лакея, ни служанки, чтобы заплатить за нее. Она не ожидала, что за вход придется платить. Но даже если бы она предвидела это, она не была уверена, что легко смогла бы раздобыть эти шесть пенсов.
     - Простите, - пробормотала она - У меня нет с собой денег... Я не знала... - Она повернулась, чтобы уйти.
     Распорядительница удержала ее.
     - Все в порядке, - сказала она. - Если у вас нет денег, входите так. - У нее был выговор женщины из среднего класса, и хотя говорила она любезно, Шарлотта представила, как та подумала про себя: "В такой дорогой одежде и без денег!" - Спасибо... Я пришлю вам чек... - сказала Шарлотта и, жутко покраснев, вошла. "Слава Богу, что я не попыталась поужинать в ресторане или сесть в поезд", - пронеслось у нее в голове. Ей никогда не приходилось беспокоиться о том, чтобы носить с собой деньги. Мелкие суммы всегда брала с собой ее горничная-дуэнья, счета за покупки в магазинах на Бонд-стрит оплачивались отцом, а если ей хотелось пообедать у "Клариджа" или выпить утренний кофе в кафе "Ройаль", то она просто оставляла там свою визитку, и счет посылался папочке. Но как раз вот этот счет он никогда бы не оплатил.
     Она села поближе к сцене, чтобы ничего не упустить после стольких затраченных усилий. "Если я решу поступать таким образом часто, то мне надо придумать, как раздобывать деньги, все эти затертые пенсы, золотые соверены и смятые банкноты", - размышляла она.
     Она огляделась вокруг. Зал был заполнен почти одними женщинами, за исключением горстки мужчин. Женщины были преимущественно из среднего класса, в одежде из саржи и бумазеи, а не из кашемира и шелка. У нескольких из них манеры были явно лучше, чем у большинства остальных - они тише разговаривали, и украшений на них было немного - и эти женщины, судя по всему, подобно Шарлотте, надели свои прошлогодние пальто и скромные шляпки, чтобы казаться незаметнее. Насколько Шарлотта могла заметить, женщин рабочего сословия среди пришедших не было.
     На сцене стоял стол, покрытый лилово-зелено-белым полотнищем с надписью "Женщинам - право голоса". Позади стола ряд из шести стульев.
     "И все эти женщины восстали против мужчин!" - подумала про себя Шарлотта. Она не знала, стыдиться ли этого или же приходить в восторг.
     Когда на сцену вышли пять женщин, аудитория зааплодировала. Все они были одеты безукоризненно, но весьма старомодные туалеты, ни узких юбок, ни шляпок-колпаков. Неужели это те самые люди, кто разбивал витрины, резал картины и бросал бомбы? Для этого они выглядели слишком уж респектабельно.
     Начались речи. Шарлотта в них мало что понимала. Там говорилось о принципах организации, финансах, петиция, поправках к законам и дополнительных выборах Она почувствовала разочарование: ей было трудно разобраться во всем этом. Может быть, следует сначала почитать книги на эти темы, прежде чем идти на собрание; тогда она что-нибудь да поймет. Через час она уже была готова уйти. Но тут очередного оратора прервали.
     На краю сцены появились две женщины. Одна из них была спортивного вида в шоферской куртке. Рядом с ней и опираясь на ее руку, шла невысокая, худенькая женщина в светло-зеленом весеннем плаще и большой шляпе. Аудитория разразилась аплодисментами. Женщины, сидевшие на сцене, встали Рукоплескания усилились, послышались приветственные возгласы. Кто-то поднялся рядом с Шарлоттой, и через секунду уже стояла вся тысяча женщин.
     Миссис Пэнкхерст медленно подошла к столу.
     Шарлотта видела ее совершенно отчетливо. Она была из тех, кого называют интересной женщиной Темные, глубоко посаженные глаза, широкий прямой рот, волевой подбородок. Она была по-настоящему красива, если бы не слишком плоский нос. Последствия длительного пребывания в тюрьме и голодовок видны были в худобе ее лица и рук и желтизне кожи. Она казалась слабой, бесплотной и хрупкой.
     Она подняла руки; аплодисменты и возгласы почти одновременно стихли.
     Она начала говорить. Голос ее был сильным и ясным, хотя она вовсе не кричала. Шарлотту удивил ее ланкаширский выговор.
     Она говорила.
     - В 1894 году меня избрали в Совет попечителей работного дома в Манчестере. В первый раз, когда я пришла в это заведение, я ужаснулась при виде маленьких девочек семи-восьми лет, которые, ползая на коленях, драили холодные, каменные плиты длинных коридоров. Эти малышки зимой и летом были одеты лишь в тонкие бумажные платьица с короткими рукавами. А ночных рубашек им не полагалось вовсе, считалось, что это слишком большая роскошь для бедняков. То обстоятельство, что почти все дети страдали бронхитом, никак не подвигло Опекунский совет на введение изменений в из гардеробе. Думаю, не стоит и