плечи Бекки, как бы желая защитить ее от новой напасти. В роще  стал
слышен рев пламени, а колеблющийся свет огня упал  на  отца  и  дочь,  как
приговор.
   - Пол! Пол! - Один из тех юношей,  что  сопровождали  Пола,  с  треском
прорывался сквозь кусты. Даже в красноватом свете было видно, что лицо его
бледнее мела. - Скорее! Житницы горят! - Он повернулся  на  одной  ноге  и
помчался туда, откуда пришел.
   - Проклятие Иисуса на них! - Пол кинулся за юношей, оставив Бекку одну,
не бросив ей ни взгляда, ни слова. Что касается Бекки, то она, в последний
раз посмотрев на Адонайю, уже знала, что ей надо делать. Неприлично подняв
юбку выше колен, она бросилась догонять отца.
   Сделать это было нелегко. Мощное тело Пола  прорывалось  сквозь  цепкие
ветки дубового подлеска, не обращая на них внимания и не  задерживаясь  ни
на секунду. Бекка же путалась позади среди безлистных, хлещущих  как  бичи
веток, цепляющихся и льнущих к ее рукам  и  ногам,  стегающих  по  лицу  и
глазам.
   Бекка вскрикнула, когда ее нога оступилась и подогнулась  под  тяжестью
тела - та самая нога,  которую  она  повредила  еще  раньше,  наступив  на
скользкий желудь. Боль  пронзила  колено,  Бекка  неловко  упала,  обнимая
руками камни и целуя губами сырую землю.  Отец,  должно  быть,  слышал  ее
крик, но продолжал бежать. Бекка с трудом поднялась на  ноги  и  захромала
ему вслед, стараясь идти как можно быстрее.
   К тому времени, когда Бекка оказалась среди зданий Имения, острая  боль
в ноге уже прошла, превратившись  в  весьма  болезненную  пульсацию.  Пола
нигде не было видно, но это ничего не  значило.  Сейчас  она  могла  найти
сколько угодно провожатых. Улицы Добродетели кишели бегущими  мужчинами  -
старыми, молодыми, местными, из Коопа. У многих в руках  были  рассыпающие
искры факелы - маленькие братишки огромного пламени, полыхающего на склоне
холма. Насколько Бекка могла судить, все бежали на запад, но  в  голове  у
нее так все перемешалось, что особенной уверенности,  что  это  запад,  не
было. Из страха, что ее затопчут, Бекка старалась держаться стен зданий. С
факелами или без них, но мужчины  не  видели  перед  собой  ничего,  кроме
пожара.
   Плетясь следом за мужчинами, Бекка миновала несколько групп девушек. Ей
показалось, что она видит кого-то из сестер, ей даже послышалось,  что  ее
окликают по имени, но останавливаться она не стала, сделав вид, что ничего
не слышит. Пламя, все выше взвивавшееся на холме, влекло ее к  себе  более
властно, чем любой голос. Колено еще болело, но уже не  так  сильно.  Если
сжать зубы покрепче, то доковылять можно.
   Она миновала место, где две пересекающиеся улицы образовывали  довольно
обширную площадь. Здесь тоже горели факелы и толпилось  множество  пожилых
женщин с каменными лицами. Они  были  суровы,  но  деловиты.  Группами  по
нескольку человек они  выкатывали  на  площадь  одну  за  другой  бочки  с
дождевой водой. Другие группы матрон опускали  в  бочки  кожаные  ведра  и
передавали   их   бегущим   мужчинам,   сопровождая   лаконичными   сухими
предупреждениями о необходимости беречь каждую каплю  воды.  Бекка  узнала
Айву, которая с трудом одна передвигала бочку, поставленную на попа. Бекка
тут же подбежала, чтоб помочь старухе, но за все свои труды получила  лишь
ругательство и грубый приказ не болтаться под ногами.
   - Тут не место детишкам! Возвращайся в свой лагерь и сиди там!
   Но Бекка думала иначе. Ее место было там, где пламя швыряло свои  языки
в лицо глубокой ночи. Там, где можно увидеть зрелище, подобного  которому,
возможно, она уже никогда не увидит. Вот там и было ее место, а советы  ма
пусть провалятся в  тартарары.  Никто  не  обращал  внимания  на  девушку,
которая плыла в потоке мужчин Имения. Она плыла в этом потоке, пока он  не
разбился о стены пылающей житницы.
   Жар пахнул на Бекку, будто в лицо ей швырнули совок раскаленных  углей.
Знойное дыхание пожара откинуло назад пряди волос,  окаймлявших  ее  лицо.
Житница представляла собой одиноко стоящую высокую башню с прорезанными  в
ней узкими окнами-щелями, из которых теперь наружу рвались оранжевые языки
огня.
   Окружавшая башню  толпа  держалась  от  нее  на  приличном  расстоянии.
Исключением были отряды мужчин, образовывавших шеренги,  расходившиеся  от
башни, как спицы колеса. По этим живым спицам взад и вперед ходили  ведра,
и целые фонтаны воды взлетали в воздух в тщетной попытке победить бушующее
пламя.
   - Чье это хранилище? - услышала Бекка вопрос какого-то мужчины.
   - Благодарение Богу, не мое, - послышался ответ, - и пока это все,  что
меня интересует.
   - Да, но что будет, если огонь перекинется на наши? Ты хоть знаешь, где
они находятся?
   - Будь я проклят, если знаю! В темноте все кажется другим.
   - Было бы легче разобраться, стой  башни  с  зерном  с  каждого  хутора
вместе, а не вразброс...
   - Ну, с обычаями Имения не спорят.
   - А как начался пожар?
   - Откуда ж мне знать?
   - Смотри! Смотри вон туда! Вон та башня тоже загорелась!
   - Как это могло случиться? Она  же  далеко  от  этой.  Искры  на  такое
расстояние не долетят, да и более близкие зернохранилища не загорелись!  И
ветра сейчас нет, за исключением того, который создается самим пламенем!
   - Господи помилуй, это же житница Миролюбия, да и вторая башня его  же!
Я вижу их тавро при свете огня.
   - Миролюбия?
   - А что это там такое карабкается по стене? - Мужчина указал пальцем на
только что вспыхнувшую  башню.  Башня  была  без  окон  -  только  спираль
деревянных ступенек, вбитых в стены,  поднималась  до  самой  ее  вершины.
Пламя уже лизало основание этой спирали, но пока оно поднималось на высоту
не больше двух человеческих ростов.
   - Спаси нас Господин наш Царь, это же демон!
   При свете  пожара  Бекка  увидела  нечто  вроде  лохматого  призрака  в
дымящейся юбке, с лицом закопченным и страшным, как дьявольская  маска.  В
одной руке призрачная фигура держала тонкую  горящую  палку  и  с  помощью
этого самодельного факела спокойно и расчетливо поджигала каждую ступеньку
лестницы, которую она, поднимаясь, оставляла за собой. В другой  руке  она
сжимала питьевой мех, но  если  в  нем  и  была  вода,  то,  надо  думать,
зачерпнутая  прямо  из   адской   реки.   На   каждой   ступеньке   фигура
останавливалась и брызгала на пройденную ступеньку, после  чего  поджигала
ее своим факелом. Ступенька сразу же вспыхивала веселым пламенем.
   Призрак уже почти достиг верха башни, когда по неосторожности выплеснул
немного жидкости на свою  одежду.  Искры,  летевшие  от  факела,  подожгли
материю, окружив фигуру бело-синим сиянием. И факел, и мех полетели  вниз,
а окутанная пламенем фигура, все еще покачиваясь  из  стороны  в  сторону,
стояла на лестнице. Руки, мгновенно превратившиеся  в  обугленные  клешни,
тянулись к небу. Волосы вспыхнули, как факел, только куда более страшный и
грозный,  чем  любой  факел,  когда-либо  зажженный  человеком.  Несколько
мгновений  фигура  раскачивалась  взад  и  вперед,   как   бы   колеблемая
потусторонним ветром, а затем с воплем, от которого сердце Бекки  чуть  не
остановилось, полетела вниз.
   Бекка рванулась вперед.
   "Нет, Бекка! - Лицо  давно  погибшей  девушки-призрака  проплыло  перед
глазами Бекки на фоне пожара. - Есть вещи, видеть которые не следует".
   Бекка не послушалась. Шаг за шагом она прокладывала дорогу между рядами
мужчин, пока не увидела демона, рухнувшего с высоты  башни.  Череп  скалил
зубы сквозь лопнувшую и обугленную кожу. Плоть  все  еще  пузырилась,  как
пузырилась пена на поверхности котла, в котором мужчины вываривают детские
скелетики. Запах стоял такой, будто его  специально  изготовили,  чтоб  он
вечно сопровождал мысли о проклятии и адском пламени,  кишевшие  сейчас  в
уме Бекки.
   Только размеры тела указывали на то, кому оно только что  принадлежало.
Только обугленный и дымящийся остаток бального  платья  говорил,  что  это
женщина. Вернее - девушка.
   "Это не человек...  -  Бекка  многократно  повторяла  слова  про  себя,
чувствуя, что только так она сможет сохранить рассудок, а  потому  яростно
отгоняя от себя всякую другую возможность. - Это не может быть никто, кого
я когда-то знала".
   Только позднее, когда она вернулась под защиту палаток своего лагеря  и
не раздеваясь забралась в постель, Бекка подслушала, как ее  отец  говорит
кому-то из мужчин о печальном событии: безумие охватило  одну  из  дочерей
Захарии. Эти слова прорвали наконец возведенную Беккой вокруг себя защиту,
и она, обхватив обеими руками голову, безудержно разрыдалась.



13

                                  - Детка, во тьме притаилась беда,
                                  Надо бежать, да не знаю куда.
                                  Разве туда, где за дальней рекой
                                  Райские кущи сулят нам покой.
                                  Правда, играя туда не дойдешь -
                                  С болью ложишься, с тоскою встаешь.
                                  - Мама, а что там за белый покров?
                                  - Это холодная россыпь снегов.
                                  - Что там горит за полоскою вод?
                                  - Жемчуг и яхонты Райских ворот.
                                  - Кто там рыдает под галочий крик?
                                  - Грешник - недавно умерший старик.
                                  - Кружит зачем воронье над холмом?
                                  - Тише, родная. Об этом - потом.
                                  Смерть и страданья царят на земле,
                                  Радость лишь завтра, а завтра - во мгле.
                                  Ангелов сонмы асанну поют...
                                  Слышишь, малютка, к воротам идут...
                                  В Рай пропустите дочурку мою,
                                  Славу Творцу своему пропою.
                                  Грешников мертвых омою тела,
                                  Лишь бы в Раю моя дочка жила.
                                  Спи, моя мышка, под древний напев...
                                  - Мама, мне страшно... там прячется лев.
                                  - Спи, дорогая, не страшен нам он.
                                  Криком прогоним и льва, и ворон.
                                  Грудь разорву, душу выжгу дотла,
                                  Лишь бы в Раю моя дочка жила...

   - Итак, Эпл все же получила своего суженого?  Вот  и  чудесно!  -  Мать
Бекки бросила на нее быстрый взгляд поверх пушистой  головы  Шифры,  а  ее
губы беззвучно добавили: - Наконец-то.
   Бекка прижала пальцы к  губам,  чтоб  удержать  рвущийся  наружу  смех.
Хорошо воспитанная Хэтти лишь изобразила слово, которое почти все на ферме
произносили вслух, нисколько не стесняясь.
   - Благоговение - отличный хутор, -  вмешалась  Кэйти;  Она  подняла  на
вытянутых  руках  рубашку,  которую  чинила,  будто  бы  желала  проверить
качество  своей  работы,  но  Бекка  видела,  что  руки  молодой   женщины
подрагивают от сдерживаемого смеха. - И Приска последует за ней туда же.
   - Да, этих двух  избрали.  Вот  уж  поистине  чудо  из  чудес,  -  сухо
промолвила Тали. Ее лицо до сих пор хранило  отпечаток  горя,  что  сильно
старило Тали, хотя, как шепнула Хэтти Бекке, эта женщина снова понесла.  -
Если Пол действительно умен, то ему  следует  поторопиться  с  заключением
этих браков, пока альф Благоговения  еще  жив...  Второго  такого  дурака,
который забрал бы у него с шеи этих двух девок, он уж никогда не найдет.
   - Тали!  -  Хэтти  переложила  Шифру  на  руках.  Голос  ее  дрожал  от
возмущения.
   - Во всяком случае, ни молодой альф, ни один из других молодых  альфов,
- продолжала Тали. - Столько  всяких  событий  произошло  после  праздника
Окончания Жатвы... Похоже на то, как тень облака  бежит  по  "созревающему
ячменному полю. - Тали прикрыла глаза и процитировала: - Род  проходит,  и
род приходит [книга Екклесиаста, 1,4].
   - Никогда еще не слышала из уст взрослой  женщины  таких  сулящих  беду
слов! Стыдись!
   Тали пожала плечами.
   - Не боюсь примет. Больше не боюсь.
   В разговор вмешалась Селена, которая сидела, отодвинувшись от Тали  так
далеко, как только позволяли стены гостиной.
   - Что ж, для наших девушек этот праздник  Окончания  Жатвы  был  совсем
неплох. - Ее слова прозвучали легко и хрупко, будто в воздух взлетел пепел
от сгоревших в очаге поленьев. - И милочка Сара Джун тоже обручена, да так
рано! Эта славная девочка ведь совсем еще ребенок.
   - Только на два года старше моей Сьюзен, - отозвалась Тали, не поднимая
глаз от шитья, лежавшего у нее на коленях, - если я  правильно  помню.  Но
что значит для мертвых время...
   Селена побледнела и замолкла.
   В беседу вмешалась Рэй, с той же стремительностью, с какой она кидалась
прятать беспорядок на своей кухне.
   -  Подумать  только,  наша  Сара  Джун  обручена  с  самим  Вараком  из
Добродетели! Стать женщиной Имения в таком возрасте! Это такая  честь  для
нас всех!
   - Честь! - Приходилось только удивляться, что Тали  удалось  вложить  в
одно слово так много яда.
   - Не огорчайся,  Бекка,  -  продолжала  Рэй,  наклоняясь  вперед,  чтоб
похлопать девушку по руке. - В следующий раз обручишься и ты. К  чему  нам
спешить?
   Усилием воли Бекка заставила себя держаться естественно. Одна  мысль  о
следующем  празднике  сжимала  ее  сердце  ледяной  рукой.  Хотя  до  него
оставался еще почти год, она уже страшилась приближения жатвы.  Достаточно
плохо было, когда раньше ей приходилось жить в Праведном  Пути  с  местным
призраком в душе; теперь к нему добавился  обгорелый  черный  фантом,  чьи
слепые, заполненные серым пеплом глазницы будут следить за каждым ее шагом
по земле Имения Добродетель.
   "О Джеми! Джеми! Не  дай  и  этому  году  ускользнуть  от  нас!  Что-то
изменилось в мире, и  все  это  чувствуют.  Старые  альфы  уступают  место
молодым. Где-то... наверняка где-то есть место... есть способ,  с  помощью
которого ты можешь стать альфом  собственного  хутора...  нашего  с  тобой
хутора. Джеми, мои сны полны страха, в них  если  не  пылает  пламя  и  не
взлетает пепел, то горят светло-зеленые глаза. Спаси меня, спаси  от  моих
снов!"
   - Ты не заболела, детка? - заботливо спросила Кэйти. -  Ты  все  еще  в
поре?
   Бекка, чувствуя  себя  очень  неловко,  слегка  изменила  положение  на
скамейке.
   - Все в порядке, - пробормотала она.
   Хотя Бекка и была благодарна Кэйти за ее слова, которые избавили ее  от
собственных пугающих мыслей, но ей все  же  было  неприятно,  что  та  так
свободно говорит о  состоянии,  Которое  в  лучшем  случае  можно  назвать
неудобным, а в худшем - неприятным.
   - На этот раз у тебя началось, по-моему, чуть раньше, чем в прошлый,  -
заметила Селена.
   - Селена у нас просто чудо, - сказала презрительным  и  глухим  голосом
Тали. - Успевает следить не только за собственной течкой, но  и  за  теми,
которые ее вовсе не касаются.
   Рэй опять поспешила разрядить напряженную атмосферу в комнате:
   - После праздника Окончания Жатвы у девушек нередко наступают  сбои.  У
меня, например, после него все наступило чуть ли не на три  месяца  позже,
но женщины моей фермы сочли это вполне нормальным.  Да  и  мне  потом  это
никаких неприятностей не доставило.
   Хэтти качала Шифру на коленях и гладила ей спинку, пока та не срыгнула.
   - Ну-ка, Бекка, положи сестренку в колыбель и принеси мне  для  починки
белье Бабы Филы. -  Она  передала  Бекке  ребенка  и  добавила:  -  Да  не
задерживайся у нее. На вопросы о празднике отвечай коротко, насколько  это
позволяет обыкновенная учтивость. Она обо всем и так скоро  узнает,  когда
придет время давать нашим невестам последнее наставление.
   - Хорошо, мама. - Бекка отнесла Шифру в большую  колыбель,  стоявшую  у
самого камина. Она была рада  хотя  бы  ненадолго  оказаться  подальше  от
благожелательной болтовни Рэй о таких стыдных вещах, как течка.
   Укладывая девочку, Бекка с наслаждением вдыхала сладкий молочный  запах
чисто  вымытого  ребячьего  тельца.  Она  протянула   девчушке   палец   и
улыбнулась, почувствовав, как крохотный кулачок крепко сжался вокруг него.
Глядя на Шифру, она вслушивалась в то, что говорит  ей  сердце.  А  сердце
говорило, что замужество может оказаться не такой уж плохой  штукой,  даже
если ее мужем станет не Джеми. Когда она будет невестой и женой, ей уже не
придется, войдя  в  пору,  скрываться  от  мужчин,  ощущать  дискомфорт  и
неприятное  беспокойное  чувство  в  животе.  Наоборот,  с   благословения
Господина нашего Царя, она может понести! Ребенка! Дитя, которое  заполнит
все ее сердце. Ее сердце. Дитя, которое утишит тоску ее матки.
   "Скорее, Джеми, - думала она, как бы надеясь перелить жажду собственной
души в душу юноши. - Пожалуйста, мужай  скорее,  иначе,  боюсь,  я  захочу
иметь ребенка... от любого мужчины, раз этот ребенок будет моим...  захочу
больше, чем хочу тебя самого..."
   - Бекка! - Резкий окрик матери вернул Бекку к действительности.
   - Бегу, мама, - ответила она и взбежала по лестнице туда, где под самым
свесом крыши гнездилась Баба Фила.
   Ступеньки ведущей на чердак лестницы теперь были отлично знакомы Бекке.
Она наизусть знала, какой  писк  или  скрип  издает  каждая  из  них,  ибо
запомнила это, многократно тайком пробираясь сюда для встречи с безымянной
девкой Бабы Филы, чтоб обменяться  с  ней  уроками,  согласно  их  тайному
договору.
   Голый пол казался босым ногам  гладким  и  уютным,  он  был  отшлифован
многими поколениями женщин и детей Праведного Пути до такой  степени,  что
говорить о каких-то щепках или занозах  было  просто  бессмысленно.  Бекка
подошла к старинной дубовой двери возле самой лестницы и постучала.
   - Войди и будь благословенна во имя Господина нашего Царя! - Голос Бабы
Филы был скрипуч, но ясен. Услышав его и не видя самой старухи, определить
ее истинный возраст было бы невозможно.
   Бекка  потянула  за  веревочку  щеколды  и  вошла.  Ее  ноздри  тут  же
наполнились  знакомыми  ароматами  чердака.  Она   ощутила   запах   сухой
древесины, хорошо прожаренной летним жарким солнцем, и запах старых  книг,
исходивший от таинственных ящиков,  строгими  рядами  выстроившихся  вдоль
стен. Девчонка Бабы Филы уверяла, что даже сама старая карга не знает, что
в них лежит, хотя старуха упрямо отказывалась разрешить Кэйти  исследовать
их содержимое. А еще тут  пахло  металлом  всяких  подносов,  чаш,  прочей
утвари, предназначенной для еды, приносимой Бабе  Филе.  Но  ни  малейшего
признака  тухлого  запаха  испорченной  пищи  тут  не  замечалось.  И   ни
крошечкой, ни каплей хорошей свежей еды здесь тоже не пахло.
   Пылинки весело танцевали в  солнечном  луче,  пробивавшемся  в  комнату
сквозь единственное окошко, расположенное  в  треугольной  части  фронтона
большого дома. Много раз Бекка и ее безымянная подруга  сиживали  у  этого
окна, пока Баба Фила храпела на своей циновке.  Сквозь  безупречно  чистое
стекло можно было видеть передний двор, а дальше  открывался  широкий  вид
через поля на запад.  Это  круглое  окошко  было  двойником  другого  -  в
противоположном конце чердака. Его блестящий круг был виден со  двора,  но
изнутри оно было скрыто нагромождением ящиков. Жилое помещение прилегало к
небольшой окруженной стенами площадке, на которую выходила лестница.
   - Подойди поближе,  дитя!  -  Баба  Фила  сидела  у  окна,  ее  древнее
скрюченное  тело  было  втиснуто  в  деревянную  качалку.  Бабу   укрывали
тряпичные одеяла, так что садившееся солнце высвечивало  лишь  морщинистое
лицо, похожее на печеное яблоко, и узловатые пальцы  рук.  Белая  шапочка,
напоминавшая  скорее  чепчик  грудного  младенца,  скрывала  то,  что  еще
осталось от ее волос. Вдоль увядших щек свисали завязки.
   Бекка повиновала