т  внимания  или  нуждаются  в  союзниках,
способных клятвенно подтвердить их полезность в дни  Чистки.  Они  заявят,
что были свидетельницами того, как мисс Линн родила этого малыша из своего
чрева, и будут так часто повторять эту историю, что даже знающие правду  в
конце концов забудут о ней. Без сомнения,  между  хуторскими  старухами  и
молодыми матерями, чьих детей отнесли на холм, а  оттуда  принесли  других
младенцев, возникают весьма прочные связи.
   "Мальчика вместо девочки, девочку  вместо  мальчика,  а  иногда  кто-то
остается на холме, и  вместо  него  никого  не  приносят.  Иногда  же  все
происходит иначе - приносят ребенка, чтобы скрыть бесплодие чрева  женщины
или пустоту колыбели у очага,  которые  Господин  наш  Царь  опустошил  по
каким-то своим предначертаниям. И все это для блага хутора! А кто  решает,
в чем заключается это самое благо?"
   Зах избаловал меня, как-то сказала мисс Линн.  Но  не  настолько,  чтоб
разрешить ей оставить при  себе  здоровую  девочку,  которую  она  родила,
поскольку у Миролюбия  избыток  девчонок.  Бекка,  казалось,  собственными
глазами видела хитрое лицо Заха, уносящего на холм  новорожденную,  видела
его всегдашний расчетливый взгляд, сопоставляющий жизнь  этого  ребенка  с
тем, как Зах представляет себе будущее. Точно так  же  торговцы  из  Коопа
соотносят цену на  свои  товары  с  ценой  зерна,  и  никакие  посторонние
обстоятельства в расчет при этом не принимаются.
   "А разве твой па чем-то отличается от него?  -  радостно  взвыл  Червь,
хотя его девичьи груди все еще лоснились от крови.  -  Скольких  младенцев
отнес он, идя по той же тропе? Твоя собственная мать носит в себе плод, не
зная, есть ли в Праведном Пути место для сынов или дочерей".
   "Уходи, - сказала Бекка Червю, засевшему в ее  уме.  -  Оставь  меня  в
покое. Мы делаем то, что должны  делать.  Тяжело  быть  женщиной,  но  еще
тяжелее быть мужчиной. А всего тяжелее быть альфом фермы. Он один в ответе
за голодные рты, за пустые животы,  которые  надо  наполнить,  за  будущее
вообще. Никто не может помочь па в том, что ему приходится делать".
   "Опять повторяешь как попугай, -  издевался  Червь.  -  Разве  твой  па
когда-нибудь спрашивал совета? Или просил разделить с ним ношу?  Разделить
власть? Да  он  просто  не  потерпел  бы  этого!  Разве  кто-нибудь  видел
доказательства того, что ты говоришь правду? Кто..." - Но Бекка уже спала.
   На этот раз она проснулась от голоса мисс Линн.
   - Уходи прочь, Адонайя! Она нуждается в отдыхе. Я не позволю будить  ее
по пустякам.
   - Я же только хочу извиниться перед ней. - Голос отвечавшего был тих  и
жалобен, но низок по тембру. - Это самое малое, что я могу сделать, раз уж
виноват в той ошибке. А для отдыха у нее была целая ночь.
   Бекка открыла глаза и увидела, что мисс Линн стоит у двери, закрывая от
ее глаз того, кто находился за этой дверью  в  холле.  Раннее  солнце  уже
светило в окно,  неожиданно  открыв  Бекке,  как  мала  спальня  травницы.
Кровать, стул да комод занимали почти  всю  площадь.  Аккуратно  сложенная
одежда  Бекки  лежала  на  стуле.  Она  почувствовала  прохладу  -  одеяло
соскользнуло с кровати, вероятно, скинутое ею самой, когда она металась во
сне. Бекка поискала его глазами, а потом, придерживая на  груди  простыню,
перегнулась  через  спинку  кровати.  Скомканное  одеяло  лежало  рядом  с
колыбелькой, где тихо посапывал Иессей.
   Мисс Линн сказала:
   - Извинения подождут, пока она не проснется. А теперь иди в поле,  пока
отец не пошлет... Ох!
   Травница отшатнулась от двери. В маленькой комнатушке было мало  места,
и каблук Линн запутался в складках лежавшего на полу одеяла. Линн чуть  не
рухнула на колыбель Иессея. Бекка протянула  руки,  чтоб  поддержать  мисс
Линн, но споткнувшаяся Линн толкнула ногой колыбельку. Та сильно качнулась
и чуть было не опрокинулась. Иессей проснулся и зашелся в крике.
   - Ты совсем спятил, Адонайя!  -  закричала  мисс  Линн,  обернувшись  к
дверям. Она тут же схватила Иессея на руки. - Отпихивать меня так,  что  я
едва не упала на сына! Неужели тебе мало урока,  полученного  от  Заха  за
вчерашнее?
   Дверь широко распахнулась. Адонайя прислонился  к  косяку.  С  чувством
страха и отвращения, от которого закружилась голова, Бекка  узнала  в  нем
того парня, который так бесстыдно пялился на нее вчера. Сейчас он вломился
в спальню мисс Линн так, будто она принадлежала ему.  Желто-зеленые  глаза
лениво скользили по комнате, проявляя к женщинам не больше интереса, чем к
мебели.
   - А ведь вчера ты не называла меня спятившим, Линн, - гнусавил он, даже
не сочтя нужным уважительно титуловать травницу. - Вчера я получил от тебя
все знаки благодарности, какие только могли дать твои губы. Все  знаки.  -
Его собственные губы сложились во что-то столь дьявольское, что невозможно
было назвать улыбкой.
   Бекка увидела, как мисс Линн побагровела и как Адонайя наслаждается  ее
унижением. Одет он был в  рабочую  одежду,  относительно  новую,  материал
которой  отличался  высоким  качеством,  что  резко  выделяло  его   среди
домотканых  одежд  большинства.  Если  альф  носит  костюм   из   материи,
приобретенной в Коопе, это в  порядке  вещей.  Когда  то  же  самое  носит
хуторской парень, да еще явно не с чужого  плеча,  это  говорит  об  очень
многом.
   Адонайя протянул свою здоровенную ручищу к Иессею, все еще плачущему на
материнских руках.  Мисс  Линн  прижала  барахтающегося  малыша  к  груди,
защищая его собственным  телом.  Пятясь  от  Адонайи,  она  наткнулась  на
кровать и сделала движение, будто хотела передать малыша под защиту Бекки;
при этом она ни на минуту не отрывала глаз от Адонайи. Бекка была поражена
- она никогда еще не видела на лице женщины такого нескрываемого ужаса.
   Адонайя расхохотался и опустил руку.
   - Ну и кто из нас сейчас сумасшедший? Ты не следишь за тем, что говорят
и делают другие люди, Линн. Твой сопляк еще слишком мал, чтоб быть опасным
для меня. Поэтому мне  он  просто  безразличен.  Я  только  хотел  поближе
познакомиться с новым родственником  и  заодно  сказать  мисс  Бекке,  что
весьма сожалею, что не успел предупредить ее вчера о его существовании.  -
Его сулящие беду глаза обшарили закутанную в простыню Бекку  и  скользнули
прочь, оставив ее сгорающей от стыда. - Мужчины  тоже  иногда  забывают  о
мелочах.
   -  Я  принимаю  ваши  извинения.  -  Бекка   сама   подивилась   своему
спокойствию. "Будто я смотрю на него сверху вниз, вроде как с башни Коопа,
- подумала она. - Будто я старшая женщина, а он - нашкодивший подросток".
   - В высшей степени благородно с вашей  стороны.  -  Рот  Адонайи  снова
скривился, и он снял перед Беккой воображаемую шляпу. -  Вы  очень  добры.
Надеюсь, у вас не останется никаких печальных воспоминаний.
   Каждое его слово, каждый  жест  таили  в  себе  издевку.  Эти  насмешки
заставили Бекку собрать в  кулак  все  присущее  ей  чувство  собственного
достоинства. В своем голосе она услышала  голос  отца,  тот  тон,  который
звучал, когда он бывал особенно строг. Она ответила:
   - Я постараюсь забыть. А теперь не будете ли вы так добры и не оставите
ли нас. Мне пора готовиться к возвращению домой.
   - Па будет особенно приятно узнать это. Он освободил от  работы  Наума,
чтоб тот проводил вас обратно до Праведного Пути. Если бы  вы  отправились
домой вчера, честь проводить вас туда в целости и сохранности принадлежала
бы мне. - Только зубы  Адонайи  казались  незатронутыми  этой  странной  и
пугающей желтизной. Они сверкали во рту, поражая своей белизной,  мощью  и
остротой. Итак,  вы  меня  изгоняете.  Не  стану  больше  отнимать  у  вас
драгоценное время. Бог да хранит вас, мисс Бекка.
   - И вас тоже.
   Бекка смотрела, как он пятится из комнаты,  как  плотно  прикрывает  за
собой дверь; она остро ощущала, что если оторвет от него  взгляд  хоть  на
мгновение, то какое-то защищающее ее  сейчас  заклятие  будет  снято.  Она
знала, что мисс  Линн  поступает  точно  так  же,  добавляя  свою  силу  к
загадочным чарам защиты, которую они возвели между собой и Адонайей.
   Только когда звякнул засов, Бекка расслабилась и  вдруг  ощутила  тупую
боль в напряженных мышцах, которые помогли ей стоять перед Адонайей  столь
высокомерно и прямо.
   "О Боже, - молилась  она.  -  О  Боже,  пусть  он  никогда  не  посмеет
приблизиться ко мне!"
   "Молитвы! - хмыкнул Червь. - Одни слова".
   Но это все, что у меня есть, - ответила она, полностью  осознавая  свое
бессилие. - Это все, чем располагает женщина.
   "У меня тоже так было, -  согласился  Червь.  -  Самое  время  поискать
что-нибудь ненадежнее".



5

                                          Сегодня на танцы с любимой иду.
                                          Играй, музыкант, нам, играй.
                                          И пусть даже завтра умру поутру,
                                          Сегодня узнаю, где рай.

   - Успокойся, Бекка. Разве ты не можешь разговаривать с  собственным  па
без того, чтобы не трястись от страха, а? - Пол откинулся на спинку  стула
и отодвинулся от письменного стола, на котором громоздились стопки счетных
книг и валялись измазанные чернилами гусиные перья. Он подпер голову рукой
и в этой позе казался более усталым, чем бывал после  целого  дня  тяжелой
физической работы в поле.
   Комната  освещалась  только  одним  маленьким  окошком,   к   тому   же
расположенным очень высоко, но не прикрытым ни шторами, ни жалюзи.  Однако
время шло уже к празднику Окончания Жатвы,  и  окно  давало  слишком  мало
света для чтения и письма. Небольшая глиняная лампа - работа  умельцев  со
старого хутора мисс Линн - позволяла  видеть  все  более  отчетливо,  хотя
кое-каким вещам, по правде говоря, лучше было бы оставаться в тени. Огонек
маленькой лампы высвечивал каждую морщину усталости на лице  Пола,  тяжело
опущенные веки, колючую поросль на щеках и седину, уже  посеребрившую  его
волосы.
   - Господь свидетель, это время года всегда самое  тяжелое,  -  вздохнул
Пол и протер покрасневшие глаза не слишком чистыми пальцами. - Иногда  мне
хочется передать всю эту бухгалтерию Кэйти, чтоб покончить  с  этим  делом
навсегда.
   - Так почему же ты так не сделаешь? - спросила  Бекка,  даже  не  успев
подумать, что она такое говорит.
   Отец Бекки улыбнулся, увидев, как собственные слова заставили его дочку
подскочить на месте.
   - Узнаю свою дочурку, - сказал он. - Что на уме, то и на  языке.  Ну  и
чего ты испугалась,  будто  сказала  что-то  греховное?  Разве  нет  таких
вопросов, от которых никакого вреда быть не может? Кэйти - учительница  на
этой ферме и считает даже лучше, чем прядет хлопковую пряжу. И все же  она
- не я. Я связан словом чести и должен  выполнять  свои  обещания,  данные
городским торговцам. Я обещал, что  буду  единственным,  кто  отвечает  за
содержание этих книг, и намерен сдержать свое  слово.  Но  почему  ты  так
испугалась, когда спросила об этом, Бек? Ты ж  не  из  тех,  кто  способен
ходить на цыпочках  по  яичной  скорлупе?  Я  считал  тебя  женщиной,  уже
пережившей и Перемену, и Полугодие, но то, как ты ведешь себя с тех пор...
   Бекка опустила глаза, тщательно изучая свои пальцы, которые  сплетались
и расплетались сами по  себе.  Только  па  мог  так  свободно  говорить  о
Перемене. Вообще же такой разговор среди мужчин  считался  неприличным,  и
ему пришлось бы наказать любого другого, кто был бы уличен в  произнесении
запретных слов. Но преподать такой урок самому па не мог никто.  Тот,  кто
сделал бы это, вряд ли прожил бы долго.
   - Ну-ка, ну-ка... - Его грубый голос смягчился. По полу пробежала тень,
кресло протестующе скрипнуло. Пол уже стоял  рядом  с  Беккой  и  пальцами
поднимал ее маленький круглый подбородок. Кожа рук была жесткой, как  рог,
но прикосновение нежнее, чем у женщины. Зеленые глаза, точно такие же, как
у Бекки, в свете лампы горели ярким изумрудным пламенем.
   - Прости меня, детка. Я не должен был бы  говорить  с  тобой  так.  Все
забываю, что ты уже женщина. Мне больше нравится думать, что ты все та  же
малышка, слишком юная, чтоб скоро выйти замуж и уйти из Праведного Пути.
   Его рука обняла ее за плечи, тяжелая и уютная, как большой зимний плед.
Бекка по привычке вздрогнула. Не было ни единого движения мужчины, включая
самые пустяковые, которые взрослые женщины не описывали бы  своим  дочерям
во всех деталях: что за жест, что он означает у нормального  мужчины,  что
он может означать, если мужчина не вполне нормален, что может  или  должна
сделать женщина, чтоб подбодрить мужчину или, наоборот, скрыться от  него.
Когда отец обнимает за плечи  девочку-ребенка  -  это  жест,  говорящий  о
радости и о теплом отношении. Но бывало и...
   "Слишком уж много болтовни, - вскричал ее Червь. Да, он  опять  говорил
во весь голос, этот посланец Сатаны, этот Червь,  питающийся  ее  сердцем,
пляшущий в ее мозгу на своих запятнанных кровью ножках, красующийся своими
истекающими кровью грудями. Ничто не  могло  его  утишить,  хоть  Бекка  и
прочла все молитвы, какие только знала. - Слишком много пустой болтовни, и
все это только для того, чтобы запугать тебя!  Слишком  много  болтающихся
туда-сюда языков и  слишком  много  ушей,  готовых  принять  всякую  чушь,
которую в них вливают. Вот и Дасса такая же - в каждой пылинке читает свои
грядущие несчастья. Неужели и ты сделана из такой же слизи, что и Дасса?"
   - Бекка? - Еще одно непрошеное, почти  женское  прикосновение  кончиков
пальцев альфа. А ведь мог бы одной ладонью закрыть все ее  лицо!  -  Хэтти
сказала, что ты хочешь о чем-то поговорить  со  мной?  И  вот  ты  тут,  а
молчишь, как скала. Что  тебя  тревожит?  Ведь  не  то,  что  случилось  в
Миролюбии?
   Она покачала головой.
   - Вот и прекрасно. Тот день, когда меня начнут волновать выходки  Заха,
будет днем, когда я соберу вещички, а Тали поставлю альфом  хутора.  -  Он
сам усмехнулся своей шутке. Потом, уже более серьезным тоном, продолжал: -
Из всех детей, которыми Господин наш Царь счел нужным  наградить  меня,  в
тебе я всегда ощущал что-то особое. Один Бог знает, что это такое и  зачем
оно. Ох, да не дергайся ты так! Уж не думаешь  ли  ты,  что  я  этим  хочу
сказать что-нибудь плохое?
   - Нет, па.
   Он щелкнул языком.
   - Все так же боишься! Иногда я думаю, что  твоя  мама  не  читала  тебе
ничего, кроме самых суровых глав Писания. Когда я говорю, что высоко  тебя
ставлю, в этом нет ничего, кроме отцовской любви.
   "А что бы ты могла сделать, если б это было не так?" - спросил Червь.
   - Я не заслуживаю особого отношения, па.
   Пол ей улыбнулся. Казалось, он сбросил с плеч часть усталости,  отложив
просмотр счетных книг.
   - Это ты так говоришь. Человек далеко  не  всегда  лучший  судья  того,
каков он там - под своей шкурой. Погляди-ка на  Заха,  если  ты  этому  не
веришь. Если б из сахарной свеклы можно было выжимать еще и удовлетворение
гордыни, Зах был бы первым, кто усладил бы себя до смерти.
   Мысль, что Зах может оказаться  сластеной,  вызвала  у  Бекки  ответную
улыбку.
   - Надеюсь, я на него не похожа.
   - Ты? Да его имя не заслуживает того,  чтоб  его  произносили  рядом  с
твоим. Ты слушай, что говорит твой па, девочка. Я немало прожил  и  немало
повидал, так что знаю, о чем говорю. Есть нечто, что  привлекает  внимание
Господа к детям, которых зачали мы с твоей мамой. Хэтти не так  плодовита,
как мне хотелось бы, но когда она входит в пору, я всегда стараюсь, как не
знаю кто, чтоб она была  опять  благословенна.  Разве  твой  брат  Елеазар
когда-нибудь считал себя важнее и лучше родичей? Нет, но торговцы положили
на него глаз, еще когда он был чуть ли не мальчонкой. Они даже  зашли  так
далеко, что...
   Тут Пол остановился, обвел взглядом комнату и даже проверил, плотно  ли
закрыта дверь. Совсем как мальчишка, задумавший устроить  первую  в  жизни
засаду. Пол спросил:
   - А ты умеешь хранить секреты?
   - Да, па.
   - Тогда давай меняться. Я доверю тебе то, чего больше никто не знает, а
ты честно расскажешь мне, что тебя так тревожит. Но это секрет, помни.
   "Секреты бывают очень даже полезны", - бормотал голос Червя.
   Бекка облизала губы, чтобы выиграть  хоть  немного  времени.  Это  ведь
Червь привел ее сюда. Это он настолько свел ее с ума,  что  она  попросила
личной беседы со своим па. Теперь она  знала,  почему  па  оказался  таким
неосторожным, что согласился на этот разговор. Подобно Елеазару,  которого
торговцы Коопа сочли подходящим для  городской  жизни,  она  была  дочерью
Хэтти. Если па действительно относится к ней так нежно  и  безгрешно,  как
говорит, возможно, ей и не придется платить особо высокую цену за то,  что
она собирается ему рассказать.
   - Па, я грешна. Я не могу ехать на праздник Окончания Жатвы.
   - Что такое?
   - Я пыталась поговорить об этом с ма. - Теперь Бекка говорила  быстрее,
пытаясь сказать все самые страшные слова, прежде чем удивленное и  гневное
выражение лица Пола скует ей язык. - Я рассказала ей, в чем дело и как это
произошло со мной в ночь бдения, и она послала меня к Бабе Филе. Баба Фила
и назвала это грехом. Она велела мне поговорить с тобой.
   - Баба Фила... - Взгляд Пола сам собой поднялся к  потолку  -  там  под
свесом крыши большого дома была комната Бабы  Филы,  которой  прислуживала
девчонка, еще не имевшая собственного имени. Баба была старейшей  женщиной
Праведного Пути, хуторской вещуньей, старше которой не было  на  ферме  ни
женщин,  ни  мужчин.  Она   была   единственной,   кто   помнил   имя   ее
предшественника и те хитрости, к которым она прибегла, чтоб убить  старика
и занять его место. Раз она назвала это грехом...
   - Она сказала, что я должна покаяться и тогда освобожусь от него.
   Пол явно расслабился. У  Бекки  полегчало  на  сердце,  когда  она  это
заметила. Как альф он должен был следить за порядком и  охранять  хутор  и
всех, кто на нем живет. Он был ответствен перед  Богом  за  ведение  счета
хуторским грехам, так же как перед торговцами за наблюдение над  посевами.
Бабе Филе виднее, грешна ли Бекка, но еще лучше она должна  разбираться  в
том, может ли этот грех быть  снят  покаянием  или  его  придется  смывать
кровью.
   "Кровь, - шептал Червь. - Каждая женщина должна знать все,  что  только
возможно, о грехах, смываемых кровью".
   Бекка  увидела,  как  по  лицу  отца  мелькнуло  невысказанное  словами
выражение радости. Возможно, подумала она,  он  действительно  любит  меня
так, как говорит.
   "Или убеждает себя в этом", - шипел Червь.
   "Умолкни! - прикрикнула на него Бекка. - Заткнись ты со своими  подлыми
мыслишками, со своими дьявольскими дарами. Я повинюсь в том, что ты  засел
во мне, и стану свободной, как сказала мне Баба Фила.  Я  изгоню  тебя  из
сердца, и ты погибнешь!"
   "А удастся ли тебе изгнать из  себя  и  другие  голоса  с  Поминального
холма? - спросил Червь. - Можешь ли ты и твой могучий  отец  сделать  это,
если я и они стали неотъемлемой частью тебя  самой?  А  это  так  и  есть,
Бекка, и ты можешь давать нам другие  имена  и  клясться  хоть  на  тысяче
Писаний, что мы отвратительны тебе, а мы все равно будем сидеть в тебе. Ты
- это мы. Мы - в знании, обретенном твоими глазами, мы в  сомнении  сердца
твоего, и мы будем там вечно. Назови нас нашим истинным именем, женщина! И
это будет твое собственное имя!"
   Бекка торопливо заговорила, стремясь заглушить голос Червя. Но  это  не
помогало. Червь плясал на босых ножках юной девушки, он плел  вокруг  себя
кокон, свивая его из стонов и плача, услышанных ею в ночь бдения, а  также
из тех страшных вещей, которые она видела в глубинах Поминального холма  и
в той роще, где стоял котел, где они были с Томом, а еще  из  наглой  силы
зловещего лица Адонайи, которое повсюду преследовало ее,  даже  когда  она
вместе с другими девушками сидела за вышиванием, даже когда  они  готовили
наряды для праздника Окончания