шка на тыльной стороне ладони по телу расходился странный холодок. Ее
руки   повиновались   отданным   волей   приказам   с   какой-то   нелепой
замедленностью. Когда она  попыталась  ухватиться  за  край  стола,  чтобы
отодвинуться  от  Адонайи,  то  между  испуганной  командой  ее  мозга   и
замедленной тягучей реакцией ее членов оказалась целая вечность.
   Для Адонайи не составляло труда схватить Бекку в объятия и с притворной
нежностью прижать ее к сердцу, отчего у нее в  желудке  появилось  мерзкое
кислое и жгучее ощущение.
   - А ты уже не так застенчива, как раньше? И  больше  не  боишься  меня,
правда? Если б боялась, так давно  бы  вырвалась,  а  сейчас  ты  вот  так
покоишься в колыбельке моих рук. Я же говорил твоей маме, что найду лучший
подход к тебе,  чем  отыщет  она.  Хэтти,  как  мне  показалось,  не  была
расположена поверить этому, но я объяснил,  что  у  меня  для  этого  есть
особый талисман.
   Губы Бекки одеревенели. Она с трудом прошепелявила:
   - Что ты шо мной шделал? Какой талишман...
   - Магия, моя милая Бекка. - Его ладонь погладила  ее  волосы,  а  затем
скользнула  вниз  к  пуговицам  блузки,  которые  он  стал   не   торопясь
расстегивать одну за другой. - Талисман, который не известен ни  мужчинам,
ни женщинам, его знают лишь те, кого уважают люди Коопа. Талисман бесценен
- этакий миленький белый порошочек,  чудо  в  мешке  из  грубой  парусины,
прибывшее в Миролюбие уже после праздника Окончания  Жатвы.  Да,  мне  оно
принесло огромную удачу, это уж точно.  И  не  только  сейчас,  когда  оно
помогает  мне  приручить  одну  дикую  девицу  и  призвать  ее  к  полному
послушанию.
   Он сжал ей грудь  -  ощущение,  которое  осталось  почти  незамеченным,
пройдя сквозь черную пропасть оцепенения, разверзшуюся между разумом Бекки
и ее телом. На мгновение на его лбу  появилась  морщина  неудовольствия  -
Бекка поняла, что он знает, сколь бесчувственным становится ее тело. Тогда
его рука так сжала ее грудь, что Бекка чуть было не закричала -  от  этого
ощущения ей ускользнуть не удалось.
   Адонайя оттащил Бекку подальше от стола и уложил  на  голом  деревянном
полу. Ее руки и ноги находились где-то на расстоянии многих миль  друг  от
друга, так, будто ни кисти рук, ни  стопы  ног  не  были  никогда  частями
одного тела. Она так и не уловила момент, когда он стал стаскивать  с  нее
юбки, но зато почувствовала, как он грубо раздвинул ей ноги, так что  одно
колено со стуком ударилось о стол.
   Зрение, обоняние и слух - вот все, что у нее осталось.  Но  этого  было
достаточно, чтоб отнять у нее убежище - уверенность, что все  происходящее
- лишь страшный ночной кошмар. Рот пересох. Когда он всем весом  навалился
на нее и просунул язык между  ее  губами,  она  почуяла  горячую  слюну  с
привкусом горелого цикория, яблок и хлеба.
   Бекка попыталась ударить его, она призвала на помощь уроки,  полученные
у Марты Бабы Филы, которые она  повторяла  столько  раз.  Даже  если  твой
противник крупнее тебя, даже если он повалил тебя на землю, все равно есть
способы выкрутиться. Да они и были, и она помнила, как разучивала их,  как
овладевала шли. Но куда же они все подевались? Ее рука поднялась в изящном
жесте, но Адонайя усмехнулся, перехватил ее в воздухе и сжал с такой силой
запястье, что она даже ощутила боль.
   - Ах, так ты тоже боец, Бекка? Пошла по стопам Пола? - Он грубо схватил
в горсть ее лицо, так нажав при этом  на  подбородок  снизу,  что  челюсти
громко щелкнули. Медленно, медленно он вонзал свои ногти в щеки  Бекки,  с
живым интересом наблюдая  наступление  той  минуты,  когда  к  ней  придет
ощущение боли. - Щепотка этого городского чуда позволила мне замедлить его
движения до такого уровня, когда я смог справиться с  ним.  И  еще  меньше
порошка потребовалось, чтоб взнуздать тебя.
   Он вонзил ногти еще глубже, пока Бекка не застонала.
   - "Ты будь осторожнее с этой штукой, Зах,  -  вот  что  я  подслушал  в
разговоре горожанина и моего родителя. - Разбросай его по весне на поле, а
осенью получишь богатый урожай. Понаблюдай и скажи нам,  насколько  больше
ты соберешь зерна,  чтобы  мы  могли  сообщить  об  этом  домой.  Но  будь
осторожен. Эта штука годится только для поля!  Если  хоть  крошка  попадет
тебе в легкие или под кожу, ты будешь парализован,  и  один  Господин  наш
Царь знает, на какой срок". Парализован,  -  повторил  Адонайя,  скаля  на
Бекку сверху зубы. - Мне пришлось спросить у Линн, что значит это слово. -
Он стал больно крутить сосок груди  Бекки,  пока  она  не  издала  громкий
невнятный крик боли. - Но люди Коопа были неправы, Бекка! Их чудо  помогло
мне снимать урожай даже зимой.
   Его рука между ног Бекки ощущалась ею как  нечто  неудобное,  мешающее.
Внезапно Адонайя заспешил, как спешит нетерпеливый ребенок, которому  дали
давно обещанную игрушку. Она почувствовала, что он вошел в  нее.  Боли  не
было.
   "Видишь, мама,  ты  была  неправа.  Это  вовсе  не  больно".  Странная,
полубезумная тень улыбки скривила ее  губы.  Она  примет  этот  ужас,  что
обессилил ее, эту тяжесть, придавившую ее тело, это вторжение в ее  недра,
она примет это и превратит в повод для смеха. Этой шуткой она поделится  с
мамой - не с Хэтти, а с той мамой, которую Бекка  когда-то  любила.  Хэтти
живет, а та - другая - давно умерла, поэтому придется ловить  призрак  той
матери где-то среди теней, чтобы кинуться всем своим измученным  телом  на
пол, прижать призрак и поделиться с фантомом своими женскими секретами.
   "Мама, зачем же ты так пугала нас рассказами  о  том,  как  больно  это
бывает впервые? Я ведь вообще ничего не почувствовала!"
   И дух ее мамы тепло ей улыбнулся: "Ну, девочка, это потому что он  тебя
очень любит".
   А вот это было смешнее всего. Ей так хотелось, чтоб был еще кто-то, кто
смог бы посмеяться вместе с ней над такой отличной  шуткой.  Интересно,  а
Джеми нашел бы ее смешной? Ей  пришлось  до  крови  закусить  губу,  чтобы
удержаться от громкого смеха.
   Она заставила себя зрительно прокладывать дорожки сквозь  лисьи  волосы
Адонайи, а потом попыталась связать все то,  что  он  делал  за  прошедший
день, с запахом, который исходил от его тела:  "Запах  древесного  дыма...
это значит, что он был возле кухни, а может, в роще... везут ли они убитых
старух тем же путем, что и убитых детей?.. Котлы, пожалуй, слишком малы...
Пища... разная... Наверняка он проверял зимние  припасы..."  Литания  этих
умозаключений уводила Бекку все дальше и дальше от той реальности, которая
нависала над ней. Ее истинная сущность  не  имела  ни  плоти,  ни  костей,
которые можно было бы унизить. Ее истинная сущность была так же далека  от
власти Адонайи, стремившегося подчинить ее, как и луна.
   А он содрогался всем телом и рывками  втягивал  в  себя  воздух.  Новый
запах оскорбил ее обоняние. Когда он скатился с нее,  она  продолжала  все
так же смотреть в потолок.  Она  старалась  создать  лабиринт  из  рисунка
древесных волокон на мощных балках, чтоб скрыться в  его  центре.  Адонайе
там никогда не найти ее.
   Громада Адонайи возникла в поле ее  зрения,  разрушив  все  возведенные
Беккой стены. Она закрыла глаза, чтоб не видеть его, но он  рывком  поднял
ее на ноги и так встряхнул, что ей невольно пришлось взглянуть на него. Ее
колени, видимо, сделаны из ваты.
   - Что, не так страшно, как ты думала,  а?  Но  в  следующий  раз  я  не
потерплю  твоих  дурацких  причуд.  Девственница  -  еще   туда-сюда.   Ты
сладенький кусочек, но у меня бывали и послаще. Если ты знаешь еще что-то,
что может сделать тебя приятнее для мужчины, то я желаю, чтоб ты  мне  это
показала. И побыстрее.
   Он отпустил ее руки. Голова кружилась, и Бекка подумала,  как  странно,
что ноги все-таки ее  держат.  Она  попыталась  сделать  шаг,  но  тут  же
споткнулась,  так  что  Адонайе  пришлось  подхватить  ее,  чтоб  она   не
грохнулась на пол.
   - Эва! Полегче! Ты скоро придешь в себя  -  может,  через  час,  может,
раньше. Порция, что я истратил на тебя, совсем крохотная.  Видишь,  уже  и
прежний цвет кожи возвращается.
   Ее глаза последовали за его взглядом, ощупывающим ее тело. Все, что  он
оставил на ней, была распахнутая измятая блуза, спустившиеся вязаные чулки
и туфли. Она засмеялась прыгающим сухим смехом, за  которым  не  слышалось
даже капли человеческого веселья.
   Адонайя внимательно оглядел ее и покачал головой:
   - Ну это уж чересчур!
   Она не могла остановиться и хохотала до тех пор, пока не упала на грудь
Адонайи, ухватившись руками за его рубашку. Он снова поставил ее на  ноги,
проявив столько же заботы, как если бы  она  была  куклой,  вырезанной  из
дерева. А она все  еще  смеялась,  хотя  по  ее  исцарапанным  и  покрытым
ссадинами щекам уже текли слезы и она чувствовала, что они  жгут  ее,  как
маленькие раскаленные шарики.
   Этот смех изменил Бекку сильнее, чем окаянная булавка  Адонайи.  Сквозь
мокрые от слез ресницы она видела, как  выражение  его  лица  меняется  от
удивления к тревоге, от тревоги к недоумению, пока наконец он не уставился
на нее с неподдельным ужасом.
   Может, он решил, что она сошла с ума? Бекка знала  -  о  таких  случаях
ходило множество  рассказов.  Сумасшествие  иногда  заразительно,  в  этом
отношении оно ничуть не лучше больных легких. Теперь у  нее  было  хоть  и
слабое, но все же орудие мщения, и она  с  радостью  за  него  ухватилась,
можно сказать, обеими руками. Она заставила себя хохотать еще громче, пока
комки звуков, вылетавшие из ее груди, не стали походить на ревущее  пламя,
знаменующее конец мира. Она взывала  из  самых  дальних,  самых  потаенных
глубин души, из темно-багровой массы своего раздавленного сердца, чтоб  ее
безумие превратилось в огонь, который поглотит их обоих.  Она  хохотала  и
молилась так истово, что ей померещилось, будто она уже видит это пламя, а
за ним - раскрытые объятия Джеми, ждущие ее.
   Но ничто не ответило на ее  молитву.  Ничто,  кроме  молчания.  Адонайя
что-то бормотнул насчет того, что пришлет за ней позже, и  выскользнул  из
комнаты. Бекка услыхала, что за ним звякнула щеколда,  и  поняла,  что  ее
смех был недостаточно громок, но зато ее безумие оказалось  сильнее  тупой
силы Адонайи. Она откинула голову назад  и  позволила  слезам  оросить  ее
виски.  На  вкус  слезы  были  солоны,  и  к  соли   примешивался   резкий
металлический привкус крови. В памяти вертелись обрывки  каких-то  женских
рассказов. На красном раскаленном  фоне  закрытых  век  мелькали  картины,
рожденные ритмично произносимыми фразами:
   "И теперь, когда Господь увидел, что женщины все больше утверждаются  в
своей гордыне  и  именуют  себя  вершительницами  жизни  и  смерти  в  Его
собственных владениях, Его обуял гнев".
   Тогда в спальне, где Рэй рассказывала эту историю, ярко  горели  лампы.
Бекка представляла себе этих женщин далекого прошлого, одетых в сверкающие
одежды, способные соперничать с радугой. Они торжественно  шли  по  улицам
города, блистающим золотыми башнями и легкими воздушными дворцами. И  даже
тогда, хотя Бекка и знала, что грешно изображать зло с красивым лицом, она
рисовала себе этих женщин писаными красавицами.
   "И точно так же, как было с Рахилью, из-за  того,  что  они  не  желали
слушаться добрых  советов.  Он  запечатал  их  недра,  и  те,  что  раньше
беременели с каждым новым оборотом луны,  теперь  могли  понести  лишь  по
милости и соизволению самого Господа Бога не раньше, чем  пройдет  год.  И
теперь от женщин уже не зависело -  говорить  им  да  или  нет.  Они  были
унижены в своей слабости".
   Светящиеся  наряды  исчезли,  прекрасные  лица  исказились   плачем   и
жалобами. Бекка содрогалась, слушая повесть об их падении,  ее  охватывала
дрожь от предвкушения тех  слов,  которыми  должен  был  завершиться  этот
рассказ.
   Это случилось в Голодные Годы...
   Ветер мчал на своих крыльях призраков,  рушил  воздушные  башни,  дышал
липкой черной пылью, посыпая ею золотые шпили. Рэй  говорила  это  так  (а
рассказ никогда не менялся и повторялся слово в  слово),  будто  неистовый
призрак тех ужасных годин был монстром, рожденным  в  последние  мгновения
жизни этих противоестественных женщин.
   "И мужчин Он тоже сурово наказал, ибо отвратили они взор  свой  от  Его
заветов, перестав делать различие между мужчинами и женщинами, и  мерзость
эта распространилась по всей земле. И Господь  решил  испытать  их,  чтобы
каждый мог занять надлежащее ему место - и  мужчины,  и  женщины.  Поэтому
Господь запечатал недра Земли так, что не рожала она больше, и отворил  он
врата для морей, и поднялись их воды, и ослабил он цепи молний..."
   Бекка рухнула на  колени  и  сжала  руками  низ  живота,  будто  хотела
выдавить из собственного  тела  семя  Адонайи.  Лица  порочных,  гордых  и
грешных женщин, из-за которых Господь обрушил свой гнев  на  все  грядущие
поколения, проносились перед ее глазами,  сливаясь  в  пламенный  хоровод.
Петля, изготовленная из крошечных черепов, давила ей на виски -  там,  где
билась голубая жилка.
   - О Боже,  -  стонала  она,  пытаясь  сорвать  с  себя  невидимые  узы,
безжалостно царапая острыми короткими ногтями  свои  запястья  и  саднящие
внутренние поверхности бедер. - О Господи! - Но крик, как и стон,  остался
без ответа.
   Их эхо и то умерло. Бекка вслушивалась  в  молчание  запертой  комнаты,
крепко обхватив себя  руками,  чтоб  согреться  и  не  подпустить  к  себе
дьявола. Но тоска сжимала ее куда крепче.
   - Шифра... - Это имя, сказанное вслух, было как теплый  вздох,  снявший
боль с искусанных губ Бекки. Она смигнула, будто просыпаясь  от  сна,  уже
высохшие слезы, от которых остались только сухие  корочки  в  углах  глаз.
Медленно, медленно она выплывала  из  ледяных  объятий  отчаяния.  Подобно
ребенку, пытающемуся встать на ножки, Бекка поднялась сначала  на  руки  и
колени, опираясь на край отцовского стола, а затем и на тело отца.
   Бекка взглянула на труп - такой холодный, такой печальный, в котором не
было больше никаких мужских тайн. В памяти всплыла его схватка с Адонайей.
Теперь она знала, что надо искать и где надо искать, и знала,  что  найдет
то, что ищет. Правда, она знала и то, что пользы от этого  знания  уже  не
может быть, но чувствовала, что обязана это искать и  найти.  Она  подняла
простыню и дотронулась до тела.
   Вот оно! Ниже левой подмышки торчит маленький металлический шарик.  Она
вытащила прямую булавку из плоти отца и поднесла  ее  к  слабеющему  свету
лампы,  точно  так,  как  это  делал  Адонайя,  когда   любовался   второй
отравленной булавкой, прежде чем вонзить ее в Бекку.
   Мужское Знание, женское Знание, знание  Коопа,  хуторское...  Да  разве
важны  эти  разграничения?  Они  значат  так  же   мало,   как   священные
установления, определявшие и ограничивавшие поступки Бекки до этого  часа.
Теперь все будет не так. Во всяком случае, для нее. Мужчина научил ее, как
легко можно переступить  через  эти  ограничения.  И  всего-то  для  этого
потребовалась лишь щепотка белой холодной пыли на кончике иглы.
   В темной комнате ей пришлось немало пошарить и поползать по полу,  пока
она отыскала вторую булавку. Адонайя отшвырнул  ее  так,  будто  это  была
никому не нужная мелочь. Она с улыбкой поглядела на этот второй  трофей  и
покатала обе булавки на ладони.
   Липкая теплота проползла по ноге, застав ее врасплох. Дотронулась рукой
- красное. Это красное  было  куда  более  ярким  и  текло  обильнее,  чем
полагалось бы девушке, только что познавшей своего  первого  мужчину.  Она
припомнила маленькое пятнышко, оставшееся на простыне Руши,  -  потерянная
девственность. Пятно крови, но очень маленькое. Нормальное.
   А вот это уже ненормально. Она тупо уставилась на руку.  Я  все  еще  в
поре; крови еще не должно быть долго. Такого со мной еще не бывало. Это не
то, что должно быть у нормальной женщины. Нормальной...
   "Но ты..." - это был знакомый внутренний голос, но она  знала,  что  он
принадлежит ей самой.
   Времени на то, чтоб оторвать большой кусок материи от одной из  юбок  и
сделать из него тампон, а потом принять прочие нужные меры,  потребовалось
не слишком много. Все сделано было быстро,  даже  думать  не  пришлось.  И
никаких этих девичьих штучек, связанных  с  якобы  глубоким  стыдом  перед
свершившимся, о чем им столько долдонили жены па, тоже не было. На все это
она потеряла меньше времени, чем на то, чтоб натянуть  одежду  и  воткнуть
обе булавки в пояс. Затем она  вытащила  потайной  ящик,  откинула  крышку
металлической коробки,  засунула  скомканные  бумаги  в  блузку,  высыпала
серебристо-серые патроны на ладонь  и  спрятала  на  груди  револьвер.  Ее
пальцы оставляли на ледяном металле маленькие пятнышки крови.



19

                                            Иду одиноким путем своим,
                                            Не зная, дойду ль до дома.
                                            Иду я трудным путем своим,
                                            И все мне здесь незнакомо.
                                            Иду одиноким путем своим,
                                            Безмолвная спит округа.
                                            Я сотни согласен дорог пройти,
                                            Чтоб верного встретить друга.

   Когда пришли люди, чтоб доставить Бекку в постель Адонайи, она уже была
готова. Сердце колотилось в грудину так,  будто  это  было  не  сердце,  а
чей-то могучий кулак. Усилием воли Бекка старалась  контролировать  каждое
движение своего тела.
   "Я - Бекка из Праведного Пути, - повторяла она про себя. - Я знаю  свое
место - место достойной женщины, и я  знаю  все  способы,  которыми  можно
доставить  мужчине  наслаждение.  Я  собираюсь  служить  моему   законному
господину униженно, но с благодарностью в сердце, так,  как  меня  обучали
этому. Да, это я. Во мне нет ни капли  дикости  или  того,  что  считается
неприличным для женщин. Я - Бекка, дочь Хэтти, приплод Пола из  Праведного
Пути".
   Так она говорила, повторяя это снова и снова,  пытаясь  превратить  эти
слова в узы, стягивающие  осыпающуюся  скорлупу  видимой  внешности,  узы,
которые должны не позволить ее истинной  сути  прорваться  наружу  слишком
рано.
   Сквозь надетую на лицо маску она  переводила  хитрый  взгляд  с  одного
стража на другого. Не подозревают ли они? Не очевидны ли ее намерения?  Не
могут ли они догадаться, что представляет собой то существо,  которое  они
ведут в постель своего нового господина? Их лица выглядели,  точно  пустые
мешки из грубой мешковины, им претило это поручение, такое же нудное,  как
заготовка дров и  доставка  воды  на  кухню.  Один  из  них  был  пожилой,
воспитанный в Праведном Пути, а может, и родившийся там. Другой - юноша из
шайки  Адонайи.  Он  поймал  блеск  ее  быстрого  оценивающего  взгляда  и
подмигнул, приняв его за то, что ему хотелось бы видеть в лице женщины.
   Пусть думает что хочет. Бекка позволила краешком  губ  поддразнить  его
тенью улыбки. Но если он вздумает подкрепить  свои  желания  действием,  у
меня найдется сила послать его прямехонько в ад.
   Револьвер лежал в "кармане", который она соорудила, подогнув подол юбки
и как следует укрепив его булавками. Незаметная волчья ухмылка  скользнула
по ее губам, когда она подумала о том, какие булавки использовала она  для
этой работы. Только две, но в них была  огромная  сила.  Они  были  сильны
смертью ее отца, сильны поруганием ее девственности.
   Тяжесть оружия влекла его то в одну, то в другую сторону,  превращая  в
своеобразный маятник, который, пока мужчины вели ее по лестнице, бился  то
об одну ее  ногу,  то  о  другую.  Те  синяки,  которые  он  оставит  там,
затеряются среди других синяков и ссадин, которыми одарил ее сам  Адонайя.
Они испятнали ее кожу - злобные знаки, легшие тенями на ее груди,  руки  и
бедра. Та губа, которую укусил Адонайя, вспухла,  сдел