ни предали мечу -- человека,  говорит  Фукидид,  который  меньше
всех  из  эллинов  своего времени заслужил столь несчастную участь, ибо он в
своем поведении всегда следовал добрым обычаям.
     Благородный Никий сколотил состояние, ссужая городу рабов для работы  в
серебряных копях.
     Попавших  в  плен афинян и их союзников отправили в каменоломни, где за
ними было легче присматривать.
     Первое время с ними в каменоломнях обходились жестоко. Слишком много их
было, сгрудившихся в узкой яме, в которой, поскольку крыши  над  головой  не
имелось,  они  страдали  днем  от  солнечного  жара  и духоты, между тем как
ночами, поскольку уже наступала осень с ее холодами,  температура  падала  и
многие заболевали.
     Вдобавок  по  недостатку  места им приходилось здесь же и совершать все
естественные отправления; к  тому  же  трупы  умерших  от  ран  и  болезней,
вызванных температурными перепадами, валялись тут же, нагроможденные друг на
друга,  и  потому  стоял  нестерпимый  смрад. Кроме того, узники страдали от
голода и жажды. В течение восьми месяцев сиракузяне выдавали им ежедневно по
полпинты воды и пинте  еды.  Вообще  же,  все  возможные  бедствия,  которые
приходится терпеть людям в подобном положении, не миновали пленников.
     Так  они  прожили  почти  десять  недель.  Затем  все,  кроме  афинян и
присоединившихся к ним сицилийских и италийских греков, получили свободу  --
их продали в рабство.
     Трудно  сказать точно, сколько там было пленных, однако полное число их
наверняка превосходило семь тысяч.
     Таково  было  величайшее  из  военных  событий  той  поры,  величайшее,
известное нам в истории Греции.
     Победителей  ждал  самый  славный  успех,  побежденных  -- наигорчайшее
поражение, ибо разгром оказался окончательным и бесповоротным. Страдания  их
были неописуемы, они потеряли все, армия, флот -- все погибло, а из тех, кто
отправился воевать, вернулась лишь малая горстка. Только одного из уцелевших
мы и знаем по имени -- Алкивиада.
     Афинскую империю сотрясли восстания.
     Почти  невозможно  поверить  в  то, что афиняне продолжали бороться еще
девять лет.
     -- Пусть  себе  дерутся,  --  советовал  Алкивиад  своему   персидскому
благодетелю,   Тиссаферну.  Вскоре  ему  предстояло  без  ведома  Тиссаферна
пообещать  его  помощь  тем,  кто  намеревался  низвергнуть  демократическое
правительство  Афин  и установить власть олигархии. -- Дайте Спарте денег на
постройку  судов,  но  немного.  Поддерживайте  слабую  сторону,  чтобы  они
изматывали друг друга, сражаясь между собой, а не с нами. Кто бы ни победил,
он все равно не станет нашим союзником.
     В 407 году афинская демократия, ради свержения которой он строил козни,
вновь  избрала  его  генералом.  А  вскоре затем, несправедливо обвиненный в
морском поражении при Нотиуме, он бросил все и бежал во Фракию.
     Конец  Афинам  положил  Лисандр  своей  победой  при  Эгоспотамах:  сто
восемьдесят афинских судов оказались захваченными на берегу, и только девять
сумели выйти в море и спастись.
     За   год   до   того  Афины  в  грубой  спешке  приняли  постановление,
повелевавшее афинским командирам рубить правую  руку  каждому  пойманному  в
море  спартанцу.  Один из капитанов пошел даже дальше, побросав за борт всех
спартанцев с двух захваченных им кораблей.
     Теперь Лисандр отомстил. Сказанному  капитану  он  приказал  перерезать
горло. Взятых в плен афинян казнили -- кроме одного человека, о котором было
известно,   что   он   выступал   в  Народном  собрании  против  упомянутого
постановления. Затем Лисандр повел свои корабли на блокаду гаваней.
     Вопль отчаяния распространился из Пирея в  город  вдоль  Длинных  стен,
ужасная  весть  переходила  из  уст  в уста, и никто в эту ночь не спал. Все
скорбели -- не только о погибших, но и о самих себе, ожидая, что теперь и им
придется претерпеть то же, чему они подвергали других: мелосцев,  гистийцев,
скионейцев, торонейцев, эгинян.
     Однако  Спарта  не  пожелала  допустить  разрушения города, столь много
потрудившегося для всех греков, отчего спартанские союзники Коринф,  Фивы  и
Элида отказались подписать договор, назвав его предательским и продажным.
     Афинам  разрешалось  сохранить  двенадцать  кораблей,  однако  стены их
надлежало срыть.
     Только когда в городе иссякли припасы, афиняне отправили наконец послов
в Спарту с просьбой о мире. По возвращении послов их окружила многочисленная
толпа: все боялись, что они вернулись ни с чем, а ждать больше нельзя  было,
так как очень уж много народу погибло от голода.
     Послы  доложили  Народному  собранию  условия,  на которых лакедемоняне
предлагают мир и снятие блокады. Они убеждали  народ  принять  эти  условия.
Кое-кто   возражал,   но   большинство  согласилось  с  послами,  и  наконец
постановлено  было  принять  мир.  После  этого  Лисандр  приплыл  в  Пирей,
изгнанники,  желавшие вернуться, получили на то разрешение, а пелопоннесцы с
ликованием принялись разрушать стены под музыку флейтисток,  восхваляя  этот
день как начало свободы Греции.
     Афинян,  слушавших  музыку  и восхваления, ошеломило то обстоятельство,
что капитуляция их демократического города провозглашается  прочими  греками
возвращением свободы всем остальным городам.
     В  том  же  году  Алкивиад  пал  жертвой  персидских  убийц. Произвести
покушение потребовала Спарта по настоянию афинских тиранов. К этому  времени
лидеры всех трех государств были им сыты по горло.
     Женщина,  в  чьих объятиях он лежал в ту ночь, говорит Плутарх, подняла
его тело, завернула в свои собственные одежды и похоронила,  насколько  было
возможно, торжественно и почетно.

25

     Enfans  terribles[3]  плохо  переносят старение, и к Алкивиаду это
относится тоже.
     Нашлись и в Афинах почтенные замужние женщины, которых порадовали вести
об обстоятельствах его кончины. Ксантиппу, жену Сократа,  они  нисколько  не
удивили. За что боролся, на то и напоролся, сказала она, это доказывает лишь
то, что она и так всегда знала, -- что кончит он очень плохо.
     Сократ же сказал:
     -- Такова жизнь.




ХII. Литературное наследие




26

     Афинские  граждане  славятся среди прочих эллинов как великие говоруны,
пишет Платон. Что касается  голландцев  вообще  и  Рембрандта  в  частности,
справедливо скорее обратное.
     Литературное   наследие   Рембрандта   образуется  всего-навсего  семью
письмами, написанными его собственной рукой, плюс сделанный кем-то неведомым
перевод на итальянский его письма к Руффо. Все письма  касаются  дела.  Дело
касается денег.
     Кроме  писем  имеется также короткий меморандум, написанный Рембрандтом
для  Руффо  по  поводу  незаконченного  "Гомера",  которого  он  приложил  к
"Александру"  в  надежде,  что  сможет  продать  сицилийцу  третьего из трех
греков, изображенных в "Аристотеле". В меморандуме значится:

     Поскольку каждая вещь имеет в ширину 6 ладоней, а в высоту 8, размер их
хорош и Господин не сочтет цену их слишком высокой.
     Почтительный Ваш слуга
        Рембрандт ван Рейн

     Семь писем, написанных собственной рукой Рембрандта, адресованы первому
его влиятельному поклоннику Константину Хейгенсу и касаются  последних  трех
полотен из серии Страстей Господних, заказанной принцем Фридрихом Генрихом.
     Письмо, переведенное на итальянский, представляет собой ответ на жалобы
дона Антонио  относительно  "Александра".  Заносчивый  тон  и непочтительная
независимость Рембрандта,  возможно,  могут  объяснить  его  разрыв  с  Яном
Сиксом, Константином Хейгенсом и иными покровителями, которые ему помогали.
     Помимо  писем  существует еще несколько высказываний, о которых уместно
здесь упомянуть. Три из них являются письменными,  два  других  --  устными,
обращенными  к  людям,  которые  их  затем  повторили.  Почти  все,  что еще
приходилось от него слышать, так или иначе  занесено  в  судебные  бумаги  и
финансовые  соглашения.  Отраженная  в  них  высокопарность его речей вполне
совмещается с впечатлением напыщенности, оставляемым в нас его личностью,  а
также   с   высокомерной   повадкой,  которая  проявилась  в  автопортретах,
написанных Рембрандтом в те времена, когда его постигали наихудшие горести.
     Двадцати   восьми   лет,   в   Амстердаме,   он   записал   в   альбоме
немца-путешественника нижеследующее, сказав, что таков его девиз:

     Прямая душа ставит честь превыше богатства.

     Мы  находим  в  жизни  Рембрандта  только два случая, когда он выражает
нечто похожее на истинное чувство. Первый связан с подписью к  изображающему
Саскию  рисунку,  сделанному  в  память  об их помолвке. Второй -- горестное
восклицание, перед самой кончиной обращенное к служанке.
     Подпись к портрету Саскии гласит:

     Срисовано с жены моей, Саскии, когда ей был  21  год,  на  третий  день
после нашего обручения -- 8 июня 1633.

     Рисунок  выполнен  серебряным  карандашом  на специально подготовленной
бумаге -- существовала во времена Ренессанса такая деликатная процедура.  На
Саскии  соломенная шляпа с широкими полями и цветами. Она выглядит здоровой,
пожалуй даже, соблазнительной и старше своего двадцати одного. На набросках,
сделанных к концу ее жизни, девять лет  спустя,  Саския  кажется  изнуренной
болезнью и, как правило, лежит в постели.
     Они  поженились  в  1634  году  во  Фрисланде, где жила сестра Саскии с
мужем, поверенным, занимавшим также пост секретаря городской управы.
     Мы не  имеем  причин  для  вывода,  что  Рембрандт-де  предпочел  столь
удаленное место, чтобы уклониться от необходимости представлять кругу людей,
из  которого происходила его невеста, свою католичку-мать и плебеев-братьев.
Отец, по некоторым  сведениям  ослепший  к  старости,  к  тому  времени  уже
скончался.
     Мы  не имеем также причин полагать, что он пригласил бы их на свадебную
церемонию, даже если бы таковая происходила в Амстердаме.
     Они поженились в июне, в день двадцать второй.
     Месяц спустя, дабы отметить  эту  дату,  Рембрандт  подписал  документ,
предоставлявший  его  новоиспеченному  зятю,  секретарю  городской  управы и
практикующему законнику Герриту ван Лоо, право собирать во  Фрисланде  долги
от имени Саскии.
     Семейству   ван   Лоо,  в  которое  ввело  сестру  Саскии  супружество,
предстояло участвовать в юридических затруднениях Рембрандта  до  конца  его
жизни  и  даже  после нее. Титус взял в жены ван Лоо; когда Титус умер, она,
беременная, вынашивала  еще  одного  ван  Лоо,  обладавшего  потенциальными,
внутриутробными  правами  на всякую ценность, оставленную живописцем или его
сыном.
     Только у малоразвитых  народов  мира  законникам  приходится  попотеть,
чтобы заработать себе на кусок хлеба.
     Первый  ребенок, Ромбартус, был крещен в декабре 1635-го. Когда его два
месяца спустя  похоронили,  Рембрандт  написал  первое  из  писем  Хейгенсу,
сохранившееся   в   его   литературном   наследии.   А   два  месяца  спустя
воспоследовало первое из нескольких касающихся  наследства  Саскии  судебных
разбирательств, которые Рембрандт и Саския затевали в качестве истцов.
     При   жизни  Саскии  Рембрандт  во  всех  судебных  процессах  значился
жалобщиком;  в  процессах,  шедших  после  ее  смерти,  он  почти  неизменно
оказывался ответчиком. Нам следует со всей честностью признать, что судебные
решения  по  делам  о  наследстве  Эйленбюрха всякий раз выносились в пользу
Рембрандта  и  Саскии.  Мы  можем,  однако,  предположить,  что  аппетит   к
сутяжничеству,  приобретенный  Рембрандтом  на взлете его карьеры, более чем
поугас еще до конца его жизни.
     В первом из семи писем к Хейгенсу Рембрандт сообщает своему  Господину,
Его  Милости  господину  Хейгенсу,  что,  как  он  надеется,  Его Милость не
затруднит сообщить Его Высочеству, под  которым  Рембрандт  разумеет  принца
Фридриха  Генриха,  что он, Рембрандт, усердно трудится, дабы сколь возможно
скорее завершить три посвященные Страстям  Господним  картины,  которые  Его
Высочество  лично  ему  заказали:  "Погребение", "Воскрешение" и "Вознесение
Христа".
     Рембрандтовы "Воздвижение креста" и "Снятие с  креста"  были  выполнены
тремя  годами  раньше.  Из  этих  новых  картин,  пишет  Рембрандт, одна уже
закончена. Две другие написаны более чем наполовину. Это послание  Рембрандт
заключает словами:

     А  пожелают ли Его Высочество сразу получить эту законченную работу или
все три  полотна  вместе,  о  том  прошу  моего  Господина  дать  мне  знать
касательно  этих  дел, дабы я мог, сколько умею, удовлетворить пожелания Его
Высочества Принца.
     И не могу также удержаться и не представить  моему  Господину,  в  знак
моей  смиренной  почтительности,  некую из моих самых последних работ, веря,
что оная будет  принята  настолько  благосклонно,  насколько  сие  возможно.
Посылаю  Вашей  Милости  почтительнейшие  приветствия  и  благодарю  Бога за
дарованное Вам здоровье.

     Господина моего смиренный и преданный слуга
     Рембрандт

     Если б Его Высочество пожелал получить  все  три  полотна  вместе,  ему
пришлось бы прождать еще три года -- пока Рембрандт не купит дом и не начнет
сорить деньгами.
     Мы  знаем,  что  отосланные  картины  были  приняты  не  без некоторого
разочарования, ибо в своем втором письме  Рембрандт  высказывает  готовность
приехать  в  Гаагу  и  посмотреть, насколько его "Вознесение" "сочетается" с
предыдущими полотнами. В  письме  содержится  также  чувствительный  --  для
Рембрандта -- вопрос касательно денег:

     Что  же  до  платы  за  картину,  то я определенно заслужил за нее 1200
гульденов, но буду доволен тем, что  Его  Высочество  мне  заплатят.  Да  не
сочтет  Господин  мой  сего  за  неуместную  вольность, но я не оставляю без
воздаяния ни одного доброго дела.
     Самое лучшее повесить ее в галерее Его Высочества, поскольку  свет  там
силен.

     Рембрандту  заплатили  те  же  шестьсот  гульденов, какие он получил за
первые две картины. До посылки им прославленного третьего письма прошло  три
года. Этот период был не лишен своих радостей.
     В  апреле  1636-го  состоялся связанный с наследством Саскии процесс, в
ходе которого Рембрандт,  Саския  и  ее  брат  Идсерт  восторжествовали  над
доктором  Альбертом  ван  Лоо  и  прочими  в  тяжбе, касающейся фрисландской
недвижимости, принадлежавшей всем Эйленбюрхам.
     В марте 1638-го Геррит ван Лоо, зять его Рембрандт, Франсуа Купель, еще
один зять, и доктор Иоаннес  Макковиус,  а  также  братец  Идсерт  возбудили
процесс  против  другого  брата,  доктора  Ульрикуса Эйленбюрха, и с ним еще
одного человека по делу о продаже фермы -- и выиграли.
     В том же году, в июле, родилась дочь, которую похоронили в августе, и в
том же июле Рембрандт и Саския затеяли дело о клевете  и  съездили  на  суд,
состоявшийся во Фрисланде.
     Истцы  обвинили  доктора  Альберта  ван  Лоо,  уже проигравшего один из
предыдущих процессов, а также сестру его Мэйке в том, что  оные  заявляли  и
продолжают  заявлять,  будто Саския "проматывает наследство своих родителей,
хвастливо выставляя себя напоказ, тщеславясь и щеголяя".
     Мы не можем с уверенностью  утверждать,  что  ответчикам  был  известен
Рембрандтов  "Автопортрет  с  Саскией",  хотя Рембрандт и Саския им, похоже,
известны были.
     В поданной им жалобе Рембрандт, в частности, писал:

     Истец и жена его люди вполне  обеспеченные  и  многажды  благословенные
свыше всевозможным земным богатством (за что им никогда не удастся высказать
благому Господу нашему достаточной благодарности).

     И  поскольку таковые оскорбления, хвала Господу, полностью противоречат
истине, Рембрандт не может оставить их без внимания и  просит  о  возмещении
ущерба  в  виде  извинений и уплаты шестидесяти четырех золотых гульденов за
оскорбление его имени, а к тому еще шестидесяти четырех золотых гульденов за
оскорбление имени Саскии, настоящим  особо  оговаривая,  что  готов  понести
судебные издержки.
     Доктор  ван  Лоо  ответил,  что  ни  он,  ни  сестра  его никаких таких
заявлений, в коих их обвиняют, не делали. Однако если истцам,  каковые  суть
"просто   живописец  и  его  жена",  требуется  некое  возмещение,  ответчик
предлагает им восемь золотых гульденов, что составляет достаточную плату  за
любое оскорбление их имени.
     В    этом    судебном    преследовании,    вызванном    обвинениями   в
расточительности, возведенными на него и на его жену, Рембрандт не преуспел.
Суд  обязал  каждую  сторону  оплатить  издержки,  а  шесть  месяцев  спустя
расточительный Рембрандт купил дом.
     С   покупкой   дома   литературная   деятельность  Рембрандта  внезапно
возобновилась в приливе творческой  активности,  свидетельством  коей  стало
также  завершение тех самых двух картин из серии Страстей Господних, которые
он три года назад обозначил как написанные более чем наполовину,  сообщив  о
себе, что он "усердно трудится, дабы сколь возможно скорее завершить" их.
     Всего   через   девять  дней  после  покупки  дома  Рембрандт,  прервав
трехлетнее молчание, пишет свое третье  письмо  Хейгенсу  и  организует  его
доставку с передачей из рук в руки 12 января 1639 года.

     Вследствие  великого рвения и преданности, кои я проявил, дабы достойно
исполнить две картины, каковые Его Высочество  мне  заказали,  --  одну,  на
которой  мертвое тело Христа опускают в могилу, и другую, на которой Христос
возносится, к великому испугу стражей, -- две  эти  картины  ныне  завершены
благодаря  моему усердному прилежанию, чего ради я расположен отослать оные,
дабы доставить удовольствие  Его  Высочеству,  ибо  на  двух  этих  картинах
выражаются  величайшие  и  натуральнейшие  чувства,  какова  и была основная
причина, что исполнение их заняло столь долгое время...
     И поскольку мне приходится второй раз  беспокоить  моего  Господина  по
этим  делам, я в знак признательности добавляю полотно в 10 футов длиной и 8
футов высотой, которое будет достойным дома моего  Господина.  И  желаю  Вам
всякого счастия и благословения Небес. Аминь.

     Ваша Милость,
     моего Господина смиренный и преданный слуга
     Рембрандт
     Сего дня 12 января 1639
     Господин мой, я живу на Бринен Амстель.
     Дом называется кондитерской.

     Хейгенс  не  пожелал принять картину, возможно сочтя ее взяткой. Однако
Рембрандт все же отправил ее с сопроводительным письмом, под конец  которого
снова затрагивается щекотливый вопрос о вознаграждении:

     Я   с  чрезвычайным  наслаждением  прочел  послание  Вашей  Милости  от
четырнадцатого числа. Я усматриваю в нем благорасположение и  привязанность,
а  потому  ощущаю  сердечную обязанность ответить Вашей Милости и службой, и
дружбой. По этой причине я и посылаю прилагаемое  полотно  вопреки  желаниям
моего  Господина,  надеясь,  что  Вы  не  сочтете  сего  за вольность с моей
стороны, поскольку это лишь самый первый  знак  признательности,  который  я
посылаю моему Господину...
     ...  Я  просил бы у Вашей Милости, чтобы вознаграждение, которое сочтут
нужным пожаловать мне Его Высочество за 2 картины, я мог бы  получить  здесь
елико  возможно  скорее, поскольку сейчас это было бы для меня в особенности
удобно. Если мой Господин не против, я ожидаю ответа на это письмо  и  желаю
Вашей  Милости  и  всему семейству Вашему всяческого счастия и благословения
помимо моей признательности.

     Вашей Милости
     смиренный и искренне любящий слуга
     Рембрандт
     Писано в спешке сего дня 27 января 1639 года.
     Пусть мой Господин повесит эту картину там, где есть  сильный  свет,  и
так,  чтобы можно было встать на некотором расстоянии от нее, тогда она явит
весь ее блеск.

     Рембрандту так не терпелось получить свои деньги,  что  две  эти  новые
картины  были  отправлены еще до того, как краска на них совершенно высохла.
Свежие слои краски не успел