Генри Форда.
     В нацистской Германии проблем с профсоюзным движением не имелось.
     Проблем с профсоюзным движением не  имелось  и  в  России,  но  там  не
имелось и Генри Фордов.
     Между  1920-м  и  1922-м  газета  мистера  Форда  "Дирборн индепендент"
напечатала подряд девяносто две редакционные  статьи  злобно  антисемитского
толка,   посвященных   большей   частью  изложению  памфлета  девятнадцатого
столетия, именуемого  "Протоколами  сионских  мудрецов"  и  состоящего,  как
известно,  из подложных записей никогда не происходивших разговоров, -- Форд
финансировал его переиздание и распространение.
     Молодой Гитлер держал у себя в комнате фотографию Генри  Форда  --  для
вдохновения.
     Незадолго  до начала второй мировой войны канцлер Гитлер наградил Генри
Форда Большим крестом Германского орла, высшей наградой, которой третий рейх
мог удостоить иностранца, и Форд почел за честь принять эту награду. Форд не
позволил своей компании выполнить размещенный в  нашей  стране  контракт  на
производство двигателей для военно-воздушных сил Великобритании.
     Вскоре  после  войны  мистер  Форд, говорят, покаянно плакал, когда ему
показывали фильмы, снятые в  лагерях  смерти.  Вот  вам  еще  одна  история,
которая кажется слишком красивой, чтобы быть правдой.
     2 ноября 1936 года, через девять месяцев после того, как мистер Эриксон
снова купил картину, он умер. Собранную им коллекцию произведений искусства,
включавшую  и  "Аристотеля",  он оставил в доверительное владение своей жене
Рите, и картина пребывала у нее вплоть до ее кончины,  происшедшей  двадцать
пять лет спустя, в феврале 1961 года.
     Месяцы  февраль  и  ноябрь подозрительно часто фигурируют в связанной с
"Аристотелем"  истории  семьи  Эриксонов  --  явление,   в   котором   люди,
неравнодушные к совпадениям, могут усмотреть некое скрытое значение.
     Перед  смертью миссис Эриксон ее постоянно донимали торговцы живописью,
желавшие продать картину,  и  смотрители  музеев,  надеявшиеся  получить  ее
даром.  После  ее смерти попечители собственности миссис Эриксон решили, что
ее завещательные пожелания будут выполнены наилучшим образом,  если  картины
поступят  на  открытые  торги;  аукцион был назначен на конец года в галерее
"Парк-Бернет", что на Мэдисон авеню, 980, в Нью-Йорке.
     Ни для кого не было тайной, говорит "Нью-Йорк  таймс",  что  аукционные
дома "Сотби" и "Кристи" также имели виды на этот "жирный кусок". Поскольку в
продажу  поступали  двадцать четыре картины и ожидалось, что они принесут по
меньшей мере 3 000 000 долларов, все  понимали,  что  причитающиеся  галерее
комиссионные  будут  определены посредством переговоров, а не по стандартной
ставке.
     Будучи  спрошенным  об  этом,  представитель   галереи   ответил,   что
"Парк-Бернет" удовлетворена достигнутой договоренностью.
     На  самом  деле  коллекция Эриксонов принесла 4 679 250 долларов, сумму
рекордную.
     Среди выставленных на продажу голландских  полотен  был  и  "Мужчина  с
селедкой" Франса Хальса.
     Аукцион  пришелся  на  осень  между  берлинским  кризисом  и  кубинским
ракетным кризисом, который снова привел бывших союзников, Россию и  США,  на
грань  войны.  Менее  чем  через  три  года  американским войскам предстояло
отправиться во Вьетнам, дабы защитить американские интересы в  регионе,  где
никаких войск, кроме этих, американских, не наблюдалось.
     В  сражении  за Вьетнам погибло столько же американских военнослужащих,
сколько в первой мировой войне, -- больше пятидесяти тысяч.
     На обе эти войны страну погнали президенты от  демократической  партии,
проводившие свои кампании как либералы и сулившие мир. За первые восемьдесят
восемь  лет нашего столетия каждая война, в какую влезали Соединенные Штаты,
начиналась при сидящем в Белом доме демократическом президенте. Только  один
демократический президент нашего столетия, Джимми Картер, не довел страну до
войны.
     Так его и не переизбрали.
     Продажа  "Аристотеля" с аукциона состоялась 15 ноября. Все кончилось за
четыре минуты. Чек на покупку был датирован 17 ноября, а 18  ноября  картина
Рембрандта, получившая ныне всемирную известность, была уже с великой помпой
и   самовосхвалениями   выставлена   в   Большом  зале  музея  Метрополитен,
приобретшего ее в  ходе  недолгих,  но  бурных  торгов  за  предложенные  по
телефону 2 300 000 долларов.
     Более  высокой  цены  за  картину еще никогда не предлагали ни на одной
открытой либо частной распродаже.
     Это была первая в истории картина, начальная цена которой  составила  1
000 000 долларов.
     Предложение  цены  в  миллион  долларов  было втайне передано за ленчем
мистеру Луису Дж. Мэриону, распорядителю торгов, священником, представлявшим
частного коллекционера, который счел за благо остаться  неизвестным.  Мистер
Мэрион  поведал впоследствии, что, когда картина выставлялась на подиум, эта
цена уже была у него в кармане.
     -- В этом зале было от десяти до двадцати миллионов  долларов,  которые
могли быть предложены за нее, -- сказал он репортерам.
     Двадцать   пять   лет   спустя,  в  1986  году,  американец,  владевший
Рембрандтом меньших размеров, продал его  на  лондонском  аукционе  за  10,3
миллиона  долларов  покупателю,  который,  по  слухам,  был  тайванцем.  Это
послужило  для  Аристотеля  подтверждением  того,  что   деньги   не   имеют
собственной ценности, а полезны лишь в качестве средства взаимных расчетов.
     Однако здесь, в Америке, в 1961 году, сумма в десять-двадцать миллионов
долларов  представлялась  немалой.  Аукцион привлек огромное внимание. За те
три дня, что картина была выставлена перед продажей,  галерею  "Парк-Бернет"
посетило двадцать тысяч человек.
     Это получается почти семь тысяч в день.
     Что  до  самого события, в галерею пришли почти две тысячи зрителей, по
большей части простоявших в очереди на улице час с лишним.
     Предположительных    покупателей     --     коллекционеров,     агентов
коллекционеров,  представителей  музеев  -- допустили в главный зал галереи,
где предстояло провести торги. Тех  же,  кто  пришел  в  качестве  зрителей,
рассадили  в  трех  других  залах,  и  за  происходившим  они  наблюдали  по
внутреннему кабельному телевидению.
     Аукциону предшествовали месяцы тайных приготовлений. Музеям, отобранным
для осуществления попытки купить картину, требовалось время,  чтобы  собрать
деньги,  которые  дадут  им  такую возможность. Среди них был, разумеется, и
музей  искусств  Метрополитен,  покупку  картины  которым  сделал  возможным
"боевой  резерв",  образованный  вкладами нескольких попечителей и более чем
сотни частных лиц.
     Директор музея, мистер Джеймс Дж. Роример, объяснял:
     -- "Аристотель" -- одно из величайших в мире полотен, и было бы до слез
обидно упустить его, находясь в такой близи от Уолл-стрит.
     Когда "Аристотеля" вынесли перед началом торгов на сцену  и  прожектора
преобразовали  рукава саккоса в складки Рембрандтова золота, во всех четырех
залах послышались аплодисменты.
     Еще более громкая овация разразилась четыре минуты спустя, когда  торги
завершились  и  их распорядитель объявил, что приз достался "музею с Востока
страны".
     В первый же день показа картины, в субботу, в музей Метрополитен пришли
сорок две тысячи человек. Аристотеля  установили  перед  обширным,  красного
бархата  задником,  всего  в  нескольких  шагах от сфинкса царицы Хатшепсут,
воссозданного по фрагментам,  найденным  в  ее  гробнице  в  Дейр-эль-Бахри,
датированной 1490 годом до Р. Х. Сфинкса почти никто и не замечал.
     Аристотеля  ошеломила  сутолока  и  потоки людей, рвущихся взглянуть на
него.
     Он гадал, так же ли сильно, как он, потрясен бюст Гомера.
     Он гадал и о том, что сказал бы Рембрандт, если б сейчас увидел его.
     Скорее всего, он сказал бы, что поторопился его продать.
     На следующий день, в  воскресенье,  когда  музей  открывался  всего  на
четыре  часа,  его  руководство  с  надеждой  предсказало,  что придет тысяч
пятьдесят.   Если   действительно   наберется   столько   народу,    рекорд,
установленный   музеем,  выставлявшим  "Мону  Лизу"  и  ватиканскую  "Pietа"
Микеланджело, будет превышен почти на семь тысяч.
     Пришло больше восьмидесяти тысяч!
     С самого утра у главного входа  и  у  трех  дополнительных  выстроились
длинные  очереди,  одна  тянулась от автомобильной стоянки за музеем, другая
вдоль Пятой авеню и Восемьдесят первой стрит, третья -- вдоль Пятой авеню  и
Восемьдесят   третьей  стрит,  и  когда  четыре  часа  истекли,  руководство
объявило, что музей посетило 82 629 человек.
     Такое количество людей за четыре часа дает примерно 20  650  человек  в
час, 344 человека в минуту или чуть больше 5,7 человека за каждую секунду.
     Даже если эти цифры лгут, они лгут весьма впечатляюще.
     Впрочем,  люди  подходили  группами.  У ограждения, защищающего шедевр,
никогда не толпилось  больше  восемнадцати  человек,  и  еще  несколько  сот
терпеливо  переминались за их спинами, растянувшись до противоположной стены
зала.
     Для Аристотеля те дни стали самыми волнующими из  всех,  какие  он  мог
припомнить.  Здесь были люди, которые слышали об Аристотеле, и люди, которые
слышали о Рембрандте, хотя  и  немного  таких,  которые  знали,  прежде  чем
прочитали  об аукционе, что некогда эти двое состояли в тесной связи. За всю
жизнь  Аристотеля  он  ни  разу  не  был  предметом  подобного  интереса   и
преклонения.
     Кое-кто  из  мужчин,  приближаясь,  обнажал голову, как бы при поднятии
флага,  многие  мужчины  и  женщины  прижимали   руку   к   сердцу,   словно
свидетельствуя Аристотелю свое почтение.
     Какая-то женщина шумно жевала соленый кренделек.
     Эта  картина обошлась в кучу денег, авторитетно заявил один джентльмен,
но теперь он видит, что она их стоит.
     Время  от  времени  в  хоре  общей  хвалы  слышался  визгливый   голос,
интересующийся,  почему  эти  деньги  не  потратили  на  то, чтобы накормить
голодные семьи.
     Аристотель знал почему.
     Голодные семьи всегда имеются в  избытке.  А  великие  полотна  великих
художников   появляются   на   рынке   крайне  редко.  Великое  же  полотно,
изображающее Аристотеля, вещь и вовсе уникальная.
     -- Я простояла в очереди дольше, чем на "Мону Лизу", -- объясняла  одна
мать своей дочери. -- Эта картина лучше.
     -- Очень похож на Питера Хофта, -- откликнулась дочь.
     К  концу  той  недели  Аристотель  стал  самым  знаменитым  в Нью-Йорке
философом. Рембрандт же стал художником, о котором больше всего говорили.
     Гомер почти не упоминался.
     В списках бестселлеров появились выпущенные в бумажных обложках издания
трудов Аристотеля, причем  издатели  недооценили  спрос  и  книги  разошлись
мгновенно.
     Фонды  Гетти  и  Макартуров поспешили объявить, что они с удовольствием
купили бы эту картину, если бы уже существовали в то время.
     У правительств Ирана, Брунея и Кувейта попросту не хватило наличности.
     В Вашингтоне представитель президента заявил, что президент  предпринял
бы  сбор  денег,  дабы приобрести картину для Белого дома, если бы хоть один
человек в его администрации знал, что она продается.
     Существуют люди, готовые заплатить огромные  деньги  за  самую  дорогую
картину в мире. За ту, что стоит поменьше, они платить не станут.
     За  первые  семь  недель музей отметил рекордное число посетителей -- 1
079 610 человек; резонно предположить, что почти все они пришли,  дабы  хоть
одним глазком взглянуть на портрет Аристотеля.
     Для себя у него не оставалось ни минуты времени.
     Однако в последующие недели поток посетителей стал неумолимо спадать, и
Аристотеля  начало  охватывать  неумолимое чувство, что им пренебрегают. Его
перенесли из Главного зала в обычный. Люди, которые забредали сюда, даже  не
всегда знали, что здесь находится сам Аристотель.
     Его  одолела  угрюмость,  еще пущая, чем прежде. Ему не хватало сияющих
лиц, торопливых толп, больше уже не стекавшихся, чтобы посмотреть  на  него.
Он  начал даже скучать по обществу сфинкса царицы Хатшепсут из ее гробницы в
Дейр-эль-Бахри. Он висел в одном зале с кучей других Рембрандтов, от которых
скоро  устал.  Как  он  скучал  по  всплеску  солнечного  света,  по  яркому
красочному  мазку,  по  улыбающимся  лицам, по хорошеньким женщинам с других
картин, с которыми он от случая к случаю проводил время в других местах!  Он
отдал бы едва ли не все за Ренуара и Пикассо.
     Его  начинало  трясти  от страха за собственную подлинность всякий раз,
когда возникал вопрос об атрибутации кого-либо  из  других  Рембрандтов  его
зала  или  когда  их называли поддельными. Были тут двое, мужчина и женщина,
насчет которых он проникся сомнениями в первый же день,  как  их  увидел,  и
Аристотель   удрученно   поглядывал   на   них,  испытывая  неуверенность  и
враждебность. Они не казались ему вполне похожими на Рембрандта,  каким  его
знал  Аристотель.  Он  нервничал  от  сознания,  что  теперь он на несколько
сантиметров меньше своего начального  размера  и  что  какой-нибудь  эксперт
может и не принять обычную усушку в качестве разумного объяснения.
     В  1987  году  изображенные Винсентом Ван Гогом подсолнухи, желтый крон
которых начал мутнеть, были  проданы  за  39,9  миллиона  долларов  японской
страховой  компании, которую желтый крон не заботил. И сотни миллионов людей
из всех стран мира не сбежались посмотреть на эту картину. Позже, в  том  же
1987-м, другое полотно Ван Гога принесло продавцу 53,9 миллиона долларов.
     Рембрандтов "Аристотель" отошел на третий план.
     В  горле  Аристотеля  постоянно  сидел  какой-то  комок.  Чем больше он
размышлял о своем положении, тем пуще ему хотелось  принадлежать  кисти  Ван
Гога.  Он  завидовал  картинам из находящейся неподалеку более упорядоченной
"Коллекции Фрика", которая сама по себе была произведением  искусства.  Там,
рядом  с Тицианом и Гойей, Веласкесом и Эль Греко, "Томасом Мором" Хольбейна
и,  в  качестве  достойного   добавления   к   нему   самому,   великолепным
автопортретом  Рембрандта  1658  года,  на  котором  Рембрандт  выглядит как
человек, который вышвырнет вас за дверь, если ему не понравятся ваши  манеры
или  воспитание,  Аристотель был бы среди равных себе, в обществе, какого он
заслуживает, он производил  бы  куда  более  сильное  впечатление  в  музее,
который   всеми   считается  более  изысканным,  несмотря  на  отталкивающих
Фрагонаров и странноватого "Польского всадника".
     Да и расположение "Фрика" Аристотелю нравилось больше. Все-таки зоопарк
рядом.
     Что  до  самих  торгов,  то  под  самый  их   конец   вдруг   наступила
драматическая тишина, продлившаяся секунд десять, которые показались десятью
часами, причем у всех создалось впечатление, что Кливлендский художественный
музей того и гляди приобретет картину за 2 250 000 долларов.
     Жена  одного  из  попечителей Метрополитен, которой померещилось, будто
торговавшийся от имени музея мистер Роример заснул, пришла в такой ужас, что
едва не крикнула мужу, чтобы он добавил еще сто тысяч.
     Но мистер Роример не спал. Прибегнув к заранее обговоренному  коду,  он
постучал  пальцами  по  лацкану  пиджака и скосил глаза вправо, что означало
необходимость набавить еще пятьдесят тысяч.
     Представитель Кливлендского музея  достиг  указанной  ему  максимальной
суммы и дальше идти не мог.
     Других претендентов не было.
     Метрополитен получил картину.
     Шестидесятидевятилетний эксперт, представлявший Кливлендский музей, еще
за месяц  до  аукциона предсказывал, что предложение в 1 500 000 долларов не
имеет никаких шансов, предложение менее чем 2 000 000  долларов  может  дать
шансы  весьма  сомнительные,  2  000  000 дадут ничтожные шансы, а 2 250 000
долларов -- это вполне респектабельное предложение, способное  решить  исход
дела, -- но, впрочем, цена может подняться и выше.
     Он оказался столь же точен, сколь любой другой оракул.
     Музей Метрополитен не сообщил, как далеко он намеревался зайти.
     Третье  по  величине  предложение  составляло 1 905 000 долларов и было
сделано, как удалось установить,  Институтом  изящных  искусств  Карнеги  из
Питсбурга,  поддержанным  благотворительницей  миссис  Сарой  Меллон  Скейф,
учредившей для покупки Рембрандта личный фонд, содержавший чуть больше 2 000
000 долларов.
     В виде  малого  утешения  по  поводу  потери  Рембрандта  представитель
Питтсбурга  привез  домой  "Мужчину  с  селедкой",  купленного  за  145  000
долларов.
     Четвертое по величине предложение принадлежало швейцарскому аристократу
немецкого происхождения.
     В 1972 году музей Метрополитен без особого шума переименовал картину, и
теперь она называется "Аристотель с бюстом Гомера". Однако новое имя  попало
на  табличку  лишь  в 1980 году, и с тех самых пор Рембрандтову "Аристотелю,
размышляющему над бюстом Гомера" грозит опасность отправиться по  пути,  уже
проторенному  его  "Портретом  Питера Хофта" и "Портретом Вергилия". Если их
когда-нибудь удастся собрать и выставить в одном месте, эта триада невидимых
шедевров  Рембрандта  будет  представлять  собою  бесценное  и  неповторимое
зрелище.
     Через  несколько  дней  после аукциона мистер Роример почувствовал себя
обязанным оспорить редакционную статью "Нью-Йорк таймс", в которой обиняками
говорилось о вульгарности этого события. В частности, в  статье  упоминалось
"устойчивое   чувство  неуместности,  даже  безвкусицы  уплаченной  цены"  и
спрашивалось, нельзя ли было найти этим деньгам более  разумное  применение.
Защищая музей, мистер Роример пояснил прессе, что цена значения не имеет.
     -- Деньги -- это всего лишь средство взаимных расчетов.
     Несколько  обладающих  достойной  репутацией  людей  из  числа стоявших
вблизи картины и сейчас готовы под присягой подтвердить,  что  они  слышали,
как Аристотель хмыкнул.




ХVI. Последние слова




33

     Исход  суда  над Сократом был предрешен. Да и сам процесс принадлежал к
числу тех, которые кончаются, еще не начавшись, и самые первые шаги  которых
вдохновляются  их завершением. Как сказал, требуя смертного приговора, Анит,
Сократ не предстал бы перед судом, если бы не  было  ясно,  что  его  сочтут
виновным,  а  судьи  не  сочли  бы его виновным, если бы не намеревались его
уничтожить.
     Счастливого конца не предвиделось.
     Счастливые концы бывают только в трагедиях.
     Где бы мы сейчас оказались, если б Иисус не был распят?
     Суд над Сократом был честным судом.  Сфабрикованных  показаний  там  не
было,  лживых  свидетелей тоже. Их вообще не было -- ни показаний, ни
свидетелей. И судьи это отлично знали. Тем и замечательно правление  закона,
которое  помог  восстановить  Анит,  что  при  нем никаких доказательств для
обвинения человека не требуется.  Довольно  и  убежденности  судей.  Должные
процедуры соблюдались должным порядком. Правосудие свершилось.
     Даже Сократ не жаловался.
     Он не стал произносить очень красивую речь, сочиненную для него другом,
обладавшим  большим  ораторским  даром  и немалым опытом выступлений в суде,
сочтя ее более судебной, чем философской, и  потому  для  него  непригодной.
Многие  из  его  круга  говорили  Сократу,  что  надо бы ему подготовиться к
защите.
     -- Разве, по-вашему, вся моя жизнь не была  подготовкой  к  защите?  --
отвечал  он.  --  Я  во  всю  жизнь  не  совершил  ничего  несправедливого и
окружавшим меня старался сделать получше, так не кажется ли вам, что  лучшей
подготовки к защите и не придумаешь?
     -- Этого   недостаточно,   --  предупредил  его  друг,  которого  звали
Гермогеном. -- Ты же знаешь, Сократ, нашим судьям нравится, когда  их
сбивают с толку речами, так что они часто выносят смертный приговор людям ни
в чем не повинным и, наоборот, оправдывают виновных.
     -- Разве  ты  находишь