что ты отпустил его. Пусть лучше займется чем-нибудь другим.
   Лисбет . Простите, а что, собственно, вам не нравится: его манеры или
то, как он пишет?
   Саския . И то, и другое. Он не умеет и никогда не умел писать  -  это
понимаю даже я. И, кроме того, он слишком редко моется.
   Лисбет . Я не разбираюсь в живописи, поэтому я  не  берусь  судить  о
том, как он пишет. А если он, на чей-то вкус, не достаточно чистоплотен,
то, вероятно, лишь потому, что, как лошадь работает по  дому.  Один  Бог
знает, как я теперь управлюсь одна с мытьем окон, топкой печей и  бегот-
ней по лавкам. Я понимаю, вы все уже решили между собой. Но почему никто
не не думает, каково придется мне, когда уйдет Флит?
   Рембрандт . Я никого не спрашивал, как мне поступить  с  ван  Флитом.
Ученики - мои, и я вправе отказаться от любого из них, если он не  удов-
летворяет моим требованиям.
   Лисбет . Не отказаться, а прогнать. Выражайся проще. А  не  скрываешь
ли ты сам от себя истинных причин? Ты знал, какой из Флита художник  еще
в лейденском сарае. Или там он тебя удовлетворял, а здесь все стали  че-
резчур изысканными, и он уже не устраивает тебя как поденщик!? Не потому
ли, что тебе стыдно за него перед твоими богатыми заказчиками и знатными
гостями!?
   Рембрандт . А если даже отчасти и так? Предположим, что он ставит ме-
ня в неловкое положение. Разве из этого следует, что я собака?
   Лисбет . Никто не называл тебя собакой. Но ты стыдишься его и отказал
ему, как только он стал тебе не нужен.
   Рембрандт . Я предоставил ему все возможности, а  он  не  сумел  вос-
пользоваться ими. Он изо дня в день жил среди воспитанных людей и не на-
учился мыть шею. Он всегда сидел с нами за одним столом, а ест  как  жи-
вотное. Он слышал вокруг правильную речь, а у него изо рта вылетает  та-
кое, что не услышишь даже от извозчика. Если он ничему  не  научился  за
все эти годы, то виноват в этом он сам.
   Лисбет . И ты, подобно фон Зандрарту, отправил его в конюшню...
   Наступает зловещее молчание.
   Лисбет . Я понимаю, куда ты клонишь. Я для  тебя  то  же  самое,  что
Флит. Конечно, ты не станешь утверждать, что я слишком редко  моюсь  или
ем, как животное, но я не ручаюсь за правильность речи и не стала  изящ-
ной дамой, несмотря на изумительные возможности, которые ты мне  предос-
тавил.
   Рембрандт . Не будь смешной, ты же знаешь, речь не о тебе.
   Лисбет . Ты покончил с простой, естественной жизнью, которой мы  жили
в Лейдене, ты стыдишься ее, ты не хочешь, чтобы ван Флит или  кто-нибудь
вроде него мозолил глаза твоим знатным друзьям. А раз ты по частям  выб-
расываешь эту жизнь за борт - недаром ты вышвырнул ван  Флита  из  дому,
словно изношенный башмак, - я не стану ждать, когда наступит мой  черед.
Я уйду раньше, чем мне предложат уйти. Я немедленно уложу вещи и с  пер-
вым же судном уеду отсюда.
   Саския (не слишком убедительно) . Не глупите, Лисбет. У нас и в  мыс-
лях не было ничего подобного.
   Рембрандт (крича) . Вздор! Никуда она не уйдет - это все только  сло-
ва.
   Лисбет . Вы еще увидите, какой это вздор. Я уезжаю сегодня же. (Выбе-
гает прочь. )
   Рембрандт. Вероятно, мне надо пойти к ней и разом покончить  с  этими
глупостями.
   Саския . По-моему, да.
   Прежде чем выйти, Рембрандт подходит к Саскии и целует ее кудри.
   Саския (отстраняясь). Пожалуйста, не надо  -  сейчас  не  время.  Чем
дольше ты задержишься здесь, тем сильнее она разозлится.
   Рембрандт подул жене за ухо, ущипнул ее за бочок, поцеловал в  шею  и
только после этого выходит к Лисбет. Та - молча собирает вещи.
   Рембрандт (довольно беспомощно). Послушай, Лисбет, я вовсе  не  хочу,
что бы ты уезжала. То, что я сказал о ван Флите, не имеет к тебе никако-
го отношения. Повесь-ка все это обратно в шкаф  и  ступай  есть  с  нами
сладкое.
   Лисбет (спокойно и даже холодно). Сегодня я в последний раз  ела  под
этой крышей.
   Рембрандт . Но почему?
   Лисбет . Зачем ты спрашиваешь? Ты сам все прекрасно знаешь.
   Рембрандт . То, что я женат и люблю свою жену, еще не означает, что я
хочу выжить тебя из своего дома.
   Лисбет . Если бы даже ты хотел, чтобы я осталась - а ты этого не  хо-
чешь, - я все равно уехала бы. Двум женщинам под одной крышей тесно. Это
ее дом, а не мой, и время тут уже ничего не исправит. Кроме того, я  ус-
тала от попыток быть не такой, какая я есть на самом деле. Если  уж  мне
суждено скрести полы на кухне, я предпочту делать это у себя дома.
   Рембрандт (показывая на красивые платья, и не вполне  осозновая,  что
он говорит). Возьми эти платья с собой - они твои, и я не хочу, чтобы ты
их бросала.
   Лисбет . Потому, что оставшись здесь, они будут  тебе  упреком?  Нас-
колько я понимаю, упрекать ты себя будешь только в одном - в том, что не
отослал меня еще тогда, когда мне было к кому возвращаться. Теперь же  у
меня никого нет: Ливенс - в Англии, Геррит умер, а жених мой  лейденский
- давно женат.
   Гаснет свет.

Картина десятая.

   Та же гостинная через несколько лет. Утро. Саския полуодетая, сидит у
зеркала и что-то напевает. Входит Рембрандт. Видно он давно уже встал, а
теперь зашел, держа в руках шкуру медведя.
   Рембрандт (раздраженно). Саския?
   Саския (рассеянно не отрываясь от зеркала). Что медвежонок?
   Рембрандт. Посмотри - это что?
   Саския (так же, не отрываясь от зеркала). Что там у тебя?
   Рембрандт (подносит к Саскии шкуру). Посмотри, Саския - это  что?  Да
повернись же ко мне!
   Саския (поврачиватеся). Это шкура, шкура русского медведя, где ты  ее
нашел?
   Рембрандт . В кладовке, мне нужна была шкура для работы.
   Саския . Прекрасно.
   Рембрандт . Да раскрой же глаза, она вся в дырах, ее проела моль.  Ты
знаешь, сколько она стоила? А ее проела моль!
   Саския . Не кричи на меня. Ну чего ты расстраиваешься,  ну  моль,  ну
проела шкуру, что уж тут поделать.
   Рембрандт . Пурпурное бархатное одеяло  тоже  ипорчено  и  персидская
шаль, а я даже не успел их написать!
   Саския . Ну милый, моль - это естественное природное бедствие, с  ко-
торым нам предется мирится, списывая на него известное количество вещей.
Подобно бурям, наводнениям и землятресению, - моль тоже создана Богом.
   Рембрандт (окончательно выходя из себя) . Блохи и вши - тоже  созданы
господом Богом, но это еще не повод, чтобы с ними мириться.  А  известно
ли тебе, что моль водится только домах, где грязно.
   Саския (раскрасневшись от возмущения). Где  грязно?!  Да  покажи  мне
хоть одно пятнышко в доме! Да, да, сейчас же покажи хлть чуть-чуть  гря-
зи!
   Рембрандт (подходит к шкафу, привстает и трогает рукой на верху,  по-
том обнаруживает горы пыли.) Что это по-твоему? Тоже -  природное  явле-
ние? (Обходит всю гостинную, то тут то там натыкаясь на  грязные  вещи.)
Медь и бронза давным-давно нечищены. С потолков свисает паутина!
   Саския (ничуть не раскаявшись). Во всем виноват ты сам.  Да,  я  дала
перед алтарем обет любить мужа и повиноваться ему, но отнюдь не  клялась
прибирать за семью учениками, следить, чтобы ужин был всегда  на  столе,
когда бы - в пять или одиннадцать - господин Рембрандт ни явился  домой,
истреблять моль в чуланах, набитых старым хламом.
   Рембрандт . Старый хлам! Да я купил эту шкуру всего месяц назад!  Да,
прошло несколько лет, как уехала Лисбет, и дом превратился  в  настоящий
сарай.
   Саския. Да на все рук никаких не хватит! Нам нужно, по-крайней  мере,
три служанки, а не две, а если ты и  впредь  желаешь  экономить  деньги,
принадлежащие, кстати, не только тебе, но и мне, то мирись  с  молью,  а
если не нравится, то можешь катиться на все четыре стороны!
   Рембрандт . Отлично, предпочитаю чистый воздух этой грязи. (  Хватает
сюртук и уходит хлопая дверью.)
   Саския бросает чем попало ему во след, потом опускается  в  кресло  -
рыдает.

Картина десятая дополнительная.

   Рембрандт под вечер вернулся с берега замерзшего канала, где  сначала
просто стоял, а когда пришел в себя - рисовал. Он дышит на озябшие руки,
подходит к камину.
   Рембрандт (зовет) . Саския!  Я  вернулся.  Саския!  (Обходит  вокруг,
убеждается, что ее нет и опускается в кресло, не раздеваясь.)
   Через некоторое время в двери, с опущенными руками,  появляется  Сас-
кия. Раскрасневшаяся от мороза, кашляет.
   Рембрандт (бросатеся к ней, обнимает) . Где ты была в  такой  ужасный
холод?
   Саския. Я не могла больше оставаться одна. Я думала, ты уже  не  вер-
нешься.
   Рембрандт . Ну-ну, что тебе взбрело в голову?
   Саския (всхлипывая). Я не могла больше  оставаться  одна.  Поэтому  я
зашла к госпоже Пинеро... а она сказала, что лучшее средство от  моли  -
камфара, и дала немного. Тут я сказала ей, что боюсь даже заглядывать  в
шкаф, но она ответила, что все это глупости, и что она пойдет со мной  и
посмотрит. И она действительно пошла, какая добрая женщина!  Все  оказа-
лось не так страшно, как я думала: пурпурное покрывало совсем цело, а  в
этой старой шали лишь несколько дырочек. Словом, теперь шкаф в  порядке:
мы перебрали, вычистили и пересыпали камфарой все шерстянные и бархатные
вещи. А когда госпожа Пинеро ушла, я вычистила и все остальные шкафы са-
ма. Пока я работала, все было хорошо, и я думала только о  том,  как  ты
будешь доволен, но когда я в поту все закончила, было уже четыре часа  и
я решила, что ты никогда не вернешься.
   Рембрандт (прижимая еще крепче) . Глупенькая девочка, ну куда  я  де-
нусь?
   Саския (всхлипывая). У меня еще не разу так не было печально на серд-
це, и я пошла тебя искать.
   Рембрандт . Но это же глупо, в такой мороз, неодетая.
   Саския (всхлипывая). Ну вот, что я не сделаю - все глупо.  По-твоему,
я - просто дура.
   Рембрандт . Я никогда этого не говорил.
   Саския . Но ты так думаешь. Ты считаешь, что я расточительна,  неряш-
лива, легкомысленна. Ты считаешь, что я не забочусь о доме. По-твоему, я
просто дура.
   Рембрандт . Я считаю, что ты должна поддерживать порядок в доме и еще
мне не нравиться, когда ты повышаешь на меня голос.
   Саския (простуженным голосом). Ты первый его повысил!
   Рембрандт . Кричи, кричи, завтра совсем без голоса останешься!
   Саския . Мне он и не нужен. (Выворачиваясь.) Во всяком случае, с  то-
бой нам не о чем говорить.
   Рембрандт . Вот и хорошо. Мне тоже не помешает капелька тишины.
   Саския . Ты ее получишь!
   Рембрандт . Чем скорее - тем лучше!.
   Саския . Мужлан! (Садится прямо на пол, как детская куколка. Кашляет.
Прикрываясь платком. Потом смотрит на платок, обнаружив кровь.)
   Рембрандт . Встань! Зачем ты сидишь на полу?
   Саския испуганно протягивает платок. Рембрандт замечает кровь.
   Рембрандт . Окуда это?
   Саския . Кровь? Кажется, изо рта, когда я кашляла.
   Рембрандт (поднимая ее с пола и укладывая в кровать, потом зовет слу-
жанку.) . Гертье!?
   Появлется служанка.
   Рембрандт . Сходи за доктором Тюльпом.
   Саския . Зачем? Не гоняй зря Гертье. Я здорова, у меня ничего не  бо-
лит, со мной все  в  порядке  (пытается  приподняться  и  снова  кашляет
кровью). Вот только кровь, откуда она?
   Гертье . Пожалуй, я пойду за господином Тюльпом.
   Рембрандт . Да, быстрее, быстрее.
   Гертье уходит. Рембрандт присаживается на  край  постели.  Они  молча
смотрят друг на друга.
   Рембрандт . О чем ты думаешь?
   Саския . Только о том, как хорошо все получилось - куда лучше, чем  я
надеялась..
   Рембрандт . Что получилось, дорогая?
   Саския . Все. Ну все между тобой и мной.
   Рембрандт . Между нами все идет, как должно идти.
   Саския . Теперь, вот сейчас - да.
   Рембрандт наклоняется, поглаживает ее руку.
   Саския . Погоди, дай мне высказать то, что у меня на душе, и не пере-
бивай меня: мне станет гораздо легче, когда я скажу  все.  И  не  думай,
будто я говорю это, потому что больна, тем более, что это и не  так.  Ты
должен с завтрашенего дня все время посвятить картине. Она такая  краси-
вая, и я все время боюсь, как бы краски не засохли и ты не  перестал  бы
чувствовать то, что чувствовал раньше.
   Рембрандт . Картина подождет.
   Саския . Ждать она не может, а случиться может многое,  и  ты  должен
заниматься только ею... хотя это не совсем то, что я хотела сказать. Мой
дядя Сильвиус, упокой, Господи, его душу, был прав, когда говорил, что я
слишком молода и легкомысленна, и что замуж мне надо идти  за  человека,
который годился бы мне в отцы. Он говорил, что я принесу тебе больше го-
ря, чем счастья, и он был прав. Но я ничего не могла поделать  с  собой,
потому что очень любила тебя - любила, даже когда мы ссорились, и  какие
бы ужасные вещи ты от меня не слышал, я всегда, всегда любила тебя.
   Рембрандт . Полно, полно, он был неправ.
   Саския . Нет, он был прав. Я-то знаю, мой дорогой,  какой  наивной  и
глупой я была. Я никогда не умела управляться с домом и беречь деньги. Я
не умела даже сделать змечание служанке и содержать в  порядке  шкаф.  Я
слишком многое портила и слишком многое покупала.
   Рембрандт . Это я покупал слишком много. Я тратил больше, чем зараба-
тывал. Во всяком случае, я женился на тебе не для того, чтобы ты  содер-
жала в порядке шкафы и берегла деньги. Мне было важно не это. Я женился,
чтобы любить тебя, и, видит Бог, получил больше радости, чем мне полага-
лось.
   Саския . Правда? Рада это слышать. Но, честно говоря, я думаю, что ты
и тут совершил невыгодную сделку: я слишком много болела и слишком часто
бывала беременна, хоть это была бы не беда, не чувствуй я, что ты  обма-
нут - ведь наши дети умирали.
   Рембрандт . Я не обманут. Я получил больше, чем заслуживаю, и наш ма-
ленький Титус...
   Саския . Да. да, теперь когда существует он, теперь, когда я тебе да-
ла ребенка, да еще такого красивого, такого замечательного, я  почти  не
думаю о том, как трудно было тебе терпеть меня. Я знаю: теперь, когда  я
хоть что-то сделала, как следует, а может быть, даже лучше, ты не винишь
меня и в остальном.
   Рембрандт . Я виню тебя?
   Саския . Полно! Ты же отлично знаешь, что я имею в виду.  Я  уверена,
что ты понял меня, дорогой. И я вовсе не собираюсь огорчать тебя. Я сов-
сем не грустная - клянусь, ну совсем. У меня есть все, чего я хотела,  -
ты, ребенок, все, чего женщина может потребовать от лучшего и добрейшего
из мужей. Вот мне и захотелось, что бы ты знал, как я с тобой счастлива.

   Появляется доктор Тюльп. Проходит, кивая головой Рембрандту,  к  Сас-
кии.
   Тюльп . Здравствуйте, дорогая Саския. Ну-ка, послушаем. (Слушает Сас-
кию. Отрывается.) Все хорошо, во всяком случае, я ничего не слышу. А это
значит - ничего серьезного.
   Саския . Но отчего же появилась кровь, доктор?
   Тюльп . По ряду причин, милочка. Кровь не обязательно служит  призна-
ком воспаления легких или их слабости. Она  могла,  например,  пойти  из
горла. Вы сильно кашляли?
   Саския . Да сильно. И еще кричала - мы с Рембрандтом поссорились, и я
накричала на него.
   Тюльп . Вот и слава Богу! Это научит вас быть послушной женой.  Впро-
чем, полежать несколько дней в теплой постели вам тоже не повредило бы.
   Саския (к Рембрандту). Принеси одеяло из шкафа  в  спальне.  Я  хочу,
чтобы ты поглядел, какой там порядок.
   Рембрандт (уходит и вскоре возвращается и набрасывает одеяло). Ты за-
мечательно прибралась в шкафу! Наволочки сложены, как на  парад,  а  пол
натерт как зеркало - хоть смотрись.
   Саския. Ну-ну, идите я полежу, я немного устала.
   Рембрандт и Тюльп выходят и остаются одни.
   Рембрандт . Ну что, доктор?
   Тюльп . Рембрандт, считаю, что должен предупредить вас: болезнь у нее
нешуточная.
   Рембрандт . О господи, неужели так опасно?
   Тюльп (прячет свои руки). Увы.
   Рембрандт . Но сделайте хоть что-нибудь, как же так?!
   Тюльп. Рембрандт, вы знаете как я отношусь к вам, вы с самого  начала
пришлись мне по душе. Что же до Саскии, то я  просто  люблю  ее,  но  вы
должны приготовиться к самому худшему.

Картина одиннадцатая

   Гостиная дома Абигайль. Рембрандт рассматривает предыдущие  наброски,
не понимая, почему у него ничего не получается.  Абигайль  наблюдает  за
Рембрандтом.
   Рембрандт (не замечая, что говорит вслух) . Господи, да  это  же  все
они сразу! Вот Маргарета ван Меер, это ее застенчивая улыбка!  А  это  -
рука госпожи ван Хорн, а здесь  влажные  огненные  кудри  Саскии,  грудь
Хендрикье. (Поворачивается к Абигайль). Простите меня, я, кажется, мыслю
вслух. Я уже стар и чуточку слабоумен. Разум мой то вспыхивает, то  гас-
нет, как отблеск последних углей в догорающем очаге. Если  бы  я  был  в
расцвете сил и славы и встретил такого человека, каким стал сейчас, то я
бы сказал, что он сумасшедший.
   Абигайль . Господин ван Рейн, вам не нужно  извиняться  передо  мной.
Если я не ошибаюсь вы сказали нам в тот, первый раз, что  с  вами  живут
ваш ученик и старушка, которае ведет ваше хозяйство, и дочь. А  что  Ти-
тус, что с ним?
   Рембрандт . Как? Я не скзал про Титуса? Нет, Абигайль, он жив. У меня
двое детей - дочь пятнадцати лет от второй жены и  сын  -  двадцати,  от
первого брака. Оба они живут со мной: девочка помогает вести  хозяйство,
сын продает мои гравюры и полотна. Но Титус очень много работает, я поч-
ти не вижу его. И... знаете... я воспитывал его как принца, а теперь  он
бегает и продает мои работы, как последний бедный приказчик  у  торговца
картинами. Мать оставила мальчику немалое состояние, но к тому  времени,
когда Титус вступит во владение им, от него мало что останется.
   Абигайль . Я понимаю: сейчас он обижен, но  ведь  со  временем  обида
пройдет, не так ли?
   Рембрандт . Беда совсем не в этом наследстве. Как ни странно, он даже
не думает о деньгах - могу поклясться в этом. Обижен не он, а я: я не  в
силах простить ему, что мои картины инетресуют  его  меньше,  чем  моего
ученика. Разумеется, он достаточно учтиво отзывается о моих полотнах, но
я-то догадываюсь, что он не менее учтив и там, где речь идет о  десятках
других художниках. Он просто не видит в моих работах ничего такого,  чем
стоило бы особенно восторгаться.
   Абигайль . А не потому ли он так сдержан, что еще с детсва  привык  к
вашим вещам? Дайте ему время, маэстро, и я уверена: наступит день  когда
он воздаст вам должное.
   Рембрандт . Сомневаюсь. А кроме того, сколько можно  ждать?  Я  стар,
госпожа Барриос, стар, болен и почти забыт. Пишу я лишь потому, что  это
для меня единственный способ убить время. Когда  я  не  пишу,  я  ожидаю
смерти. Думаю я тоже только о ней.
   Абигайль . Неужели, маэстро? Я знаю, это ужасно. Один год я тоже  все
время думала о смерти, а ведь мне тогда еще и двадцати не исполнилось. Я
была совершенно здорова, но не могла спать: я не решалась закрыть  глаза
из страха, что умру ночью. Тогда я не понимала, что со мной творится, но
теперь знаю: что-то меня отвернуло от людей, и мне казалось,  что  я  не
смогу любить. И с тех пор я убеждена, что навязчивая мысль о смерти  вы-
зывается в нас нерастраченной и тоскующей любовью, которую  мы  пытаемся
затаить в себе.
   Рембрандт . Может быть, вы и правы, но я то уже не способен любить...

   Абигайль (подбегая к наброскам и с трудом преодолевая стыд) . Вы? Тот
кто видел это... и это, никогда вам не поверит.
   Рембрандт. Я люблю снег, Хендрикье.
   Абигайль. Да.
   Гаснет свет.

Картина двенадцатая

   Гостиная на Бреерстрат через год после смерти Саскии. Рембрандт лени-
во рассматривает гостиную. Подоходит к карнизам, щупает, необнаружив пы-
ли, цокает языком, рассматривает себя в зеркале, поворачиваясь  то  так,
то эдак, подтягивает живот, потом машет рукой. Появляется Хендрикье.
   Хендрикье. Там какой-то иностранец, настаивает, что он твой друг.
   Рембрандт. Как он представился?
   Хендрикье. Вот представился он вполне нашим гражданином - Ян  Ливенс.
Да вот он сам. (Тут же уходит. )
   Входит, как всегда шикарно одетый, теперь уже сорокалетний Ян Ливенс.
Говорит с легким английски акцентом.
   Рембрандт. Ян, рад видеть тебя в Амстердаме!
   Ливенс. Рембрандт, дружище, ведь мы не ви