о вы там? А?
   Тюльп (незамечая Рембрандта). Насколько  я  понимаю,  нет.  Отсрочить
объявление его банкротом - вот и все, чего мне удалось  добиться  в  го-
родском совете. Ему предоставили еще месяц, чтобы он успел закончить по-
лотна и собрать те небольшие суммы, которые ему задолжали заказчики,  но
после этого его имущество пойдет с торгов.
   Свальмиус. Уверен, что мы должны предпринять еще какие-то шаги.
   Тюльп. Что тут придумаешь? Я был у владельца дома, но он сам в безвы-
ходном положении. Побывал я и в сиротском суде, но судьи наотрез отказа-
лись отменить указ о прекращении выплат, и, со своей точки  зрения,  они
совершенно правы: Рембрандт за несколько лет растратит наследство  Титу-
са. Пытаться спасти его, раздобыв денег взаймы, - безнадежное дело:  ему
нужно слишком много. Я хотел обратиться в Гаагу к Хейгенсу но  Рембрандт
слышать не желает об этом. Заказов новых не предвидется - его манера пе-
рестала удовлетворять горожан, а групповой портерт  для  Дома  призрения
поручен городским советом его ученику Болу. Все его друзья - уже заказы-
вали ему портреты. Но это капля в море. Значит, делу конец.
   Свальмиус. Жаль. Но что будет с Титусом, Хендрикье -  она  ведь  ждет
ребенка.
   Тюльп. Как нибудь выкрутятся - люди и не такое переносят.
   Тюльп и Свальмиус растворяются.
   Рембрандт (зовет). Титус! Титус! Что с ним?
   Появляется Хедрикье.
   Рембрандт. Хендрикье? Где ты была?
   Хендрикье. Я не могла не пойти, раз они прислали за мной.
   Рембрандт. Прислали за тобой? Кто?
   Хендрикье. Старейшины. Слава Богу, что хоть пастора там не было.
   Рембрандт. Неужели ты ходила в церковь?
   Хендрикье. Да. Они прислали за мной, и я пошла, обязана  была  пойти.
Это было очень тяжело, но теперь, когда все позади, я вижу, что все  по-
лучилось не так страшно.
   Рембрандт. Но что тебя заставило согласиться на это?
   Хендрикье. Когда старейшины требуют, чтобы ты пришла и покаялась,  не
идти нельзя, иначе исключат из общины. А теперь я покаялась,  и  с  этим
покончено.
   Рембрандт. Значит, ты явилась к старейшинам и покаялась?
   Хендрикье. А что мне оставалось делать? Они все знали - потому и пос-
лали за мной.
   Рембрандт (ударяя кулаком по столу). Боже всемошущий! Неужели  с  нас
мало унижения? Неужели с нас мало того,  что  мы,  как  нищие,  кляньчим
деньги у друзей? Так ты еще выставляешь себя на  посмешище  перед  твоей
проклятой церковью, чтобы нас и там обливали презрением!
   Хендрикье. Это не пойдет дальше старейшин. Они не скажут никому, даже
своим женам. Они - божьи люди и поступят со мною по-божески.
   Рембрандт. Божьи люди! Да среди нет ни одного, кого Иисус коснулся бы
перстом своим! У Иисуса с этими лицемерами не больше общего, чем с фари-
сеями.
   Хендрикье. Может быть, но в общине принято требовать покаяния от жен-
щины, имеющей внебрачного ребенка.
   Рембрандт. Ты зачала его в любви! Зачем ты пошла туда?
   Хендрикье. Когда за тобой посылают, ты просто идешь и все тут.
   Рембрандт (смеется). О Господи, почему так темно? Дайте свечу.
   Хендрикье ичезает и появляется ван Флит.
   Рембрандт. Флит?!
   Флит. Да, учитель, вы звали меня?
   Рембрандт. Нет, то есть да, здесь темно, зажги свечу, а, впрочем, по-
годи, разве я тебя не прогнал?
   Флит. Нет, учитель, раз я здесь.
   Рембрандт. О Господи, Флит, верный Флит, прости меня.
   Флит. Я сам виноват, что ж поделаешь, не дал Бог таланта.
   Рембрандт. Нет, нет, не говори так, твое золото - верность, а я...  я
всех бросил, и теперь мне темно.
   Флит. Сейчас зажжем сечу, учитель, и все поправится.
   Флит зажигает свечу и превращается в Тюльпа.
   Рембрандт. О, это вы доктор! А я думал  Флит...  Ну  да  я  вам  тоже
кое-чего приподнесу. ( Поднимает раму, просовывает в нее голову,  корчит
гримасу. ) Красив, не правда ли?
   Тюльп. В нашем с вами возрасте ни один мужчина уже не напоминает Адо-
ниса.
   Рембрандт. Ага. Если можно, не сходите с места, здесь темно, а на по-
лу лежат полотна. Значит, некрасив? Хм, дражайший дотор Тюльп, мой  неп-
реклонный судья, я теперь занят одной мыслью: а что же есть эта  красота
и почему разные люди находят ее в одном и том же предмете, иногда несго-
вариваяясь?
   Тюльп. Не знаю.
   Рембрандт. Как же так, дражайший мой хирург, неужели, вскрывая  трупы
людей, вы там не находите ничего кроме мяса, костей  и  сухожилий?  Ведь
должно же быть кое-что еще?
   Тюльп. Вы так думаете?
   Рембрандт. Сомневаюсь (хихикает). А  что  вы  скажете  об  этом,  вот
гляньте на мою мазнью, это все в последний месяц, когда  меня,  наконец,
оставили в покое и еще не вышвырнули из дому.
   Тюльп. Что это, портерты? Вы оканчиваете заказы?
   Рембрандт. (хихикает). Черта с два!
   Зажигает еще свечи, они выхватывают из темноты полотна лежащие на по-
лу. Юноша, наверное, Титус - мчится на тяжелом коне в сторону от  злове-
щих холмов, вперив мрачный взор в  невидимую,  но  страшную  цель  своей
скачки. Далее виднеются лица  друзей:  Клемента  де  Йонге,  Яна  Сикса,
Тюльпазадумчивые, печальные, словно их душу озарило  тайное  откровение.
Затем - полотно "Бичевание  Христа",  изможденного,  раздавленного,  еле
стоящего на ногах, похожего на полумертвых от голода нищих, которых  от-
возят в чумные бараки.
   Тюльп. Боже мой!
   Рембрандт. (хихикает). Недурны, не правда ли?
   Тюльп. Послушайте, если у вас хватает разума, чтобы писать  вот  так,
то вы не можете не понимать, что мы живем в век дураков.
   Рембрандт. Да темен век наш, но не думаю, что он сильно выделяется  в
этом смысле.
   Тюльп. Зачем вы ограничиваете себя двумя свечами? Много  вы  этим  не
сэкономите, а глаза и настроение себе портите.
   Рембрандт. Это Хендрикье придумала экономить на  свечах.  Она  хотела
приберечь их, чтобы у меня здесь было светло, но  теперь  я  понял,  что
свечи мне не нужны, или во всяком случае, их нужно очень мало.  Когда  я
не пишу, предпочитаю сидеть в темноте.
   Тюльп. Как, всю ночь?
   Рембрандт. Но что же делать, кто-то же должен быть в ночном дозоре.
   Тюльп. Это безумие!
   Рембрандт. Безусловно. Должен признаться: я вообще во многом безумен.
Я никогда еще не писал с такой безумной быстротой.
   Тюльп. Так не время ли вам отдохнуть?
   Рембрандт. Нет, не время.
   Тюльп. Но, может быть, вам с Хендрикье и Титусом поехать  в  деревню,
на время, по-моему, им лучше бы при распродаже не пристувстовать.
   Рембрандт. Вот и пусть отправляются куда угодно.
   Тюльп. Но без вас они не поедут.
   Рембрандт. Ну и дураки! Я только и мечтаю, чтобы меня оставили  одно-
го.
   Тюльп. Я понимаю вас.
   Рембрандт. Погодите, я хочу вас поблагодарить.
   Тюльп. За что?
   Рембрандт. Право, не знаю. За то, что вас, одного из тысячи, не  тош-
нит при виде моих полотен.
   Тюльп. За это не благодарят.
   Рембрандт. Я держусь другого мнения. Спокойной ночи, Николас!
   Тюльп. Спокойной ночи, Рембрандт (обнимаются)..
   Рембрандт (зовет). Титус! Где мой мальчик?
   Хендрикье. Ничего страшного, он просто испугался во сне  и  заплакал.
Ему приснился.... (Замолкает. )
   Рембрандт. Кто ему приснился?
   Хендрикье. Медведь.
   Рембрандт. Медведь? Как же так, о господи...
   Гаснет свет.

Картина четырнадцатая

   Снова гостиная семьи Барриосов. Полумрак. Абигайль одна. Входит  гос-
подин де Барриос.
   де Барриос. Абигайль, ты здесь?
   Абигайль. Да.
   де Барриос. Маэстро уже ушел?
   Абигайль. Да.
   де Барриос. Почему ты сидишь в темноте? Давай зажжем свечу.
   Абигайль. Мне не темно, но если ты хочешь...
   де Барриос (подходит к мольберту). Посмотрим, посмотрим, как  продви-
гается работа. Ох-хо, и это все, что маэстро написал за дюжину  сеансов.
Грудь и осанка весьма очаровательны, дорогая, но где лицо?
   Абигайль. Работа продвигается медленно, но он ведь предупреждал.
   де Барриос. Но не на столько же?! Я же видел как  он  быстро  рисовал
Исака.
   Абигайль. Я не знаю, что тебе сказать.
   де Барриос (усмехаясь). Кажется, я понимаю причину этой медлительнос-
ти.
   Абигайль. Что ты имеешь ввиду?
   де Барриос (усмехаясь). Я имею ввиду, что у госпожи Абигайль де  Бар-
риос появился новый поклонник.
   Абигайль. Не думаю.
   де Барриос. А мне это совершенно ясно.
   Абигайль. Будь даже так, меня не следует дразнить.  Женщина,  которая
понравилась ему, вправе этим гордиться и благодарить судьбу. Не  испыты-
ваю никакого желания превращать это в шутку.
   Раздается стук в дверь. Барриосы смотрят друг на друга с недоумением.

   де Барриос. Кто бы это мог быть? (уходит).
   Возвращается в еще большем недоумении.
   де Барриос. Там какой-то молодой человек. Спрашивает тебя.
   Абигайль. Он представился.
   де Барриос. Да, но... право, разбирайтесь сами, не буду мешать  (ухо-
дит).
   В гостинной в полумраке появляется Титус, как две капли воды  похожий
на молодого Рембрандта.
   Абигайль (берет свечу подходит поближе,  вскрикивает).  Господин  ван
Рейн?!.
   Титус. Да, госпожа Абигайль де Барриос. Я узнал,  что  он  пишет  ваш
портерт и решил посмотреть.
   Абигайль. Титус!
   Титус. Он вам рассказывал обо мне?
   Абигайль. Немного. Он говорил, что вы сейчас редко видитесь и ...
   Титус (от смущения берет шляпу и одевает).  ...мне  не  нравятся  его
картины?
   Абигайль. Да, он так считает.
   Титус (задумчиво). Жаль. (После паузы.)  Я,  когда  узнал,  что  отец
опять пишет портрет, страшно обрадовался, ведь он давно  уже  никого  не
пишет, кроме Христа и себя. А вы действительно  прекрасны,  кажется,  он
влюблен в вас. Во всяком случае, он сильно изменился в последние дни. Он
даже принялся за новое большое полотно.  Похоже,  последнее,  которое  я
увижу.
   Абигайль. Зачем вы так..
   Титус. Я смертельно болен, госпожа де Барриос, у меня те же симптомы,
что и у моей матушки.
   Абигайль. Боже милостивый.
   Титус. Ничего, я то уже смирился, а вот отец... Я потому редко  пока-
зываюсь на глаза, чтобы его не расстраивать. Ах эти картины! Будь у меня
силы, я каждый вечер приходил бы смотреть на них.  Все  остальное,  все,
что я продаю, вызывает во мне отвращение. Только они утешают меня. Когда
я смотрю на них, мне кажется что мрак смерти  отступает,  подобно  тому,
как отступает страх при появлении ночного дозора, и я обретаю покой.
   Раздается стук в дверь. Вскоре появляется Рембрандт  в  сопровождении
господина де Барриоса. Рембрандт в раздрызганом виде.
   Рембрандт (к Аббигайль). Простите, я кажется забыл свою шляпу. (Заме-
чает сына.) Титус?! Мальчик, ты что здесь делаешь?
   Титус. Я пришел посмотреть на твою новую работу, отец.
   Рембрандт (не замечая уже никого). А  мне  показалось...  впрочем,  в
последнее время это со мной случается.
   Титус. Я видел в мастерской, ты загрунтовал большой холст  для  новой
картины?
   Рембрандт. Да. "Блудный сын". Я уже сделал несколько набросков отца и
молодого человека.
   Титус. Фигур будет всего две? Только эти?
   Рембрандт. Нет, еще другие... Насколько я  представляю  себе  сейчас,
это просто зрители - стоят, смотрят и не понимают, в чем дело.
   Титус. Зачем же ты их вводишь? Чтобы заполнить второй план?
   Рембрандт. Отчасти. А главное, для того, чтобы  показать,  что  когда
происходит чудо, никто этого не понимает.
   Титус. Значит, фигуры будут грубыми, отец? Может быть, даже  гротеск-
ными? никогда не видел, чтобы ты писал такие.
   Рембрандт. Нет, я задумал не гротеск. Напротив, фигуры, как  я  мыслю
их, будут выглядеть очень достойно. Нельзя превращать человека в карика-
туру только за то, что он не понимает чуда. В противном случае,  оно  не
было бы чудом. Ты не смог бы завтра съездить за охрой и киноварью?
   Титус. Разумеется, отец. Я вернусь, когда ты еще будешь спать.  А  ты
включишь в картину что-нибудь, свидетельствующее о присутствии божества?
Например, ангела или Бога, который взирал бы на сцену, освещая все  свои
светом?
   Рембрандт. Ни в коем случае! Ты прожил со мной столько лет и  как  же
ты мог подумать, что в этой картине найдется место для  чего-нибудь  по-
добного?
   Титус. Прости. (Подходит ближе.) Не разрешишь ли подтянуть тебе чулок
и пристегнуть подвязку? Так нельзя ходить - ты,  того  и  гляди,  спотк-
нешься и упадешь.
   Титус нагибается и, кажется, что это молодой Рембрандт. Ему приходит-
ся встать на колени. И тут заботливое движение превращается  в  объятие.
Де Барриосы смотрят в недоумении на происходящее.
   Рембрандт. Сын!
   Титус. Я люблю тебя, отец.
   Рембрандт. Я тоже люблю тебя.
   Все застывают в полумраке. И тут, откуда-то свысока, появлется  ангел
- старое чучело из амбара. Лица на  сцене  начинают  светиться  каким-то
теплым и добрым светом.


   Хлумов В.
   СТАРАЯ ПЕСНЯ

   Комедия

   Мать - Надежда Львовна Шнайдерман.
   Михаил Анреевич Каракозов - дядя Миша, старинный друг семьи.
   Леонид Абрамович Шнайдерман - сын, зубной врач, на вид лет тридцать.
   Юлия Абрамовна - дочь, младше брата лет на пять.
   Женя - девушка из соседнего подъезда.
   Таня Кожевникова - подруга Юлии.
   Владимир Кожевников - муж Тани.
   Почтальон.
   Представитель еврейской общины.
   Молодой человек - представитель фирмы по продаже недвижимости.
   Молодая женщина - секретарь представителя.

Картина первая
   Конец воcьмидесятых годов. Гостиная в старой московской  квартире.  В
ожидании гостей наведен относительный порядок, но все же видно, что  хо-
зяева собираются съезжать. На стене,  чуть  покосившись,  висит  большая
картина - копия Шишкина "Рожь" (копия сильно больше оригинала). В другой
стороне - копия Марка Шагала - две летящие фигуры  над  Витебском  (тоже
увеличена и висит неровно). В углу гитара, на журнальном  столике  двух-
кассетник. Появляется молодая хозяйка.
   Юлия (зовет). Мама! (оглядывается по сторонам и снова зовет) Мама!
   В гостиную медленно входит мать.
   Юлия. Мама, ты не видала такую зеленую коробку с вилками?
   Мать. С серебряными?
   Юлия (нетерпеливо). Да, да, конечно, с серебряными...
   Мать. Посмотри там (показывает в угол), в ящике номер шесть, под Тур-
геневым.
   Юлия подходит к коробочному небоскребу,  нагибается,  находит  нужный
номер и кое-как снимает верхние ящики.  Мать  тем  временем  подходит  к
большому столу, отодвигает стул, устало присаживается.
   Юлия (развязывает веревки, роется). Тут ничего нет (достает  какие-то
альбомы).
   Мать (вздыхая). Ты же взяла девятый ящик , посмотри, где точка.
   Юлия. Но под Тургеневым (пинает бывший верхний ящик с надписью:  ТУР-
ГЕНЕВ).
   Мать. Я имела в виду, что в этой стопке...
   Юлия. Господи, ты издеваешься надо мной, неужели нельзя сразу  помочь
(снимает еще ящики)? Почему все перепутано? А? Почему все так  перепута-
но? Еще вчера все было по порядку, я  же  сама  надписывала.(В  отчаянии
присаживается на ящик, берет в руки старый, потертого бархата альбом.) Я
ничего не успеваю. Боже, зачем нужно было устраивать этот отходняк.  Ма-
ма, сколько времени?
   Мать. Пол-шестого.
   Юлия. Ничего не успеваю, ой, нужно покрошить картошку и яйца.
   Мать. Я уже порезала.
   Юлия (раскрывает автоматически альбом). Почему  все  так  перепутано?
(смотрит на фотографии. Наконец, соображает.) Зачем его запаковали?  Кто
его сюда положил? Я же просила, не кладите альбомы!
   Мать качает головой. Входит Леонид. Напевает тумбалалайку.
   Леонид (иронически). Предаемся ностальгическим воспоминаниям по роди-
не-мачехе, господа евреи.
   Юлия (захлопывает альбом). Уйди с глаз долой.
   Леонид. Юленька, зачем злишься, голубушка. (Подходит к столу, пытает-
ся взять ломтик сухой колбасы).
   Юлия. Отойди от стола, негодяй.
   Мать. Леня, пойди на кухню, попей чайку.
   Леонид. Ах, чай, русский душистый чай, боже, в последний раз,  мамоч-
ка, как это прекрасно: в последний раз! (Все-таки  берет  ломтик.  Снова
запевает тумбалалайку.Уходит.)
   Юлия. Что я искала? Я забыла.
   Мать. Вилки, серебряные вилки  (замолкает,  вспоминая).  Я  купила  в
пятьдесят девятом, в Столешниковом, Абраму Иосичу на юбилей. Если бы  он
знал...
   Юлия. Мама, перестань сейчас же, мы же договорились - больше ни  сло-
ва. (Ищет ящик номер шесть.) Как все перепутано. (Достает вилки.  Прини-
мается вытирать их полотенцем и раскладывать на столе).
   Мать. Сколько будет народу?
   Юлия. Пятеро, кажется, пять. Постой, нас - трое, Кожевникова  Таня  -
четыре...
   Мать. А Владимир?
   Юлия (нервно). Владимира не будет.
   Мать. Ну, значит, всего - пять.
   Юлия. Как же пять? Четыре.
   Мать. Еще дядя Миша.
   Юлия. Дядя Миша?! Разве он в Москве?
   Мать. Да, он проездом в Москве, он звонил вчера, я... я  забыла  ска-
зать.
   Юлия (подозрительно). Он звонил, зачем?
   Мать. Ну просто, позвонил.
   Юлия. И ты его сразу пригласила...
   Мать. Но что здесь такого, Юленька. Человек позвонил,  я  пригласила,
неизвестно еще, когда свидимся.
   Юлия. Мама, ты невыносима, зачем приглашать чужого человека.
   Мать. Почему чужого, ты же знаешь, Михаил Андреевич -  наш  друг,  он
был другом папы, и потом, я же не спрашиваю, зачем ты пригласила  Кожев-
никовых.
   Юлия (нервно). Я позвала только Таню.  (Пауза.)  Ладно,  надеюсь,  ты
больше никого не приглашала.
   Снова появляется Леонид. У него в руках за спиной тюбетейка.
   Леонид (подходит к матери, надевает тюбетейку).  Мама,  а  что  такое
тумбалалайка? Тум балалайка или тумба лалайка? Причем тут тумба?
   Мать (доброжелательно). Баломут.
   Леонид. Нет, ты скажи, причем здесь тумба?
   Мать махнув рукой, тяжко вздыхает. Леонид опять запевает  и  пытается
пританцовывать лезгинку. Потом останавливается.
   Леонид. Эх, отрощу бороду, прочту Талмуд, и в пески, в пески...  (По-
ворачивается к Юлии) Юлия Абрамовна, почему не в духе?
   Юлия. Отстань. (Смотрит, куда бы еще положить вилку).
   Леонид. Да что вы все, как на похоронах? Глупый народ, чего носы  по-
весили. Новая жизнь начинается, новые горизонты вдали забрезжили, а  они
куксятся? Чай, не в Сибирь едем, на родину, (к Юлии) к мужу, кстати.
   Юлия. Ты посмотри на нее, сидит как заговорщица. Затеяла эти  похоро-
ны, так еще и дядю Мишу пригласила. Договорились же -  все  решено,  все
навсегда решено...
   Леонид. Та-а-ак. Михаил Анреевич Каракозов, собственной персоной, му-
гу, ангел-хранитель, друг семьи. Мама, мамочка, ты нам  праздник  хочешь
устроить или похороны? Или тайную вечерю? А кто будет Иисусом Христом?
   Мать. Дети мои, но нельзя же  так  просто  уезжать,  нужно  же  прос-
титься...
   Леонид. Впрочем, чем больше народу, тем лучше. Гул,  гам,  и  никаких
сокровенных разговоров.
   Звонит телефон. Леонид первым подскакивает.
   Леонид. Алеооо? (слушает, зажимает трубку) Юлия  Абрамовна,  вас  ка-
кой-то хмырь.
   Юлия. Слушаю. (Резко меняется, отвечает сухо). Да, я узнала.  (Слуша-
ет.) Нет. (Слушает.) Нет. (Слушает.) Не смей. (Слушает.) Никогда (броса-
ет трубку).
   Мать. Кто звонил?
   Юлия. Господи, ничего еще не готово. (Уходит.)
   Леонид делает многозначительное лицо, провожая взглядом сестру.
   Мать (вослед). Бедная, бедная, она совсем запуталась.
   Леонид. Ничего, отъезд все разрубит.
   Мать. Пойду на кухню.
   Леонид подходит к зеркалу. Поворачивается, поправляет тюбетейку.  Пы-
тается вскочить на носки и изобразить лезгинку. Звонят в дверь. Слышится
голос матери.
   Мать. Лень, открой дверь.
   Леонид открывает дверь. На пороге молоденькая девчушка. Держится  ру-
кой за щеку.
   Женя. (стесняясь). И-извините. Вы меня не помните?
   Леонид. К несчастью.
   Женя. Я живу в соседнем подъезде.
   Леонид. Очень рад.
   Женя. Понимаете, у меня страшно болят зубы.
   Леонид. Поздравляю.
   Женя. Вы смеетесь, а мне очень больно.
   Леонид. Не смеюсь нисколько. Просто, зубная боль - верный признак на-
личия зубов.
   Женя. Я знаю - вы доктор. Сделайте хоть что-нибудь!
   Леонид. Я не принимаю. (Закатывает глаза.) Прием окончен навсегда.
   Женя. Но что же мне теперь делать.
   Леонид (пожимая плечами). Выпейте анальгину и обратитесь в п