. Черт, это было не фойе, а незнакомая лестничная клетка - я  пере-
путал направление. Ну и хорошо, здесь, быть может, еще ближе к выходу  и
свободе. Но, едва я начал спускаться, как внизу кто-то зашевелился.
   Назад, к свету, стучало в мозгу, когда я бежал вверх по лестнице.  На
последнем этаже я огляделся. Дальше можно было  взобраться  по  пожарной
лестнице, по-видимому, на крышу театра,  но  я  толкнул  низкую  боковую
дверь, и из темноты потянуло пыльным чердачным запахом. Ах, как  мне  не
хотелось темноты, но снизу приближались торопливые шаги. Я вошел,  прик-
рывая за собой дверь, и набросил согнутый из обычного гвоздя крючок.  Не
тот ли это крючок, который подсовывал я Кларе в буфете - мелькнула трез-
вая мысль. Ну уж теперь-то я им воспользуюсь по назначению.
   Слава богу, здесь был какой-то источник света - где-то  вдали,  впро-
чем, о расстояниях можно было только догадываться, светилось  квадратное
окошечко. Шаги приблизились, и кто-то, тяжело дыша, замер по ту  сторону
двери. Я протянул вперед руки и  пошел  на  свет.  Неизвестный  подергал
дверь и затих. Я прибавил шагу и, споткнувшись, упал во что-то мягкое  и
даже рыхлое. Труп - догадался я. Ага. Так  вот  где  они  хоронят  своих
братьев-актеров. Я уже приготовился отряхивать от праха руки. Но  стран-
ная рыхлая масса не прилипала, и я приподнял ее, что  бы  рассмтреть.  В
искусственном свете я с ужасом понял,  что  держу  своего  медвежонка  с
красным ухом.
   Вот оно как получается! Значит, все правда - я  одинокий  зритель,  и
моя болезнь - не воспаленная фантазия хрупкого невежественного  детства,
а гениальное озарение, страшное, быть может, научное открытие.  Да,  это
система знаков, умело расставляемых на моем жизненном пути, как все про-
думано, до каких мелких подробностей. И какой верный  финал  -  раскрыть
все в театре. В том месте, где человеку положенно убеждаться в том,  что
он не одинок, что и другие люди бывают с чувствами, т.е. как бы тоже жи-
выми, здесь все раскрыть! Я прижал к себе медвежонка и поднялся на ноги.
   - Мы с тобой одни, - прошептал я ему и надавил, ожидая  механического
ответа.
   - Дха, - донеслось из ватной груди .
   - Пойдем на свет, дружок, - позвал я его за собой.
   Окно оказалось стеклянной дверью, ведущей на  террасу,  нависшую  над
сценой. Мы встали у самой кромки, впрочем, так, чтобы  оставаться  неза-
метными. Какое удобное место! Наверное, отсюда специальными людьми  низ-
вергаются небесные хляби. Я вспомнил ватный снегопад в Большом в  "Пико-
вой даме". Бедный, бедный Германн, тебя тоже обманули. Тем временем вни-
зу, словно на ладони, разворачивалось второе действие.
   Сергуня приблизился к родительскому ложу. Бледногубый и Клара  спали,
запрокинув назад головы. Впрочем, Клара как-то слишком жмурилась и  дви-
гала ресницами. Мальчик наклонился, несколько мгновений  всматриваяся  в
родные лица, а после поднял руку с блистающим лезвием.  Зал  в  ожидании
притих.
   - Смотри, мой друг, ведь он зарежет, - прошептал я медвежонку.
   - Дха, -снова выдохнула игрушка.
   Э, да откуда ты можешь знать? Ведь тебя же не было со мной в той ком-
нате! Не заодно ли ты с ними? Я тряхнул медведя, и тот жалобно заскулил.
И здесь меня словно самого тряхнуло. Что же это я делаю, спятил  я,  что
ли? Разговариваю с неживой игрушкой, черт, да ведь  мой-то  медведь  был
раза в два поменьше. Это мне, маленькому, он был по плечо,  а  теперь  я
вырос. Да, все подстроено, но как топорно, как будто они не рассчитывали
на мою природную проницательность. Грубо, грубо, как в  плохом  экспери-
менте. В следственном эксперименте! Черт, так вот оно что! И моя  актри-
са, в кожанной куртке, не случайно была. Ага, они выследили меня, но  не
хватало улик, и тогда решили воспроизвести мелкие подробности того  вре-
мени и вывести меня на чистую воду! Да, да, черт - они знали мою  любовь
к театру и воспользовались ею. Точно,  преобразили  старое,  заброшенное
здание, явно приписанное к сносу - не зря же рядом стройка, устроили эту
комедию с буфетом, состряпали наскоро  пьеску,  даже  не  пьсу,  а  одну
единственную сцену, пригласили понятых в качестве зрителей,  черт  знает
каких пенсионеров, и теперь ждут, когда я во всем сознаюсь. То есть,  не
выдержу в самый крайний момент и как-то выдам себя. Ну  уж  нет,  дудки,
господа присяжные заседатели. Не судите и не судимы будете! Нет  меня  в
зале, нет, сбежал, а что сейчас подсматриваю  так  это  надо  еще  дока-
зать.Ну, давай, давай, Сергуня, тычь своим картонным ножичком. Я  раску-
сил твою роль!
   - Притворщики, - прошептал Сергуня и быстро ударил ножом два раза.
   Я отчетливо увидел, как брызнули на белые подушки струи теплой, дымя-
щейся крови. Черт возьми, у меня перехватило дыхание, вот это спецэффек-
ты! Клара судорожно дернулась несколько раз и замерла, глядя в меня  не-
подвидными глазами в нежных, смуглых разводах.
   - Нет! - закричал я на весь зал, но никто меня не услышал. Все утону-
ло в шквале вострженных оваций. Я отвернулся, и, чтобы не слышать  этого
сумасшествия, побежал вон.
   Когда я сбросил гвоздик, дверь открылась, и  на  меня  вывалился  ка-
кой-то человек.
   - Ах, простите, - вежливо извинился гражданин. -Вот, возьмите,  -  он
протянул старый, со стертой позолотой, бинокль. - Хотел в антракте  дог-
нать вас и отдать, да вот не успел, пришлось конец пропустить.
   - Спасибо, - я автоматически поблагодарил его, опасливо беря бинокль.
   Когда я уже сбегал вниз, тот перегнулся через перила и крикнул:
   - Чем все кончилось?
   - Финалом!
   У меня не было ни малейшего желания вступать с ним  в  контакт,  и  я
помчался дальше вниз и лишь перед самой дверью до меня донеслось его за-
думчивое:
   - Ага.
   Теперь бежать просто и прямо. Раз так все мерзко устроено  -  черт  с
ними, с документами. Разве паспортом здесь спасешься? Будто перед  прыж-
ком в воду я набрал побольше воздуху и шагнул в фойе.
   * * *
   В фойе царила шумная театральная суета. Кто пристаривался в  очередь,
кто присел отдохнуть на диванчик, а кто спешил перекурить в  туалете.  С
разных сторон доносились восторженные возгласы, меткие замечания об игре
актеров, общие одобрительные кивания головой. Впрочем,  там,  поближе  к
вожделенным одеждам, где шустро орудовала тетя Варя, зрительский энтузи-
азм уже спал, и там все больше позевывали, а кое-где уже и поругивались.
Длинная людская очередь, словно ископаемое чудовище, медленно  окуналась
головой в суетливое море обыденной жизни.
   Я выставил, как на показ, бинокль и побежал вперед обгоняя неповорот-
ливого монстра. Что же, раз ничего не произошло, то надо жить дальше,  а
без документов все-таки это неудобно.
   - У меня бинокль, - я нагловато посмотрел в глаза чудовищу.
   - Пожалуйста, пожалуйста, - интеллигентно ответила голова.
   Старуха с готовностью приняла волшебный талисман и, отдавая мой плащ,
прибавила:
   - Ну вот, а ты не хотел брать бинокль, тапереча раньше всех до  метро
дочапаешь, а там и домой - на боковую, счастливчик.
   Я демонстративно проверил содержимое карманов - все оказалось  намес-
те, и паспорт, и записная книжица. Черт, подумал я , а ведь за  билет-то
я не платил.
   - За билет как расплатиться? - спросил я, конфузясь, у старушки.
   - Какой тебе еще расплаты надобно? Иди, отдыхай пока.
   На улице по-прежнему стояла мерзкая  октябрьская  слякоть.  Я  поднял
глаза к небу: желтое пятно - далекий отсвет городской жизни на облаках -
поблекло. Город отходил ко сну. Мне стало холодно и одиноко. Я поежился,
согревая бока локтями. Боже мой, пронеслось в моем  изболевшемся  мозгу,
ну вот, опять жизнь, опять бесконечное, беспросветное одиночество.
   - Один, навек один, - прошептал я в темноту.
   - Дха! - донеслось из-под руки.


   Хлумов В.
   Восьмое дело Максимова

   Из всех снов мы называем реальностью тот, от которого никогда не про-
сыпаемся
   Шла вторая половина дня. В списке Максимова из восьми запланированных
дел остались невыполненными три, из которых беспокоило только последнее,
и то не столько своей важностью, сколько неопределенностью.
   Список, приклеенный слева от руля над вентиляторным выходом, трепетал
желтым флажком какой-то банановой республики. Клейкая заграничная бумаж-
ка от постоянного снимания для зачеркивания выполненных дел уже  подсох-
ла, и флажок, того и гляди, мог слететь. Впрочем,  и  остались-то  сущие
пустяки: взять торт в столе заказов - дело номер  шесть,  и  дело  номер
семь - забрать Настеньку из Университета. А вот последнее, восьмое,  на-
писанное в сокращенном варианте, выглядело так:"у-ть об-щее". Что это за
уть общая? Убей Бог, Максимов никак не мог вспомнить, хотя  весь  список
был составлен накануне его же собственной рукой. Вот "З-ать Н." -  озна-
чало забрать Настеньку из университета, но эта "общаяя уть" напрочь  вы-
пала из головы.
   Ну-да будем действовать последовательно, а там все  и  прояснится,  в
который раз приободрил себя Максимов. Да и что  это  все  по  сравнению,
например, с делом номер три: "вы-ть кос-м"  -  выкупить  свадебный  кос-
тюм-тройку, шитый по заказу. Максимов вспомнил  последнюю  примерку  без
особого восторга. Старый еврей портняжка  долго  общупывал  и  обмеривал
Максимова, будто тот был не человеком, а негабаритным грузом. Приговари-
вал еще, мол костюм как фамилия, - на всю жизнь. И Максимов тогда вспом-
нил отца, похороненого в свадебном костюме.  Быстро  располневший  после
женитьбы, Максимов-старший вылупился из костюма, словно мотылек  из  ку-
колки, и тот так и провисел в шкафу, пронафталиненной  мумией.  А  когда
умер Максимов-старший, пиджак и брюки разрезали на заду по-полам  и  так
похорноили покойника, в приличном виде.
   Жалко было отца Максимову, но он отогнал печальные мысли прочь.  Ведь
был он полная великовозрастная сирота и за отцом мог вспомнить  и  мать.
Ведь и она умерла... Эх, да как бы она порадовалась теперь за сына. Дол-
го Максимов ходил в холостяках, и когда все вокруг махнули на  него  ру-
кой, вдруг такое счастье привалило... Настя, Настенька... фантастическая
мечта мужского сердца. Чем она покоряла? Во-первых, обольстительной кра-
сотой таких ножек и бедрышек, мимо которых без замирания  пройти  невоз-
можно, а впридачу, покоряла добрым женским характером.  Как  же  повезло
Максимову! Он и сам это понимал и часто боялся, что все это  только  ему
чудится. Ну что он такое? Местами уже лысеющий  кандидат  наук,  в  ста-
реньком обшарпаном жигуленке, и вдруг такое счастье, иначе и не скажешь,
- привалило. Верите ли? Он иногда даже руки сжимал, словно боялся, что и
она заметит, как он ее не достоин. Ведь, в сущности, он считал себя неу-
дачником. Еще несколько месяцев назад ему казалось, что он уже почти все
знает о своей жизни и от этого выглядел каким-то безликим серым пятном с
потухшим взором. Даже это представление о жизни, как о  чем-то  цельном,
отдельно лежащем встороне, и о том, что человек не живет, а лишь листает
страницы давно написанной книги, он вычитал где-то у  Бродского,  и  оно
прилипло, засело в мозгу и грызло его изнутри, пока не появилась Анаста-
сия. Говоря простым языком, она его вернула к жизни.
   Сейчас он уже остановил машину у стола заказов и, закрыв  глаза,  пы-
тался представить Наcтю. Выходило неопределенно и зыбко, но не смотря на
это, вопреки отсутствию конкретных форм, он каждой своей клеточкой вдруг
почувствовал ее внутри себя. Добившись полного эффекта, вылез из  машины
и хлопнул дверкой. Дверь,будто не родная,откскочила обратно. Тогда  Мак-
симов вспомнил соседа дядю Женю, хозяйственного кряжестого мужика, часто
помогавшего с починкой жигуленка.
   - Ты лентяй, Максимов, а знаешь отчего? От того,что дверью хлопаешь,-
часто говаривал дядя Женя.
   - Так все хлопают, - оправдывался Максимов обычно.
   - А все лентяи. Страна такая, понимаешь, почва - лень три шурупа  ос-
лабить. Так и хлопают по всей России, сволочи.
   Максимову всегда при этом становилось как то не по себе. Да  нет,  не
от оскорбления. Ведь дядя Женя даже как бы и не осознавал, что  за  одно
со страной и самого Максимова сволочью называет. Ему все-таки за державу
было обидно. Ведь не хлопают же дверками владельцы иномарок.
   - Ладно, - обещал в последнее время Максимов, - отрегулирую.
   - Когда же эта? - подражая президенту, акал дядя Женя.
   - Подождите, женюсь сначала... - потупив виновато очи, обещал  Макси-
мов.
   - Ну-ну, ждите пока рак свиснет.
   Была здесь, правда, определенная хитрость. Дело в том, что отец Анас-
тасии, человек разведенный и богатый, обещал в приданое  еще  свеженький
BMW, и эта сладкая для любого автомобилиста переспектива радостным  све-
том озаряла ближайшее будущее Максимова.
   Конечно, таких как дядя Женя на Русси людей мало. Их всегда было  ма-
ло, Кулибиных и Яблочковых, а теперь эта порода - соль  земли  -  значи-
тельно озлобилась и остервенела. Максимов это понимал и остро чувствовал
личную вину, полагая, что уж он-то никакая не соль земли, а человек ник-
чемный, лишний, и что именно от таких слабых  людей  и  происходят  нес-
частья настоящих личностей, вроде дяди Жени.
   Вот взять хотя бы дело номер восемь. Как же можно было его так сокра-
тить до полной неузнаваемости? Ну разве толковый человек мог такое  сот-
ворить? Максимову опять стало страшно,что он женится на такой прекрасной
девушке, не имея никаких к тому оснований. Ведь он трус и  растяпа,  ох,
ох, ох,.. но до чего же теперь счастливый человек. Ну а дело  номер  во-
семь? Он вдруг вспомнил как давно, когда схоронили мать,  ему  приснился
сон, будто она еще жива, но все-таки больна.
   - Сынок, боюсь я числа восемь. - жалуется она ему с  постели.-  Помру
этим месяцем.
   - Да чего же боятся? - удивлялся Максимов во сне, - Сегодня  шестнад-
цатое, значит восьмое уже прошло, а ты еще живая.
   А мать ничего больше не сказала и только печально  посмотрела.  Когда
же Максимов проснулся, то до него дошло - ведь кроме восьмого  в  месяце
есть еще восемнадцатое и двадцать восьмое, а мать, как раз, ровно  двад-
цать восьмого и умерла, да еще и августа.
   В последнее время Максимов часто мать вспоминал, но больше все-таки с
радостью. Вот она ему часто говорила:
   - Ты жениться не спеши, главное не то, чтобы она красивая  была,  или
ты любил ее очень, главное, чтобы она тебя жалела. Запомни, - это  самое
главное.
   Он запомнил, да уже никак не надеялся на свою судьбу, и  вот-на-тебе,
уж наверняка мать была бы рада его счастью.
   В столе заказов Максимов получил свадебный торт, с оранжевым  сладким
вензелем в виде двух сцепленных колец: одно побольше,  другое  поменьше,
но тоже - неестественно большое. Вернувшись в машину, он снял  флажек  и
тщательно зачернил пункт номер шесть деловой программы. Бисквитно-кремо-
вый заказной теперь покоился в багажнике.
   Обратно желтый квадрат не желал приклееваться, а наоборот прилипал  к
пальцам и, наконец, совсем свалился на пол, и Максимов даже не стал  его
поднимать, - дела заканчивались. Надо, да что там надо  (!),  смертельно
необходимо встретиться с Настенькой. Он ужасно соскучился, а после оста-
ется "у-ть об-щее".
   Такое чувство, будто этот восьмой пункт появился извне - настолько он
был неестественно сокращен, просто до полного беспамятства. Может  быть,
здесь какое-то особое задание, придуманное Настей? Да нет, вроде она ни-
чего особенного не заказывала, да и не такой она человек, чтобы в список
самой напрашиваться. Вот и седьмой пункт он сам внес  исключительно  для
разбавки, вообщем-то, не милых его сердцу мероприятий. Конечно, не забыл
бы, конечно, и так об одной об этой встрече целый день мечтал, а записал
для удовольствия, как самое желанное,  как  радость  сладкую  вставил  в
скучный список.
   С другой стороны, вот что непонятно  -  раз  это  дело  следовало  за
встречей с Настей, значит, оно и должно  как-то  сделаться  совместно  с
ней? Черт, наверное, во всей этой предсвадебной  лихорадке  он  порядком
подустал, оправдывался просебя Максимов, и только сейчас взглянул на ча-
сы и аж присвистнул: времени оставалось в обрез.
   А была осень, стоял сентябрь, и был час пик, а час пик осенью особый.
Осторожные владельцы автотранспорта еще не встали на прикол,  дачники  и
отдыхающие, наоборот, уже вернулись в город, и на улицах  Москвы  царило
вавилонское столпотворение. Ну-да в чем-чем, а в автомобильном  вождении
Максимов знал толк. Прирабатывая на извозе в последние годы,  он  доско-
нально изучил все хитросплетения столичных улиц и гнал теперь переулками
и дворами, умело обходя автомобильные заторы.
   Москва светилась кленовыми кронами, и хотелось любить и дышать и бро-
дить, бродить, прикасаясь к любимому человеку...
   * * *
   Все-таки он попал в пробку на пересечении Ленинского и  Университетс-
кого и, потеряв десять незапланированных минут, разнервничался от мысли,
что Настя будет за него волноваться. Господи! Вот ведь  растяпа?!  Опоз-
дать на последнее свидание c невестой. Эта  мысль  обожгла  его  горячей
волной где то в груди как раз в тот момент, когда он  подполз  к  перек-
рестку, и зажегся желтый свет.
   - Ну нет! - в сердцах крикнул Максимов и до упора прижал педаль газа,
вылетая под красный свет на выскочившего из-за автобуса пешехода.
   Последние две третьих секунды, когда уже столкновение стало  неизбеж-
ным, показались Максимову длинее всей его жизни.
   Когда жигуленок совсем остановился, сквозь мелкую паутину треснувшего
от удара триплекса, люди снаружи могли увидеть человека, уронившего  го-
лову на руль. Но Максимов был жив, а вот человек, лежащий поперек  пеше-
ходной зебры, кажется, был мертв.  Сначало  пешехода  подбросило  ударом
бампера на капот, где и сейчас лежал слетевший синий берет, потом удари-
ло об стекло и направило головой вниз на асфальт.
   Первое, о чем вспомнил Максимов, - это был праздничный торт.  Как  же
его там, бисквитного, перевернуло. Он вдруг ясно увидел кулинарное меси-
во, и эта картина больно ранила его своей бесформенностью.
   Максимов поднял голову и поглядел в зеркало заднего вида, надеясь еще
на чудо: будто тотчас пешеход встанет, отряхнется  и  засеменит  дальше,
вдоль жизненной линии. Но нет, ничего подобно не происходило, -  слишком
велика убойная сила асфальта. И он  с  болью  снова  вспомнил  свадебный
торт, а затем и свадебный костюм, и далее как-то  трезво  и  отстраненно
принялся анализировать создавшееся положение: пешеход  трупом  лежит  на
зебре, следовательно, никакой суд уже Максимова не оправдает, да еще под
красный сигнал светофора, а это минимум десять  лет  лишения...  Лишения
чего? Он глянул на часы. Если сейчас же, не оглядываясь, уехать с  этого
проклятого перекрестка, то он опоздает всего-то на пятнадцать минуток, и
его там встретит Настенька, и они обнимуться, будто ни в  чем  не  быва-
ло...
   Он опять поднял голову, пытаясь по изображению в зеркале заднего вида
поставить диагноз. Ничего особенного не изменилось, какие-то люди  стол-
пились вблизи лежащего человека, не оказывая ему первой помощи.  Бежать?
Мелькнула бесполезная мысль и пугливо ретировалась,  гонимая  приближаю-
щимся воем милицеской сирены. Вот здесь Максимова охватил животный ужас.
Господи, так вот оно какое бывает настоящее горе?!
   Интересно, его сразу арестуют или пока оставят на свободе?  Раз  есть
труп, то, наверное, сразу арестуют. Хотя нет,  трупа  еще  нет.  Сначала
должна появиться скорая помощь, и только она может определить есть  труп
на самом деле, или его еще нет. Следовательно, пока нет скорой помощи...
какое неудачное название... Итак, пока нет машины с красным  крестом  на
боку, его никто не может арестовать, и значит, наибольшую опасность  для
него представляет именно этот с красной меткой автомобиль и люди в белом
внутри. Не потому ли он всегда не любил врачей?
   Быть может, его отпустят под залог? Тогда он мог бы поехать на свида-
ние дальше, - ведь она его ждет там на ступеньках, он знает,  она