ухо хрипнул и, будто во сне, позвал:
   - Мама! Мама!
   Тут стало ясно, что он не такой уж совсем, мальчик, а вполне  подрос-
ток, и играет его женщина. Из-темноты донесся мужской голос:
   - Посмотри, кажется Серенький проснулся!
   Потом откуда-то справа появились Клара и Бледногубый, явно  родители,
и последовал приглушенный для мальчика диалог, из коего выяснилось,  что
мальчик болен уже почти неделю, а последние дни температура так  скакну-
ла, что он даже бредит, да и не просто,  вообще,  а  довольно  странной,
многозначительной, судя по интонации Клары, идеей. Да что там интонация,
сами ее слова, конечно, предназначавшиеся для зрителей, а не для мальчи-
ка, говорили о многом:
   - Я ему медвежонка с красным ухом, а он не верит в меня a priori.
   Меня это просто обожгло, и даже не тем, что я вообщее не люблю, когда
актеры как бы между-прочим шушукаются с залом, приглашая зрителя  в  со-
общники, какбудто я обязан именно вместе с ними лгать и притворяться,  а
более всего вот этим медвежьим ухом (я теперь заметил большого плюшевого
медведя, с приделанным самодельным ухом из какой-то красной материи, ле-
жавшего на полу, возле кровати больного). Я, помнится, в тот  самый  мо-
мент впервые почувствовал понастоящему неладное, но еще не совсем, и от-
того даже начал списывать свою необычную реакцию, свое тревожное состоя-
ние, на иногда посещающее нас странное, пъянящее чувство - как будто все
это уже когда-то было именно со мной. Бывает так с людьми:  вдруг,  вне-
запно, накатывает необычное состояние, будто с вами это уже происходило,
и даже более того, вы уже как бы знаете наперед,  что  произойдет,  т.е.
можете даже это предвидеть. И вы, в оцепенении, и  не  имея  возможности
ничего изменить, как бы со стороны, наблюдаете за развитием сюжета.
   Но тут было нечто другое. Ведь если бы  было  именно  просто  обычное
чувство однажды прожитого, то я должен был бы сказать, что когда-то дав-
но уже сидел в таком вот зале, на этом самом месте, на этом самом  спек-
такле, т.е. еще раньше, в незапамятные времена, я уже был таким  же  вот
зрителем. Но фокус-то был в том, и я очень скоро в  этом  убедился,  что
теперь со мной происходило нечто другое: раньше было не то,  что  я  уже
был зрителем, а был именно тем самым больным ребенком, потому что и сло-
ва, и, главное, этот проклятый медведь с красным ухом, это все  как  раз
самое что нинаесть мое, личное! Я даже вспомнил, откуда это красное  ухо
- из моего пионерского галстука, разорванного в ребячьей потасовке и на-
битого ватином из моегоже старого зимнего в елочку пальтишка.  Я  еще  в
этом тогда себе не признался, а только загадал, что вот сейчас эта Клара
подойдет ко мне, т.е. к мальчику-подростку, поднимет с  пола  игрушку  и
скажет: "Смотри медвежонок хуже тебя болел, а мы его вылечили, так  неу-
жели ты не поправишься?". А мальчик ей ответит: "Медведь, он же  не  жи-
вой, и ты не настоящая, ты играешь со мной".
   Именно это и произощло. Клара сделала все, как по написаному,  и  мне
стало страшновато. Да нет, чепуха, совпадение, не может  быть  все  так,
вон и обстановка совем другая, и шкаф бельевой совсем не похож, у нашего
дверка никогда не закрывалась, а если ее закрыть, так она, через некото-
рое время со скрипом открыалась, и окно нарисовано неправильно, наше бы-
ло выше и шире, и с двумя ставнями. И мама моя вовсе не похожа на  Клару
и никогда латыни не употребляла, а уж отец и Бледногубый - просто разные
люди. Да и мальчик не тот. Теперь я узнал мою билетершу-актрису, и поче-
му-то вспомнил ее упругое теплое бедро под натуральной кожей.
   Когда билетерша произнесла угаданные мною слова, сосед справа  озабо-
ченно засуетился, потом попросил у меня бинокль и принялся  с  интересом
разглядывать сцену. Вот это меня рассмешило. Ведь для постороннего чело-
века ничего особенного не происходило на сцене, да и актеры  были  неиз-
вестные. Чего там рассматривать постороннему человеку?  Ну  да,  мальчик
болен, ну и что - дети часто болеют разными страхами, а тут,  как  гово-
рится, еще одни намеки и ничего конкретного, ведь конкретное  мог  знать
только я - СЕРГЕЙ ВИКТОРОВИЧ НАЙДЕНОВ.
   Я втянул поглубже в плечи голову и краем глаза оглянулся на моего со-
седа. Я почему-то подумал, что он украдкой следит за моей  реакцией,  но
ошибся - тот просто впился в сцену. Тогда я посмотрел налево и, с облег-
чением вспомнил, что сижу у прохода. Почему я не сбежал отсюда раньше? Я
застыл. На меня накатила отвратительная, приторная волна страха,  старо-
го, давно забытого детского страха. Не дай Бог вам почувстовать такое!
   Послышался низкий подземный гул, и сцена начала поворачиваться  -  из
темноты выплыла гостинная, и когда тонкая, сколоченная из фанеры стенка,
словно лезвие ножа, перерезала сцену пополам, так,  чтобы  мы,  зрители,
могли одновременно наблюдать происходящее  в  обеих  комнатах,  вращение
прекратилось. Мальчик остался на правой  половине,  а  Клара  перешла  к
Бледногубому в гостинную.
   - С ним опять ЭТО, - сказала Клара опустив беспомощно руки.
   - Чепуха, не волнуйся, ЭТО, может быть, ненадолго,  ЭТО  -  временно,
ведь доктор сказал - обычный детский синдром, температура спадет  и  все
развеется.
   - Но сейчас, что делать сейчас? Он подозревает нас во лжи, понимаешь,
он не верит нам. Он прямо говорит: вы не настоящие.
   - Не волнуйся, я же сказал - пройдет, дай лучше  ему  аспирин.  Нужно
сбить температуру.
   - Хорошо, но как же...
   - Я повторяю, ничего страшного, ведь взрослые обязаны  знать  больше,
чем дети, и от этого детишкам кажется, будто от них что-то скрывают,  ну
а уж если скрывают что-то, то можно подумать и о всеобщей игре,  он  вы-
растет, поймет и успокоится. Не волнуйся.
   - Но он так странно смотрит на меня, он боится меня,  у  меня  сердце
разрывается, когда он так смотрит на меня... - Клара сделала паузу и уже
с каким-то сомнением добавила: - ведь я его мать.
   - Ну конечно, господи, ты его мать, тебе больно от того, что ему пло-
хо, и это нормально, ведь так должно быть.
   Казалось, Бледногубый искренне волнуется, и я даже на секунду поверил
ему, поверил, что он искренне переживает, и тоже хочет помочь и Кларе  и
их сыну, видите, до чего я доверчивый человек, но, слава богу, последую-
щие события не дали мне расслабиться.
   А произошло следующее. Пока продолжался этот душеспасительный  диалог
"разбитых несчастьем родителей", мальчик встал с постели, это было  осо-
бенно подчеркнуто специальным прожектором, подошел к двери и прислушался
к разговору родителей. Благодаря удачному расположению сцены было  видно
одновременно и родитетелей, и мальчика.
   Мой театральный двойник стоял в длинной  ночной  рубахе,  босиком,  и
прислонившись ухом к дверному косяку, изображал смертельное любопытство.
Казалось, вся жизнь этого ребенка зависела от того, что он там услышит.
   - Так он считает нас притворщиками? - наклонившись к самому уху  Кла-
ры, громко спросил Бледногубый.
   Та замахала руками, показывая жестами, что, мол, их сын  подслушивает
под дверью, и надо осторожнее выражаться. Бледногубый  понимающе  кивнул
головой и, обращаясь к залу, еще громче изрек:
   - Считать весь мир театром, - болезнь известная.- И, уже повернувшись
к двери, добавил: - Но для ребенка с неокрепшим телом - губительная. Кто
же мы, отец и мать - Актеры? Куклы?
   Клара, зажав рукой рот, утвердительно закивала.
   - Чепуха! А впрочем, быть может, это и к лучшему.
   Бледногубый сделал паузу и бросил в зал:
   - Пусть опыт станет нам судьбой.
   Больше всего меня поразила стена, разделяющая сцену. Что бы она могла
означать? Да и что она, на  самом  деле,  разделяла,  пока  продолжалось
действие? Неужели, она могла развести по разные стороны лицедеев? Неуже-
ли, они хотели меня убедить в том, что мальчик и  родители  противостоят
друг другу в каком-то важном вопросе? В вопросе о существовании и бытии?
Может быть, - да, стал я потихоньку догадываться о цели спектакля.  Раз-
деляя актеров на две неравные группы, они пытаются убедить публику в ес-
тественности одной из них. Мол, справа на  самом  деле  есть  несчастный
больной воображением ребенок, а те, что слева - всего  лишь  марионетки,
заучившие ранее написанные слова. Ну да, прием срабатывает - зал  затих,
увлекаясь действием. Но меня-то не проведешь. Я - то помню как все  было
на самом деле, когда я стоял под дверью и подслушивал разговор своих ро-
дителей. Все было не так. Мои настоящие родители убивались горем,  а  не
шушукались с публикой. Ну да, появлялись время от времени какие-то  нез-
накомые люди, быть может, врачи или далекие родственники, но они  же  не
шушукались у меня за спиной, а если и говорили шепотом, то исключительно
ради спокойствия моего воображения. Я так увлекся анализом происходящего
(в чем, как вы могли убедиться, я достиг немалых успехов), что пропустил
кусок действия.
   Тем временем родители ребенка удаляются в глубину  сцены,  где  стоит
семейное ложе. Прожектор выхватывает из темноты мальчика. Тот уже открыл
дверь и тихо, на ципочках, подоходит к столу и берет нож.  Рассматривает
его, подставляя в центр светового пучка - лезвие страшно и ярко блистает
в детских руках. Затем отправляется к родительской постели. Зал в напря-
жении затих. Наступает пауза, в конце которой раздается  зловещий  скрип
открывающейся дверцы бельевого шкафа.
   Зал аплодирует. Опускается занавес.
   * * *
   Бежать, бежать, снова застучало в мозгу. Я делаю вид, что все это ме-
ня не касается, и, будто изголодавшийся зритель, спешу в буфет. Конечно,
я ожидал какого-нибудь фортеля и со стороны зала, но здесь, слава  богу,
ошибся. Во всяком случае, ничего осбенного в зрительской массе не было -
обычные жители столицы и ее гости. Да и глупо  предполагать,  что  такую
массу народу, а в зале был аншлаг, специально наняли для розыгрыша. Да и
что я такого придумал, - рассуждал я, перетоптываясь у выхода в  фойе  и
все-таки следя боковым зрением за ближайшими окрестностями, - ведь и сам
Бледногубый объяснил происхождение этого детского синдрома. Ну да, был у
меня в детсве такой страх, ну и что, мало ли общих болезней?
   Едва я вынырнул наружу и уже направился к выходу, как из  неприметной
боковой двери меня поманила тонкая женская рука, - сюда, мол, сюда. Гос-
поди, почему я никогда не могу отказать? Я очутился в узком коридорчике,
почти в объятиях Клары.
   - Как вам первое действие? - спросила она и, не дожидаясь ответа, ув-
лекла за собой. - Пойдемте ко мне в каморку, перекусим, вы ведь,  навер-
ное, страшно голодны.
   В ее "каморке" было в точности то, что я  обычно  рисовал,  воображая
театральную уборную какой-нибудь Сары Бернар. Зеркала, мягкая  мебель  с
витыми ножками, шелковые портьеры , и  запах,  головокружительный  запах
кремов, грима и, конечно, духов. На сервировочномстолике  дымился  ужин:
закуски, фрукты, бутылка шампанского в  серебрянном  ведерце...  Откуда?
Когда на прилавках по всей Москве одна килька, и та - в томатном соусе.
   - Присаживайтесь, милый друг, поужинаем....
   Я, огорошенный развернувшимся буйством света и роскоши, плюхнулся  на
пуфик, и она, любезно, подтолкнула ко мне столик.
   - Разве вы не участвуете во втором действии?  -  я  пытался  навязать
хоть какую-то логику развитию сюжета.
   - Конечно, я занята во втором действии, правда, правда  мне  придется
больше молчать.
   - Но какие же у вас антракты?
   - Ах, вот вы о чем, не беспокойтесь - без вас не начнут, да и без ме-
ня не обойдутся, ужинайте спокойно и не торопите события.
   Черт с ним - хоть поем, оправдывал я свои театральные страдания, нак-
ладывая на тарелку ломтики ветчины, салями и сыра. Клара легким движени-
ем вскрыла шампанское , а я тем временем схватил серебряный нож  и  при-
нялся двигать горками черной икры по масляной равнине белого хлеба.
   - Вы так элегантно обращаетесь с приборами. - Она внимательно следила
за моими движениями.
   - Право... - сконфузился я от откровенного комплимента.
   - Выпьем за продолжение! - предложила Клара.
   - Продолжение чего? - ловя языком икринку и прижимая ее к небу, спро-
сил я.
   - Просто за продолжение. Пока есть продолжение - мы живем, да  и  вот
наш ужин, ведь он есть результат, т.е. продолжение каких-то прошлых  со-
бытий. Ну, как икра?
   Наконец я раздавил икринку и с наслаждением ощутил ее прохладную  со-
лоноватую сущность.
   - Икра натуральная! - вырвалось у меня, и я осекся.
   - И отлично, следовательно, и все остальное - настоящее, значит,  все
продолжается, так за продолжение!
   Наши бокалы сошлись, и раздался волшебный хрустальный звон.  Я  выпил
до дна, а она лишь пригубила.
   - Как вы думате, что будет дальше?
   - Хм, - я немного захмелел и расслабился, - Не знаю, что там  в  этом
пузанчике, - я игриво показал на дымящуюся  фарфоровую  чашу,  прикрытую
крышкой, с торчащим в специальном проеме серебряным половником.
   - Нет, я говорю о пьесе.
   - Понятия не имею, Клара.
   - Не прибедняйтесь, Сергей Викторович...
   - Странный сюжетец, - брякнул я, собрав в кулак всю свою слабую волю.
   - В том-то и дело - сюжет необычный, поэтому я и спрашиваю, - Ведь вы
такой многопытный и взыскательный зритель, и нам бы не хотелось вас  ра-
зочаровывать банальным, предсказуемым спектаклем.
   - Нет, не беспокойтесь, все свежо и непредсказуемо.
   - Так ли уж все?
   Настойчивость Клары стала мне надоедать, и я попытался сменить тему.
   - А Бледногубый, он в самом деле ваш муж,  я  имею  в  виду  реальную
жизнь?
   - Погодите, все-таки, что предпримет мальчик во втором действии?
   - Да понятия не имею.
   - Ну как же, Сергей Викторович, посудите сами: чтобы определить нату-
ральность икры, нужно раздавить хотя бы одну икринку.
   Я поперхнулся, так как пытался доесть с  любовью  приготовленный  бу-
терброд.
   - На что вы намекаете?
   - Вы так держите нож, - она приблизилась ко мне на расстояние вытяну-
той руки и запрокинула голову, оголив длинную тонкую шею. -  Посмотрите,
как бьется жилка, а вдруг это бутафория? Ну!?
   В этот момент, к моему счастью, заговорил настенный репродуктор:
   - Клара, зайди ко мне - есть проблемы, срочно.
   Внутреннее радио  вещало  голосом  Бледногубого.  Клара  выпрямилась,
вздохнула, и с неожиданной покорностью сказала:
   - Надо идти - ах, как не вовремя. Погодите, я сейчас, я быстро.
   Она выпорхнула из уборной, и я дал волю чувствам. Ах  черт,  вот  так
комбинация! Я с силой ударил по столику и тот покатился в дальний  угол,
рсплескивая шампанское. Откуда она знает мое имя, вот еще вопрос. Где я,
господи, что за странная игра?! Да они  все  сговорились,  но  ведь  это
ложь, да и откуда им знать? Нет,  ужасное,  невероятное  совпадение.  Но
нужно сбежать, иначе свихнешься с этими современными театралами.  Я  уже
направился к выходу, как за спиной послышался скрип открывающегося  шка-
фа. Постой, подумал я, в том месте, откуда шел звук,  не  было  никакого
шкафа, а была стена в шелковых обоях. Я обернулся и увидел в распахнутой
потайной двери мою билетершу.
   - Вы? -воскликнул я, разглядывая длинную детскую рубашку.
   - Тссс - она приложила пальчик к губам и поманила меня за собой.
   - Проходите, - она ввела меня  в  скромную,  спартанскую  обстановку,
-Моя уборная рядом, и я подслушивала.
   Она прикрыла секретную дверь и пригласила сесть на грубо соструганный
топчан.
   - Клара вас испугала?
   - Ничуть, но я хотел бы уйти.
   - Да, да, я знаю, она странная. Клара - прима, любовница главного ре-
жиссера, но с претензией и со странными актерскими комплексами.  Ей  все
кажется, что она играет ненатурально, и у нее идея.
   - Какая? - увлекся я, немного успокаиваясь в ее присутствии.
   - Видите ли, Клара считает, что для настоящей  игры  нужен  настоящий
реквизит, ну, например, если по действию происходит дуэль, то и пистоле-
ты должны быть заряженными, и противники должны стрелять без шуток.
   - Но ведь так актеров не напасешься, - сморозил я и нервно засмеялся.
   - А вы думаете, отчего у нас куцая труппа, и обслуживающего персонала
не хватает?
   - Вы шутите!
   - Ничуть.
   - Так зачем вы меня сюда затащили? Я хочу уйти.
   Я решительно встал.
   - Неужели вас не захватил сюжет? Неужели можно уйти, не узнав продол-
жения, в недоумении, с ворохом неразрешенных вопросов? Погодите!  -  она
почти умоляла.
   - У меня нехорошее впечатление, будто весь спектакль играется для ме-
ня.
   - Правда?
   - Правда, правда.
   - Но ведь это прекрасно, ведь зритель должен быть уверен, что все де-
лается для него, для него одного, потому и  называется  -  Театр  Одного
Зрителя.
   - Хорошо, с этим трудно не согласиться, но откуда она узнала мое имя?
   - Ой, да это проще всего! - она всплеснула  руками.  -Наверное,  тетя
Варя сказала.
   - Кто такая? Ах, та мерзкая старуха, всучившая мне бинокль! - осенило
меня.
   - А она как пронюхала?
   - Как-как - вы же плащ сдали в гародероб, а там, поди, и документики,
а наша Муза на руку нечиста.
   - Так, так, так - я лихорадочно соображал на ходу, -роетесь по  чужим
карманам?!
   - Но мы все возвращаем после спектакля.
   И тут я с ужасом вспомнил! Во внутреннем кармане,  там,  в  гардеробе
остался мой дневник - такая маленькая записная книжица. О  нет,  там  не
обычное развернутое повествование, а лишь одни, как я их называю, сокро-
венные идеи. Вот в чем дело! Я , кажется, нащупывал скрытые пружины  те-
атрального действа. Это театр импровизаций. Поймать тоскующего  театрала
не трудно на улицах Москвы: идешь и хватаешь у театральных касс. При ми-
нимальной психологической проницательности выбрать подходящую  жертву  -
элементарно! Потом выпотрошить документики в гардеробе, при общем-то за-
говоре, а там, глядишь, чего и сокровенное подвернется, письмо или запи-
сочка какая, ну а уж если дневник, так это настоящая  удача!  А  дальше,
дальше, как на телепатическом сеансе с подсадными утками. Ох, не люблю я
этих экстрасенсов, гадателей, пророков. А, впрочем, как же с  декорация-
ми, не очень тут все сходится, пожалуй, такого за полчаса не наворочаешь
- краска высохнуть не успеет. Да, на импровизацию это мало похоже.  Нет,
бежать, бежать.
   - Я хочу уйти сейчас.
   - Но подумайте обо мне! - она обхватила ладошками лицо.
   - О вас? Да кто вы мне, я вас не знаю и знать не хочу.
   - Да как же вы меня не знаете, ведь меня зовут Серенький.
   - Ну, это уже слишком, сумасшедший дом, а не театр. Где сцена, а  где
жизнь, все перепутано.
   - Да, да, ведь сцена - это и есть настоящая жизнь.
   - Чепуха, - я потерял голову от ее намеков, - Театр  это  всего  лишь
бледная тень, зыбкое отражение настоящего, и не пытайтесь меня  запутать
искусствоведческими банальностями.
   - Я не путаю вас, я, напротив, хочу вам помочь.
   - Зачем, кто вас просит?
   - Вы.
   - Я? Я? Я - свободный независимый человек, у меня своя жизнь, и  лич-
ная в том числе, и я не позволю лицедействовать в интимной области. Все,
я ухожу.
   - Вы не сможете! - она вновь переменилась и встала во весь рост,  как
на той стройплощадке. - Иначе наступит второе действие,  и  мне  придет-
ся...
   В этот момент послышались шаги.
   - Ах, она возвращается идите, идите.
   Серенький подтолкнула меня обратно к Кларе.
   Но здесь я решил покончить с рабским следованием чужой воле. Я с нео-
жиданной для аткрисы прытью увернулся от ее рук и бросился к  настоящему
выходу.
   - Бойтесь Бледногубого! - донеслось вослед.
   * * *
   В коридоре по левую руку я увидел Клару, входящую в уборную, и  побе-
жал направо. Так, найти выход в фойе,  смешаться,  раствориться  в  зри-
тельской массе. А вдруг антракт давно закончился? Да нет,  без  меня  не
начнут, да и без Клары то-же. Да, прикинусь зрителем, а там -  в  гарде-
роб, вырвать документы и бежать, бежать навсегда. А если Бледногубый?  Я
услышал позади чьи-то крадущиеся шаги.
   Наконец я уперся в дверь и, не долго раздумывая, вскрыл потусторонний
объем