ьку выползла из тумана трагических
событий. В один из вечеров ее призвал под свои знамена научный руководи-
тель под предлогом того, что доклад прошел успешно и что  пора  заканчи-
вать диссертацию, и осталось дописать главу о роли предвестника в  Новом
Завете. Это была новая идея Иосифа Яковлевича:
   - Ведь появись сразу сам Иисус перед народом израилевым,  ну  и  что,
ну, положим, еще один пророк, коих и так было пруд пруди,  а  того  хуже
еще, лжепророк, мало ли их пришло со времен Моисея, так  нет,  Машенька,
обратите внимание, сначала автор нам подсовывает как бы пророка, как  бы
героя - Иоанна Крестителя, и мы вместе с народом израилевым теперь,  че-
рез две тысячи лет, с замиранием почти что готовы водой облиться во вся-
кое время суток. Ведь он акридами питался, и тоже как  бы  непонятно  от
чего произошел, и вдруг на тебе, прямым текстом среди бела дня заявляет,
что я, мол, так себе, хоть Иоанн, хоть и крещу, но вот, мол, тот, что за
мной придет, тот уж будет всамделишный и крестить будет, соответственно,
не водой одной, а еще и огнем и мечом, а я, мол, и пятки  его  недостоин
целовать. Вот это, Машенька, приемчик, вот это вот гипербола, такое и не
часто встретишь у романистов, нет, вы понимаете,  как  все  вывернулось,
вот, мол, я, конечно, гений и мастак во всяких делах,  а  вот  брат  мой
старший, вот-вот, сейчас появится, он и покажет настоящий выход изо мра-
ка. Ну, конечно, тут весь народ пустынный насторожился и вдаль со  стра-
хом и надеждой смотрит, и на тебе, на горизонте явление, не просто  про-
рок какой завалящий, а гораздо более того, сын божий, бого-человек!  А!?
Красиво, такое нарочно не придумаешь, здесь, извиняюсь,  великий  талант
необходим.
   Маша с интересом разглядывала стареющего научного руководителя,  вос-
хищаясь даже не столько его идеей, сколько сопутствующим ей каким-то мо-
лодым задором.
   - И заметьте, Маша, и судьба-то у Иоанна как  эхо  напоминает  судьбу
центральной фигуры, и страдания, и непонимание людское, и  наконец,  ги-
бель мученическая. Вишь, нам как бы подсовывают: вот полный джентльменс-
кий набор, все этапы большого пути, но как выясняется,  их-то  еще  пока
недостаточно, мол, и обычный даже святой человек может их претерпеть, но
мессии из него никак не получится, а вот нужно обязательно еще какое-ни-
будь обстоятельство, такая фантасмагорическая чертовщинка...
   - Да какая же это чертовщинка? - удивилась неуместному появлению  бе-
совского слова в святом диспуте Мария Ардальоновна.
   Иосиф Яковлевич вдруг замялся, покраснел и все  выдал,  но  почему-то
шепотом:
   - Непорочное зачатие, понимаете, Мария Ардалионовна, совершенно мате-
риально необоснованное непорочное зачатие во чреве невинной святой...  -
Иосиф Яковлевич замер, смешно шамкая толстыми влажными губами и, сам пу-
гаясь собственных слов, докончил, - девы Марии.
   Маша, кажется, впервые в этот момент с чисто женским  интересом  пос-
мотрела на стареющего философа. Мало того,  что  тема  разговора  сейчас
затрагивала ее самым живейшим образом, так еще и манера, с  которой  все
это преподавалось, с кряхтением и придыханием, просто-таки  насторажива-
ла.
   - Не знаю, - Маша попыталась свернуть разговор с тревожного места.  -
Вот и с зачатием, кажется, и у Иоанна Крестителя не так все просто.
   - Да... пожалуй, - Иосиф Яковлевич замер, потеряв внезапно нить  раз-
говора, оставшись снова наедине со своим сердечным чувством.

   * * *

   Через неделю добрый доктор поставил дигноз: пятая неделя  беременнос-
ти, и Маша, поджав губы, молча, вышла на свет. На свету кончалась осень.
Мария Ардальоновна любила это время, в ообенности те минутки, когда сож-
мется от сладостной тоски ее трепетное сердце и кажется, что все  конча-
ется и умирает, но еще остается одна черточка, один закатный лучик новой
надежды, надежды на новые возрожденные этапы. Последние листья  облетают
с уже почти голых деревьев, и надо бы петь, про то, как  поздней  осенью
порою бывает день и бывает час... Но не пелось, а  в  воздухе  веяло  не
весною, но каким-то иным обещающим предчувствием.
   И оранжевый храм как опадший кленовый лист красовался рядом с  местом
гибели Змея, и вошла она во храм к отцу Захарию. Тот, как и товарищ Вер-
зяева во сне, как будто тоже ждал ее, но, правда, не прямо у входа, а  в
глубине, у распятия.
   - Я ничего не понимаю, - поцеловав руку, прошептала Мария Ардальонов-
на.
   Отец молчал, словно выжидая еще откровенных слов, но и Мария молчала,
и тогда ему вдруг показалось, что пожелай она, и он смог бы ее понять.
   - Что мучает тебя, дочь моя?
   - Я беременна.
   Отец Захарий перекрестился, хотел вспомнить подходящее место из Ново-
го Завета, но не вспомнил, и тогда начал придумывать что-то  вроде  -  и
дети наши от грехов родительских вкусят - но не сказал,  оттого,  что  у
самого детей-то вовсе не намечалось, и стал, неожиданно для самого себя,
говорить совсем по-другому:
   - Беременна? Это бывает, это вполне естественно в вашем цветущем воз-
расте, - отец Захарий как бы со стороны слушал себя. - Как это быстро  у
вас получилось. - Он совсем не скрывал своих чувств и  последниие  слова
произнес с очевидной завистью, да еще и для полной определенности приба-
вил: - А вот у нас с супругой никак не получается.
   - Да, но я, - Маша замолкла, подбирая выражения, - но я... как бы вам
это сказать, здесь...
   - Говорите , не стесняйтесь, как есть. - Отец Захарий сам не понимал,
что с ним происходило.
   - Мне сегодня доктор сказал, что я беременна, а у меня ничего не  бы-
ло, понимаете?
   - Нет, - просто ответил отец Захарий.
   - У меня ни с кем ничего не было, - будто непонятливому  ученику,  по
слогам разъяснила ситуацию старая дева Мария.
   Она совершенно одурела и от своих слов, и от места, где решила  поде-
литься собственными сомнениями, и от нового, необычного  светского  тона
отца Захария.
   - Вы не волнуйтесь, - он попытался успокоить ее  и  успокоиться  сам.
Зачем он с ней так говорит? Но ведь и ее совершенно  невозможно  понять.
Что она хочет от меня? Она, конечно, понравилась ему, он ее давно приме-
тил и вспомнил о ней давно все, но, конечно, даже в мыслях ничего не до-
пускал. Он только жалел о своем, но с ней ничего не допускал (а сны вся-
кие, тем более замоленные потом сполна, не в счет), и  вот  на  тебе,  у
нее, оказывается, вовсе ничего ни с кем не было, а в  результате  уже  и
беременна. Да ведь что тут такого, уже  с  каким-то  ожесточением  думал
Отец Захарий, достаточно взглянуть на нее, господи, да есть такие женщи-
ны, с такими природными данными, что от одной только  мысли,  от  одного
только свежего порыва могут тут же понести.
   - Думаете, пришла морочить голову, думаете, меня совесть мучает,  что
вас когда-то из университета поперла, а теперь бог знает что придумываю?

   - На все воля Божья. - При упоминании об университете он снова вспом-
нил свой духовный сан, но, впрочем, ненадолго. - Не надо прошлого  вспо-
минать, расскажите по порядку. Ведь вы любили?
   - Да, я любила, именно что любила, а теперь некого.  Вы  извините,  я
путаюсь и не могу сформулировать, потому что и так все запутано. Я люби-
ла и хотела ребенка, но он погиб, понимаете? Нет, конечно, не понимаете,
все дело в этих письмах, вот. - Она протянула послания старой  деве  Ма-
рии. - Старая дева Мария - это я, и это и есть единственная правда,  что
я истинно старая дева, и у меня никогда никого не было, и зовут меня Ма-
рия, а отчество придуманное - Ардалионовна, - она заметила, как удивился
отец Захарий, - да, именно придуманное, вроде как ваше, ведь и у вас не-
настоящее имя, и от этого, наверное, все и происходит.  Читайте,  сейчас
же. Видите, все здесь написано кем-то, который наперед все знал  и,  на-
верное, сам и сотворил.
   Отец Захарий пробежал цепким взглядом записки и спросил:
   - А где первое послание?
   - Я его... - Мария запнулась, - я его уничтожила, понимаете, мне  по-
казалось, что это дурацкая шутка, и я его... выбросила. Но там ничего не
было определенного, я и подумала - шутка Верзяева. А  Змей-Искуситель  -
это Верзяев, мой возлюбленный, он погиб в автомобильной  катастрофе  не-
давно. Понимаете, если верить всему, что здесь  написано,  то  я  должна
быть сейчас беременна, а я и есть беременна.
   Спасибо, хоть не спросил, откуда, мол,  вы  знаете.  Он,  этот  отец,
все-таки умный чкеловек, а умному человеку все нужно разжевывать, потому
что он и понять способен.
   - Понимаете, девственница, оказывается, тоже может, - разъясняла она.

   - Понимаю, - отец Захарий улыбнулся.
   - Да нет, не в том смысле, в смысле чисто физиологическом, так  быва-
ет, но у меня-то ни с кем ничего не было... существенного, -  покраснев,
добавила Мария.
   Боже, что я говорю, думала Мария, что я здесь делаю, зачем я все  это
говорю ему, может быть, действительно все дело в моей прошлой вине,  или
нет, просто я не понимаю, что происходит, и мне страшно. Мне надо бы об-
ратиться к психиатру, а не к святому человеку. Но он-то каков. Заговорил
по-светски во храме, и сразу все вспомнилось мне, и стал как будто преж-
ним студентом, ведь он, кажется, отличником был, а вот как кончил, впро-
чем, приход в столице - это тоже, наверное, не так просто, и я этому как
бы способствовала. Пусть теперь и  он  мне  поможет.  Вот  он,  кажется,
что-то для меня придумал, и мне будет чем успокоиться или, наоборот,  от
чего сойти с ума.
   - Если рассуждать логически, то следует признать или вспомнить  нечто
материальное из вашей жизни перед тем самым  днем  первого  послания.  И
скорее всего, это должно быть связано с вашей работой, с людьми, знающи-
ми ваши проблемы. Может быть, какое-нибудь событие, или просто застолье,
или именины? Человек иногда забывается.
   Он остановился в ожидании  ответной  реакции.  Справа  едва  теплился
красный огонек лампадки. В тусклом крашеном свете чернела икона с нераз-
личимым святым ликом. За спиной отца Захария тоже все было черным-черно,
и золоченые деревянные узоры алтаря тоже казались черными.
   Мария теперь все это заметила, и очень рассердилась на отца  Захария,
и спросила прямо:
   - Вы думаете, я была как-то не в себе?
   Он, извиняясь, пожал плечами, мол, а что же остается.
   - Да, у нас была вечеринка, и я даже выпила немного... - она замерла,
удивленная новой идеей. - Мы были ночью под Иерусалимом...
   Отец Захарий отшатнулся и, крестясь, прошептал:
   - Зачем же вы так.
   А Мария рассердилась еще больше:
   - Отчего храмы ваши снаружи белы, а внутри черны?
   - Откуда это? -оторопел отец Захарий.
   - Из сна, - разъяснила Мария и, не поцеловав руку, вышла вон.

   * * *

   Ну, и что такого произошло в ту ночь? Обычная дачная вечеринка,  день
рождения любимого всеми коллеги, шумная компания, глупые,  напыщенно-оп-
тимистические тосты. Она помнит - ей было грустно, она,  правда,  улыба-
лась, даже с кем то пикировалась, а сама все время думала о Верзяеве,  о
том, как долго он не звонит, и еще мелькнуло, что, может быть, он больше
не позвонит никогда, а она первая тоже не будет, и тогда  она  выпила  с
горя. И вокруг ничего не замечала, только осень и  догорающее  кленовыми
кострами подмосковье, и кажется, с кем-то пошла гулять к берегу, к реке.
И стояла у обрыва, и бродила вдоль крепостной стены Нового Иерусалима, и
заглядывала в бойницы на необычный конусообразный купол храма,  и  снова
глядела в реку, и шутя называла реку рекой Иордан. А потом в  Гефсиманс-
ком саду стало холодно и они вернулись и, кажется, еще выпили, и  дальше
была долгая ночь, а под утро Марсаков привез ее домой, и пытался  обнять
в подъезде.
   Откуда же здесь могут взяться дети? Она потрогала свой  живот,  будто
пытаясь проверить диагноз, но, конечно, было еще ох как  рано.  Но  если
следовать холодному материалистическому взгляду отца Захария, то та  Ие-
русалимская ночь и есть всему причина. Да, она точно не помнит  какой-то
кусок, и даже более того, не помнит точно, с кем она тогда была. С  Мар-
саковым? Наверняка с ним, ведь он красавец, почти такой же, как  и  Вик-
тор, как принц из ее детских мечтаний, коему она всю  жизнь  несла  свою
нелепую девственность. Ах, как это было дико и глупо, хранить себя  ради
бог знает кого, ведь Змей ее все одно женой не взял бы, а следовательно,
выскочить ей придется за бог знает кого. Бог Знает Кого,  повторила  еще
раз Мария. Может быть, окажется ее муж просто добропорядочным человеком,
но зачем,  спрашивается,  допропорядочному  человеку  ее  девственность?
Девственность нужна негодяю.
   Ох, как она разозлилась на отца Захария. Да нет, не за то  даже,  что
он мог о ней предположить, а просто ей стало обидно. Нет,  конечно,  она
понимала, что должно было быть нормальное материалистическое  объяснение
происходящему, но, все-таки, девственность свою ставила выше материализ-
ма и совершенно не задумывалась о вытекающих из нее последствиях.
   Как же она может все это проверить теперь? Прийти на работу,  собрать
всех в кучку, как в былые партийные годы, и поставить  на  повестку  дня
один свой частный вопрос: что сотворили с ней на  той  новоиерусалимской
вечеринке? Представляю эти рожи. Она теперь стала  подробнее  вспоминать
своих коллег и вдруг действительно обнаружила какие-то изменения  по  ее
адресу. И Марсаков, - она теперь вспомнила странные долгие взгляды и ка-
кие-то ухмылки и перешептывания за спиной.  Да,да,  определенно,  что-то
было в этом роде. Правда, бывало и раньше, но раньше она относила все на
счет ее прошлых заслуг. Она знала, что  некоторые  посмеивались  над  ее
партийным прошлым, и особенно те из них, что сами часто лебезили и,  как
теперь она поняла, в партию вступали, в отличие от нее самой, ради одной
лишь карьеры, и называли за глаза ее старой девой и верной вдовой прези-
дента. Последнее прозвище приклеилось к ней со  школьной  скамьи,  когда
случились известные события в Чили.
   Шла осень восьмого класса. Маша, прилежная ученица, забросила учебу и
заболела, но не телом, а существом. Ее изболевшаяся душа, то и дело  по-
кидала девственное, нетронутое тело и уносилась за океан, в далекую  Юж-
ную Америку. Там отчаянные, прекрасные люди, с большими грустными глаза-
ми, как их рисует Илья Глазунов, стояли  насмерть  в  осажденном  прези-
дентском дворце. Она ни на минуту не отрывалась от  маленького  шипящего
транзистора, приносившего все более и более  плохие  вести.  Уже  войска
вошли в Сантьяго, слабое, разрозненное сопротивление смято,  центральный
стадион превращен в концлагерь, пиночетовские гориллы сломали пальцы ве-
ликому певцу и гитаристу, а теперь танки окружили Альенде. До  последней
минуты она не верила, что народ не поднимется на защиту своего президен-
та, и даже когда "Радио Свобода" передала злобную фальшивку о его самоу-
бийстве, она не поверила и лишь зарыдала от бессилия. Ведь  нельзя  было
даже отключить этот  ядовито-правдивый  голос,  потому  что  шла  прямая
трансляция с места событий, а наши станции, как всегда, передавали  вче-
рашние новости. Даже если бы это было правдой, а правдой  это,  конечно,
быть не могло, но пусть даже Он, действительно, самовольно ушел из жизни
- передавать такое, когда еще ничего не решилось, и народ вот-вот  восс-
танет за свободу... да  этого  оправдать  нельзя  ничем!  И  преодолевая
брезгливость, как будто ее лапают грязными, потными  руками,  продолжала
слушать дальше.
   Народ не восстал. Президент удержал его, не желая  большой  крови,  и
сам погиб. Тогда она и решилась: достала перочинный  ножик  и  разрезала
себе палец. А после, на общем комсомольском  собрании  школы,  прочитала
кровью написаное заявление о вступлении в партию.
   Партия - как это странно теперь звучит. На нее вдруг накатило истори-
ческое, даже философское настроение. Мы, человеки, слишком слабы,  чтобы
быть по отдельности, мы любим общественный порыв, когда радость и печаль
разделяется поровну на всех, а, в сущности, все только сводится к  одно-
му, к страху перед смертью. Ведь вместе - и смерть не страшна. Это  Вер-
зяевы - индивидуалисты, им ни к чему товарищи, им самим  хорошо,  у  них
голова на плечах, верхнее тело, а не верхняя часть туловища. А для  нас,
сирых и обездоленных, только и остается какая-нибудь партия, лучше удач-
ная, - Маша улыбнулась своему трагическому чувству юмора.

   * * *

   - Нет, есть вещи, недоступные человеческой логике,  -  говорил  Иосиф
Яковлевич, стараясь не смотреть на Марию, но то и дело упираясь взглядом
в ее живот. - Я, наверняка, смешон, я, в ваших глазах, - смешной  старый
еврей - прошу вашей руки вместо того, чтобы развеять накатившие  на  вас
события. Вот мои письма, - он достал из потертого портфеля ворох  бумаг,
- это письма больного ничтожного человека, они все неотправлены, я боял-
ся, я не мог решиться, уж очень все это выглядит со  стороны  смешным  и
даже банальным. Профессор приударяет за своей аспиранткой, - он виновато
улыбнулся, - да ведь не профессор, а стыдно сказать,  доцент  философии,
да еще не просто, а марксистско-ленинской. Мария, я знаю, что я не  могу
понравиться, такой, такой... - он совсем отвернулся в окно, и,  кажется,
со слезами на глазах докончил, - я не могу быть без вас,  Мария,  будьте
моей женой, пожалуйста.
   Маша, завернувшая вдруг в это утро с работы к научному  руководителю,
совершенно обалдела от нежданных новостей.
   - Так ведь я беременна, Иосиф Яковлевич.
   - Вот и хорошо, - обрадовался  кандидат  философских  наук,  полагая,
будто Маша цепляется за второстепенные обстоятельства,  -  у  нас  будет
сын, я не много получаю, но у меня  есть  квартира,  другая,  отдельная,
правда, я ее сдаю, но можно все вернуть, у нас будет дом, и мы там будем
жить.
   Маша молчала. Тогда Иосиф Яковлевич,с какой-то  обреченной  откровен-
ностью, продолжил свою речь:
   - Жизнь - чертовски простая штука, человеку нужно тепло другого чело-
века, это все, этого достаточно, и не нужно ни денег, ни религий, ни фи-
лософий, ну, то есть вы, конечно, не думайте, будто я совсем  ничего  не
понимаю в житейских потребностях, я знаю, какие бывают  трудности,  если
чего нет, но я сейчас о другом, о  важном.  Человек  живет  идеей,  т.е.
чем-то таким, чего нельзя отнять у него руками и  присвоить,  как  вещь.
Просто без этого человек погибает, опускается на дно, спивается, погиба-
ет, - вдруг он остановился и, помолчав мгновение, скорее подытожил,  чем
спросил: - Я вам совсем не нравлюсь?
   Маша неопределенно качнула головой. Ей стало жалко этого пожилого че-
ловека, ведь никогда раньше она даже предположить не могла такого  пово-
рота, а теперь, когда она сошла с ума, о чем тут говорить? Господи, да и
о чем они говорят? Что мне делать с этим? Она потрогала живот. Там опре-
деленно что-то происходило, что-то побулькивало, и иногда до того  гром-
ко, что ей становилось неудобно перед научным руководителем. Зачем  сей-
час она пришла к нему? Да просто ей не хотелось идти на  работу,  потому
что она все вспомнила, она теперь все вспомнила и  знала  -  ничего  той
подмосковной ночью не могло быть и,  следовательно,  следовательно,  она
сошла с ума, или мир спятил. Ей нужен тот, кто писал эти проклятые  пос-
лания.
   - Так значит, вы мне писем не отсылали?
   Конечно, нет, ни единой откровенной строчки, да и как бы он смог,  он
любит меня и, кажется, настроен серьезно. Тот, кто любит,  должен  выби-
рать слова.
   Это все нужно как-то обозначить, чем-то назвать, найти  какую-то  ду-
шевную аналогию. Нельзя  попадать  в  неизвестное  место  без  малейшего
представления о том, как оно устроено. Для этого есть,  должны  найтись,
подходящие слова, могущие, наконец, обозначить самую неимоверную  комби-
нацию. Итак, у нее будет иначе. Ее окружают добрые,  сердечные  люди,  и
отец Захарий, трезвый набожный бесплодный материалист,  и  ангел-товарищ
Виктор, и, наконец, любящий ее научный руководитель. Они все  порядочные
люди и к тому же - мужчины.