еррит. ...пока не упал, словно последний дурак, и стал калекой?
   Отец. Ты столько работал, что я твой неоплатный должник и никогда  не
рассчитаюсь с тобой...
   Рембрандт. Очень жаль, что в нашем доме  нельзя  пальцем  шевельнуть,
чтобы остальные не усмотрели в этом смертельный грех против них. Ты  сам
вынудил меня, отец, да я имел глупость признаться, что  хочу  поехать  в
Амстердам, а теперь выходит, что я  лишаю  Лисбет  приданного,  попрекаю
Геррита, что он не работник, очень жаль, что вы все у меня такие обидчи-
вые...
   Отец. Ну знаешь, ты тоже не из толстокожих.
   Рембрандт. Во всяком случае, я не считаю, что  другие  должны  всегда
соглашаться со мной.
   Отец. Зато ты считаешь, что другие должны платить за тебя.
   Мать. Хармен!...
   Рембрандт. Насколько мне помниться, я ничего не просил у тебя.
   Отец. Вот как! Ты не просишь? Может быть, ты полагаешь жить в Амстер-
даме без денег, или надеешься так очаровать господина Ластмана,  что  он
будет тебя еще и содержать  ради  своего  удовольствия?  Бог  свидетель,
слишком уж ты возомнил о себе!
   Рембрандт. Ну, что до моей живописи, так я тебе скажу.  Во  мне  есть
такое, что не каждый день встретишь. Если бы Питер Ластман знал, на  что
способны эти руки (поднимает волосатые руки), он, может быть, и учил  бы
меня даром. А если бы это понимал ты, чего, конечно, никогда не будет  -
вы ведь невежды в живописи, то тоже мог бы, для разнообразия, подумать о
чем-нибудь кроме денег.
   Отец. Выйди из-за стола!
   Рембрандт. Это я и собираюсь сделать.
   Отец. А если так, то вон и из дому!
   Рембрандт. Уйду , уйду, не волнуйся.
   Отец. Посмеешь еще так ответить, получишь трепку!
   Мать. Бога ради, Хармен!...
   Отец. Помолчи, Нелтье! Это ты избаловала всех  сверх  меры.  И  пусть
больше на глаза мне не показывается.
   Рембрандт, медленно ступая, уходит.

Картина четвертая

   Снова гостиная дома Абигайль. Рембрандт сидит в задумчивости, прервав
рисование.
   Абигайль. Господин ван Рейн, хотите передохнуть?
   Рембрандт (будто очнувшись). О, извините, я  задумался.  (Смотрит  на
портрет. ) Ничего не получается. (Комкает набросок и бросает его на пол.
) Давайте все сначала, если вы еще не устали.
   Абигайль. Нет, мне очень инетересно, что же, в конце  концов,  у  вас
получится. Скажите, вы были в Италии?
   Рембрандт. Никогда. Я госпожа де Барриос дальше Гааги нигде и не  бы-
вал.
   Абигайль. Как жалко, для художника так важно видеть всю красоту мира.

   Рембрандт. Я люблю снег... госпожа де Барриос.
   Абигайль. Господин ван Рейн, пожалуйста, называйте меня  просто  Аби-
гайль.
   Рембрандт. Хорошо Абигайль... де Барриос.
   Абигайль. Так вот, господин ван Рейн, по-моему, вы лукавите.
   Рембрандт. Что вы имеете ввиду?.
   Абигайль. Глядя на ваши женские портреты, полные жизни и желаний,  не
скажешь , что вам чуждо прекрасное.
   Рембрандт. Я много писал на заказ.
   Абигайль. А я имею ввиду другие портреты.
   Рембрандт. Поверните головку вправо, Абигайль.
   Абигайль. Не хотите отвечать?
   Рембрандт. Госпожа де Барриос, есть красота и... красота. Одна согре-
вает, и ее, человеческую, отыскать не просто, а другая  -  рождается  от
страха.
   Абигайль. Страха чего?
   Рембрандт. Страха потерять ее.  Например,  эти  отвратильные  красоты
природы, они почти все идут от страха перед вечностью.  Это  голубенькое
небо, или морские волны, они есть и были всегда, а ты пришел в этот  мир
на мгновение и, по сравнению с ними, чувтсвуешь  свое  ничтожество.  Они
будто говорят тебе, замри пред нами, твоя душа ничто, ты пришел из  тем-
ноты и уйдешь обратно в темноту, а мы так и будем вечно возвышаться  над
твоим прахом. А человеческая красота, она невзрачная, серая, некрасивая,
ты ее открыл сам, и она пребудет всегда с тобой, она не изменит тебе, не
обманет, всегда согреет теплым словом или взглядом. Она есть свет в этой
ночи, вечный свет каждого человека.
   Абигайль. И все-таки, вы - лукавите. А как же этот Ангел с  Валаамом.
Что эти парящие вверху тела - разве не посланники ли вечности?
   Рембрандт. Ангелы в небе, где?
   Абигайль. Там вверху, в хрустальных небесах крыльями шуршат.
   Рембрандт (задирает голову кверху). Там пустота,  один  итальянец  по
имени Галилео Галилей обнаружил.
   Абигайль (хохочет). Да вы точно сам Валаам, не видите того, что видит
ослица.
   Рембрандт . Да где же?
   Абигайль. Вон, крыла распустил!
   Медленно гаснет свет, а вверху постепенно возникает парящее тело. За-
тем, также постепенно из темноты снова проступает прошлое.

Картина пятая.

   Лейден, 1631 год. Амбар превращенный в  художественную  мастеркую.  В
окне за речкой видна мельница старого Хармена. В центре, над хаосом, под
высоким потолком, растревоженный сквозняками, покачивается манекен (ско-
рее чучело) с утыкаными  перьями,  увенчанный  кудряшками  и  призванный
изображать ангела в сюжете "Ангел и Валаам". Рембрандт, Ливенс,  Флит  и
Доу, несмотря на жуткий холод, усердно трудятся над сюжетом.
   Ливенс. Рембрандт, посмотри, какой цвет я положил на крыло ангела.
   Рембрандт (подходит к мольберту Ливенса). Мне  кажется,  твой  ангел,
того и гляди, спланирует на ослицу.
   Ливенс. Нет, серьезно, по-моему, удачный голубой отлив.
   Рембрпндт. Рубенс был бы счастлив от такого буйства цвета  (возвраща-
ется у своему мольберту).
   Ливенс (помыжает плечами). Тебе не угодишь, ей Богу.
   Все опять окунаются в работу. Вдруг одно крыло ангела срывается с ма-
некена и с шумом падает на пол. Рембрандт, Ливенс и  Доу  отрываются  от
мольбертов, смотрят на манекен и некоторое время смотрят друг на  друга.
Флит продолжает усердно работать.
   Ливенс. Черт возьми, проклятое чучело. (Бросает кисть.) Так совершен-
но невозможно работать!
   Рембрандт. Перестань ругаться.
   Доу. Ливенс прав, мы работаем на ужасном  сквозняке,  как  проклятые.
Кругом щели, а ради чего? Скоро мы будем погребенны под своими собствен-
ными работами, кому они нужны?
   Рембрандт. Доу, ты между прочим, тут учишься.
   Доу. Да, конечно, прости Рембрандт, просто бывает так тяжело, что ру-
ки опускаются.
   Рембрандт. Ладно, хватит, лучше помоги мне поднять лестницу..
   Рембрандт и Доу тащат лестницу. Ливенс поднимает крыло. Флит  продол-
жает работать.
   Рембрандт. Сейчас, сейчас, вставим на место и продолжим. Подай крыло,
Ливенс.
   Ливенс. К черту, ничего не получается. Сваненбюрх был прав - это  не-
подъемный сюжет.
   Рембрандт(с лестницы). Доу, возьми, пожалуйста, крыло у Ливенса и по-
дай мне.
   Ливенс. Да какой это ангел, это чучело огородное в перьях выпи. Ремб-
рандт, пора уже признаться себе, что ничего не выйдет. Ну  скажи,  разве
мыслимо в этом грязном амбаре творить высокое искусство?
   Доу выдерат из рук Ливенса крыло и замирает, глядя на Флита,  продол-
жающего рисовать.
   Рембрандт (с лестницы). Надо было оставаться в апартаментах у Ластма-
на.
   Ливенс. По-крайней мере, у него была настоящая натура.
   Рембрандт (с лестницы). Вот я и говорю, возвращайся в Амстердам.
   Ливенс. Черт, на какие шиши?
   Рембрандт(с лестницы). Дело не в деньгах, а дело в том,  что  Ластман
тебя изгнал из своих любимчиков.
   Ливенс. Но и ты к нему в любимчики не попал.
   Рембрандт. А я и не стремился.
   Ливенс. Потому ты и проторчал у него больше года.
   Рембрандт. Все-таки, я кое-чему у него научился.
   Ливенс. Рембрандт, о чем мы спорим? Стоило тебе  чуть-чуть  потрафить
ему, рисуя шлюх не шлюхами, а небесными богинями, и я тебя уверяю, у нас
уже давно была бы своя мастерская в Амстердаме, а не пргонивший сарай  в
Лейдене.
   Рембрандт. Доу, ты дашь мне крыло или нет?
   Доу (показывая на Флита). Чем это занят Флит?
   Все обращают свои взоры на Флита, который  усиленно  трет  кистью  по
холсту.
   Ливенс. Флит, что ты там приумолк?
   Флит (отрываясь, наконец, от картины, непонимаще смотрит  на  товари-
щей.) Я пишу крыло ангела.
   Ливенс. Правое или левое?
   Доу (покрутив крылом, сравнивая с манекеном). Сейчас скажет - правое.

   Флит (опять упирается в холст). Правое.
   Доу. Ну так я тебе его принесу поближе. (Подходит к Флиту и  подсовы-
вает ему под нос крыло).
   Флит Что это?
   Ливенс. Крыло.
   Флит (ищет глазами Рембрандта) Чье?
   Доу. Ослицы.
   Флит. Разве у ослицы могут быть крылья? Или это новое задание?
   Доу (заглядывает за мольберт). А разве могут быть у ослицы...  (тычет
крылом в холст)...
   Флит Это вымя.
   Доу. Мугу... а вот это значит хвост проглядывает?
   Флит Ну-да.
   Доу начинает смеятся, потом к Флитовому творению  подходит  Ливенс  и
вспрыскивает. Рембрандт тоже начинает хохотать.
   Ливенс. Рембрандт, помотри сюда. Ой, не могу.
   Рембрандт (сходит с лестницы, заглядывает в полотно Флита и перестает
смеятся). Флит, как же так?
   ван Флит. Я так вижу.
   Рембрандт. Ладно, хватит смеятся, Флит, подержи лестницу.
   Рембрандт кое-как добирется до манекена и вставляет крыло. Потом сно-
ва все принимаются за работу. Через некоторое время раздается скрип отк-
рывающейся двери, манекенен качнуло, и крыло снова сваливатеся на пол.
   Рембрандт. Черт побери, кого там нелегкая?
   Появляется отец. У него отдышка, и он прижимает рукой сердце.  Обходя
многочисленные препятсвия, натыкается на крыло, непонимая, крутит его  в
руках. Потом замечает манекен и шарахается в сторону.
   Рембрандт. Отец?! (Подходит, берет  крыло  и  бросает  его  куда  по-
дальше).
   Хармен. Приходил слуга господина ван Сваненбюрха.
   Рембрандт. Что-нибудь важное?
   Хармен. По-моему, да. Он просил срочно передать тебе записку  (протя-
гивает листок).
   Рембрандт (пробегает глазами). Нда...
   Хармен. Прочти, если можно.
   Рембрандт (читает вслух). "Его милость Константейн Хейгенс, секретарь
принца Оранского в Лейдене. Он - большой  знаток  живописи  и  подбирает
картины для принца. Жди его сегодня вечером от восьми до девяти".
   Ливенс (охает и с размаху шлепает себя по щеке. Ни фига себе!
   Доу взвизгивает, а Флит поднимает голову от холста.
   Хармен. Что за телячий восторг. Не сомневаюсь: он придет, посмотрит и
уйдет с пустыми руками. Но, все равно, спасибо господину ван  Сваненбюр-
ху, он оказал нам большую любезность, направив к вам столь высокого гос-
тя.
   Ливенс. Мы ему покажем моего "Человека в берете".
   Дау. А моего "Мальчика с обручем", вы тоже покажете?
   ван Флит громко вздыхает.
   Рембрандт (как-то уж слишком невозмутимо). Присядь, отец.  Вот  стул.
(Рембрандт смахивает со стула шарф с бахромой и шляпу. Потом попорачива-
ется к товарищам. ) Главное, выбросить из головы веревку. Вы должны  ви-
деть манекен таким, словно он парит, а не висит на веревке.  Его  что-то
поддерживает, что-то поднимает вверх, как рыбу в воде или семя молочая в
воздухе.
   Флит первым возвращается к мольберту. Затем и Ливенс,  и  Доу  нехотя
берут кисти в руки.
   Рембрандт (отцу). Сядь же отец, отдохни. У тебя утомленный вид.
   Хармен. Давненько я здесь не был. Здесь очень холодно.
   ван Флит. Что же за сила поддерживает ангела вверху? Как  ее  изобра-
зить. Ведь он же не рыба?
   Рембрандт . Для него нет понятия "вверх" и "низ", он - посланник  Бо-
га.
   Ливенс. Иллюзию парения можно создать с помощью одежд.
   Рембрандт . Нет, одежды лишь подчеркивают парение, а  иллюзию  должно
создавать само тело. Флит, будь добр, смотри себе под ноги, позади  тебя
лежат мои этюды маслом.
   Флит поднимает этюды пытаясь их переставить подальше.
   Хармен. Можно мне взглянуть на эти картины. (Подходит, берет в руки.)
Это Нелтье, а это я! Хм... Прости Рембрандт, но, по-моему, ты должен по-
казать эти портреты их милости Хейгенсу.
   Рембрандт (раздраженно). Но это же не картины, а всего лишь этюды.
   Хармен. А на мой взгляд они очень хороши.
   Рембрандт Да на что они сдались тебе, отец? Здесь валяется,  по-край-
ней мере, штук двадцать таких же.
   Хармен. Уж, не имеешь ли ты ввиду это чучело? Господи, быть может,  я
и не понимаю в живописи, но на этих портретах, где ничего не приукрашено
, как раз и есть то, что парит подобно летящему семени молочая,  подхва-
ченому ветром. Да я вижу, что сделал ты немало, и, по-моему,  ты  должен
показать эти портреты. (Встает чтобы уйти.)
   Рембрандт Погоди, отец. Я сейчас приставлю крыло и провожу тебя.
   Хармен. Не стоит, продолжай работать. Надеюсь, ты все-таки  приберешь
в мастерской?
   Рембрандт Это еще зачем? Только потому, что он - аристократ  и  прид-
ворный из Гааги? Только потому....
   Хармен. Только потому, что здесь грязно, как в свинарнике (распахива-
ет дверь).
   Рембрандт (в догонку) . Не сердись, отец.
   Хармен. Я не сержусь, сын. Просто здесь немного нужно убраться, а  уж
насчет тех картин, не знаю, понравятся ли они их милости, но это -  нас-
тоящее.
   Рембрандт . Хорошо, я приберусь.  А  картины...  конечно,  я  покажу,
только врядли они понравяться. Питеру Ластману, например, такие штуки не
нравились, верно Ян?
   Ливенс. Я тоже пойду, надо бы приготовить угощение поизысканей, мари-
нованых угрей и французского вина... да и себя привести в порялок.
   Доу. И мне тоже, пойду, Рембрандт, я совсем перепачкался.
   Рембрандт (развел руками, провожает всех взглядом и поворачивается  к
Флиту) . А ты что же?
   Флит. Я помогу тебе убраться и пойду совсем - мне  нечего  показывать
его милости, а то, не дай Бог, я еще что-нибудь опрокину.
   Флит начинает разгребать мусор, а Рембрандт выставлять рядком  карти-
ны. Гаснет свет.

Картина шестая

   Рембрандт один. Все готово к приему гостя. Раздается довольно  робкий
стук.
   Рембрандт (кое-как справившись с волнением) . Входите, дверь  не  за-
перта.
   Появляется Константейн Хейгенс, в дорогом, но строгом камзоле с белы-
ми брыжами.
   Хейгенс. Господин ван Рейн?
   Рембрандт . Да, это я, ваше превосходительство. Нет, нет, не снимайте
плащ - здесь довольно холодно.
   . Хейгенс, быстро окинув взглядом картины, прямо напрвляется к "Иуде,
принимающему тридцать серебрянников"
   Хейгенс (ошеломлен). Иуда, принимающий тридцать  серебрянников.  Боже
правый, неужели это - ваше? Вы, в ваши годы, сумели написать такое?
   Рембрандт (взволнованный очевидным признанием) . Да, это мой  "Иуда".
Я только вчера закончил его. Мне и самому кажется, что он удался.
   Хейгенс (не отрываясь от картины). Это же великое полотно, как  чело-
вечны муки Иуды, и как отвратительно чисты одежды служителя храма,  про-
тягивающего серебрянники! Раз, два, три... Господи, мне хочется  все  их
пересчитать, будто я не знаю ответа. Подобного я никогда не видел.
   . Хейгенс, качает восхищенно головой и хочет обнять худоэника. В этот
момент появлется Ливенс.
   Рембрандт (скрывая расстройство) . Это мой сотоварищ-художник, Ян Ли-
венс. Он работает здесь со мною уже пять лет.
   Хейгенс . Но почему именно здесь? Зачем вы  хороните  себя  в  глуши?
Правда, пребывание в вашем городе доставило  мне  большое  удовольствие,
но, на мой взгляд, Лейден - самое неудачное место в мире для художника.
   Ливенс (примащивая на столе свои покупки и  преувеличенно  жестикули-
пуя) . Вы более чем правы, ваше превосходительство. Здесь нужно жить бо-
гословам, адвокатам, врачам: для таких в Лейдене солнце никогда не захо-
дит. Вы легко представите себе, что это за город, если я скажу вам,  что
худложник, создавший "Крещение евнуха" (театрально, указывая на  полотно
Рембрандта), годами не находит себе ни покровителя, ни заказчиков и  вы-
нужден работать в таком вот, с позволения сказать, помещении.  Все,  что
вы видите (теперь он уже указывает на своего "Человека в  берете"),  вон
там, у стены, сделано в самых плачевный условиях: амбар не отапливается,
освещение отвратительное, а аксессуары... (показывает на ужасное  однок-
рылое чучело) - сами видите.
   Хейгенс (к Рембрандту). Если все, что сказал господин Ливенс, - прав-
да, а я своими глазами вижу, что оно так и есть, то я еще больше  недоу-
меваю, почему вы остаетесь здесь?
   Рембрандт . Лейден - мой родной город. Мы с Ливенсом пробовали  рабо-
тать в Амсетрдаме, но у нас ничего не вышло, и мы вернулись домой.
   Хейгенс. Но как бы вы ни были привязаны к  семье  и  родному  городу,
вам, все равно, придется со временем покинуть их и устроиться где-нибудь
в другом месте.
   Рембрандт . Вероятно, я так и сделаю, ваше  превосходительство.  Хотя
удастся мне это сделать не скоро.
   Хейгенс. На вашем месте, я сделал бы это немедленно.  Судя  по  вашим
картинам, вы давным-давно могли уехать отсюда. Если же вы питаете сомне-
ния в своем праве занять подобающее место среди художников, то  подобные
опасения просто нелепы. Ваш маленький "Иуда" - работа подлинного  масте-
ра. Де Кайзер, Элиас, Йорданс - да кто угодно не постыдился бы поставить
свою полдпись под такой картиной. Ее с руками оторвут на любом  аукционе
в Гааге или Амстердаме.
   Ливенс. Да, ваша милость, но лишь при одном условии,  что  в  ниженем
углу будет стоять имя Йорданса, Элиаса или де Кайзера. Картины покупают-
ся ради имени автора, а разве может составить себе имя бедняк, прозябаю-
щий в Лейдене, пусть даже он великолепный художник? Мой друг  и  настав-
ник, присутствующий здесь, возил свои работы в Амстердам и был настолько
любезен, что захватил несколько моих. Они, конечно, не идут ни  в  какое
сравнение с его вещами, и я готов первым признать это, хотя написаны они
в том же духе - мы с Рембрандтом горим одним огнем. Но кто купит полотна
никому неизвестных людей? Картины, не уступающие этим, достались  мелким
перекупщикам, причем по цене, едва покрывающей наши расходы на  холст  и
краски.
   Рембрандт (смущен прямолинейностью товарища) . Полно, Ян,  наши  дела
не так уж плохи..
   Ливенс. Три флорина за твоего "Философа", пять за  твою  великолепную
"Cуету-сует", где так превосходно выписаны череп, песочные часы и книги.
Четыре - за моего "Ганимеда". Ну, посудите сами, ваша милость, достаточ-
ная ли это цена? Довольно ли этого за такие картины.
   . Рембрандту неудобно за Ливенса. Хейгенс пытается возразить  Ливенн-
су, но тот вошел в роль.
   Ливенс. Никто из мало-мальски влиятельных людей не купит наши  карти-
ны. Те же, кто их все-таки купит, не в состоянии дать приличную цену.
   Хейгенс. Ну в этом смысле мы вам поможем. Я -  человек,  пользующийся
кое-каким влиянием, а, как коллекционер, составил себе  имя  в  Гааге  и
Амстердаме. Я буду покупать ваши картины и начну с "Иуды". Я готов пред-
ложить вам за него сто флоринов, господин ван Рейн.
   Рембрандт . Сто флоринов - это слишком много, ваша милость.
   Хейгенс. Отнюдь (снова подходит к "Иуде"). Она  просохла,  не  правда
ли? Тогда я увезу ее с собой. Деньги у меня при себе, я расчитывал найти
здесь что-нибудь стоящее, но, конечно, не ожидал ничего подобного.
   Хейгенс отсчитывает деньги и отодвигает их в тень.
   Хейгенс. Хорошо, что вы мне покажете еще? Я расположен покупать.
   Рембрандт показывает остальные полотна.
   Хейгенс. Эти две вещи сделаны, вероятно, под влиянием Питера  Ластма-
на. Я, разумеется, знаком с его  работами  -  одно  время  на  них  была
большая мода в Амстердаме.
   Рембрандт . Вы правы, ваше превосходительство.
   Хейгенс. Но вам так же мало надо подражать ему,  как  и  прятаться  в
глуши, да простится мне такое выражение. Следуйте путем, который  привел
вас к "Иуде". "Иуда" - вот что вам надо. Ну-с, а  эта  большая  картина,
"Человек в берете", видимо, принадлежит вам, господин Ливенс?
   Рембрандт . Да, ее писал он. Но в таком положении вы не оцените ее по
достоинству, мешают картины по сторонам (Рембрандт отодвигает  свои  по-
лотна).
   Ливенс. Если она хоть немного нравится вашей милости,  то  я  целиком
этим обязан Рембрандту. Он подсказал мне сюжет  картины,  она  заключает
собой целую серию полотен, где мы исследовали различные эффекты  освеще-
ния.
   Хейгенс приближается к картине, потом отходит на две диаганали карти-
ны.
   Ливенс. Обратите внимание на руку и книгу, ваша милость. Какой о