ндт . А эти кто? Кто их пригласил?
   Саския . Капитан Баннинг Кок очень настаивал.
   Тюльп . Господин фон Зандрарт, считает себя местным  Дюрером  по  той
лишь причине, что сам из Германии, за ним целая клика,  руководящая  ду-
ховной жизнью Амстердама, так называемый мейденский кружок. Капитан бьет
верно, дорогой Рембрандт, если вы хотите всегда иметь зазказчиков и ува-
жение властей, с этими людьми надо быть накоротке.
   Рембрандт . У меня и так заказов хоть отбавляй.
   Тюльп . Кстати Фондель, первый поэт Амстердама, вобщем-то, не вредный
старик, правда, пишет как-то вычурно. Но городской совет, при обсуждении
заказов художникам, прислушивается в первую очередь к  этим  людям.  Так
что, капитан, может быть, и прав, Сакския.
   Саския . Ну что уж теперь, мы всяким гостям рады, ну  пойду  не  буду
вам мешать. (Уходит. )
   Тюльп (поворачивается к Рембрандту) . Все ваши старые полотна стоят у
меня перед глазами. Лица, изображенные на них, будто маяки в ночи,  мер-
цают спасительным светом. Когда тяжело, и кажется, что жизнь сера, а мир
темен, я вспоминаю ваши полотна, и мне становится легче. Я помню портре-
ты ваших близких...
   Рембрандт . Сегодня я просто не могу  представить,  что  когда-нибудь
вернусь к ним.
   Тюльп . Почему?
   Рембрандт . Не знаю. Они мне кажутся чем-то таким,  что  было  не  на
яву,а только во сне.
   Тюльп . Покажите-ка мне, что у вас есть.
   Рембрандт взял подсвечник  и  осветил  картины.  Высокопарный,  теат-
ральный Христос, смахивающий на плохого актера, возносится в  небеса  на
облаке, которое подталкивают серафимы. Самсон яростно потрясающий  кула-
ком перед носом своего тестя. Дальше портреты: изящные дамы,  утонченные
господа и сам Рембрандт в мехах, перьях и драгоценностях. Резкая  верти-
кальная тень, проходящая через середину лица, делает его мужицкий нос не
таким широким, губы - не такими толстыми. Глаза, один из которых на све-
ту, а другой в тени, кажутся холодными, житейски  мудрыми  и  потрясающе
жестокими.
   Тюльп (без энтузиазма). Написано красиво.
   Рембрандт . Их надо смотреть не при  свечах  (отворачивается,  ставит
подсвечник).
   Тюльп (вяло). Нда, впечатляет.
   Рембрандт . Я чувствую вам они не по душе.
   Тюльп . А не может быть так, что вы делаете не совсем то, что вам  по
сердцу?
   Рембрандт . Ничего подобного. Я делаю именно то, что мне нравится.
   Тюльп . А вы уверены?
   Рембрандт . Совершенно. Впрочем, я не надеялся, что вы поймете, к че-
му я стремлюсь - это не в вашем вкусе.
   Тюльп . Я никогда не считал себя знатоком. Я почти ничего не смыслю в
живописи.
   Рембрандт . В живописи? О нет, в живописи вы  смыслите  куда  больше,
чем обычные любители. Я не о том. Вы не понимете к чему стремлюсь я сов-
сем по другой причине: у вас совершенно иной взгляд на вещи.  Вы  видите
их такими, каковы они в действительности, и готовы остановиться на этом,
а я пытался здесь постичь жизнь в высшем смысле этого слова. Я и не  на-
деялся, что мои попытки убедят вас:  на  свете  нет  человека,  которого
труднее в чем-нибудь убедить, чем вас.
   Тюльп . А почему это я удостоен столь сомнительной похвалы?
   Рембрандт . Вероятно, тут дело в вашей профессии. Люди, попадающие  в
ваш кабинет, больницу или чумной барак, уже не  могут  служить  моделями
для подобных картин. И вы, изо дня в день видя их в таком плачевном сос-
тоянии, естественно, не верите в великолепие человеческой природы.
   Тюльп (не удержавшись от язвительности). Допускаю, что  есть  вещи  к
которым я слеп, напрмер, Рубенс. Я не помню у него картины,  на  которую
мне хотелось бы взглянуть дважды, хотя люди платят чуть ли не целые сос-
тояния за его полотна, даже за такие, которые он предоставил доканчивать
ученикам.
   Рембрандт. Я тоже недавно приобрел Рубенса. А вы не любите  его  -  я
так и знал. Согласен, это не Дюрер, и все-таки у него есть  свои  досто-
инства. У него не хватает подчас того, что вы ищите - глубины мысли, от-
зывчивости, но ему зато нет равных в передаче движения, богатстве палит-
ры, яркости цвета. И если кому-нибудь удастся соединить то, чего не дос-
тает Рубенсу, с тем, чем он обладает - такой человек  достигнет  предела
возможностей, открытых художнику.
   Тюльп . Но осуществимо ли это? Не исключает ли одно другое? Я вот что
хочу сказать: можно ли, видя мир в его великолепии, одновременно  видеть
его....
   Рембрандт (хватает свечу и буквально подтаскивает Тюльпа к  картине).
Смотрите, это - "Жертвоприношение Авраама", здесь я почти добился и того
и другого - и великолепия и глубины, которой вы жаждете. Старик  -  под-
линный патриарх: в нем есть и достоинство и мощь,  которых  требует  его
деяние. Но разве вы станете отрицать, что он, в то же время, и потрясен-
ный горем отец.
   Тюльп . Да, я бы предпочел это полотно всем полотнам  Рубенса,  хотя,
на мой взгляд, это не такая уж большая похвала,  господин  ван  Рейн.  (
Тюльп говорит в сторону. ) Только человеку, воображающему,  будто  отец,
занося нож на сына, может выглядеть вот так, как здесь, не худо было  бы
обратиться к врачу.
   Рембрандт . Да, я скоро добьюсь того, что вы будете  полностью  удов-
летворены. Вас нелегко убедить, но я это сделаю - дайте только  срок.  (
Обнимает Тюльпа по-дружески. ) А сегодня вы мне очень помогли - не знаю,
что на меня нактило - мне ведь, право, не на что  жаловаться.  Со  мной,
благодарение Богу, моя жена и мой ребенок. У меня есть работа и  хорошая
репутация, причем репутация эта - дело ваших рук; если бы не вы, я,  ве-
роятно, до сих пор в безвестности трудился бы в Лейдене. Словом, у  меня
все обстоит лучше, чем я когда-либо осмеливался мечтать.
   Тюльп . Ну вот и прекрасно, я тоже погорячился малость.
   Слышится шум - пришли гости. В гостинной появляется Саския в соровож-
дении капитана Баннинга Кока. Он держит ее под руку. За ними  появляются
поэт господин Иост  ван  ден  Фондель,  художник  фон  Зандрарт,  пастор
Свальмиус. Чуть в тени держаться ван Флит и Лисбет.
   Саския. Рембрандт, разреши представить.
   фон Зандрарт.Фон Зандрарт, коллега.
   Фондель. Фондель, поэт, член Городского совета, я много о вас  слышал
и рад познакомиться, господин ван Рейн.
   Рембрандт. Очень рад, господин Фондель.
   Фондель. Ой ли?! Почему вы не посещаете наш мейденский кружок? Я нес-
колько раз писал вам приглашения.
   Рембрандт. Виноват.
   Фондель. Мы, представители высоких искусств  Амстердама,  должны  об-
щаться друг с другом, чтобы сверять биение наших сердец.
   господин фон Зандрарт. Дорогой Иост, господин ван Рейн и  так  оказал
нам большое внимание, пригласив в свой  роскошный  дом.  Весь  Амстердам
только и говорит о вашем с господином Тюльпом хиругическом уроке. Я  на-
деюсь, вы покажите нам свои новые полотна?
   Рембрандт. Пожалуйста, чувствуйте себя как дома, смотрите мою  скром-
ную коллекцию. (К Лисбет). Лисбет, прикажи подать пунш.
   Лисбет с ван Флитом удаляются, и пока гости осматривают картины,  ван
Флит появляется с подносом, предлагает гостям выпить. Делает это все не-
уклюже, и Саския смотрит на него с укором.
   Саския. Ван Флит, будь поосторожнее.
   капитан Кок (к Рембрандту). Мы с Рейнтенбергом,  только  что  были  у
мейденцев, там было совещание, но так и ничего не решили, но я, на  вся-
кий случай, притащил сюда Фонделя.
   Рембрандт. У мейденцев? Но скажите, ради Бога, капитан,  что  вы  там
делали?
   капитан Кок . Говоря по правде, - ничего, ничего, ровным счетом.  Нас
пригласили туда в связи с этой дурацкой встречей Марии Медичи. Не  отве-
чай мы за парад городской стражи, мы ни за что бы не впутались в эту ду-
рацкую историю...
   Саския. Значит, комиссия из художников уже составлена?
   капитан Кок . Практически да, дело только за  председателем.  Фондель
колеблется между учеником Рембрандта ван Флинком  и  самим  Рембрандтом.
Так что, будьте с ним полюбезнее.
   Рембрандт. Черт, этого только не хватало.
   Фондель (осмотрев картины, подоходит к Рембрандту). Скажите, господин
ван Рейн, а можете вы написать Бога?
   Рембрандт. Не знаю, никогда не пробовал.
   Тюльп. Но вы же писали Бога во плоти, и притом - не раз.
   пастор Свальмиус. Но разве, изображая Иисуса,  вы  воспринимаете  его
как Бога и создателя Вселенной?
   Рембрандт. Я не очень понимаю, что вы имеете ввиду?
   пастор Свальмиус. Господин Фондель спрашивает, в силах ли вы  придать
атрибуты Бога-отца личности Бога-сына?
   Рембрандт. О каких атрибутах вы говорите?
   пастор Свальмиус. О тех атрибутах, которые не поддаются определению в
силу своей непостижимости.
   Подходят Саския с капитаном.
   Капитан. Мы пропустили что-нибудь интересное?
   Рембрандт. По-моему, нет.
   Фондель . Как вы, однако, любезны! (К  капитану.)  У  нас  тут  вышел
спор, я бы сказал, довольно важный: я спросил у господина ван Рейна, как
он мог бы изобразить Бога, а пастор Свальминус  утверждает,  что  мы  не
должны пытаться предтсавлять себе Бога в зримом образе.
   Саския. Полно, давайте к столу.
   Фондель . Но мы не можем оборвать спор на середине. Вы так и не отве-
тили, господин ван Рейн.
   Рембрандт. Я забыл ваш вопрос..
   пастор Свальмиус. Суть сводится тому, кажется ли вам, что вы  изобра-
жаете Бога , когда пишите Иисуса?
   Рембрандт. Я же никогда не говорил, что я набожный человек.  Если  уж
хотите сослаться на кого-нибудь, ссылайтесь на Дюрера  или  Грюневальда.
Они писали по велению сердца, а я пишу по заказу принца и для того, что-
бы мои полотна висели в Гааге..
   Капитан. Право, вы напрасно наговариваете на себя. Каждый раз,  когда
вы писали Христа, вы изображали один из его атрибутов. Возьмите,  напри-
мер, свое "Воскрешение Лазаря" - оно,  несомненно,  передает  величие  и
мощь.
   Рембрандт. Это самая скверная из моих картин.
   Саския. Да перестаньте же, я всех приглашаю к столу.
   Все рассаживаются. Капитан поднимает бокал.
   Капитан. Я предлагаю выпить за великолепие этого  дома,  за  хозяйку.
Саския, за вас.
   Пьют.
   пастор Свальмиус. А я стою на том же, что и прежде. Пытаться  познать
Бога или хотя бы воображать, что мы способны познать его, значит  впасть
в грех гордыни. Можем ли мы,  чей  разум  так  ограничен,  знать  о  Нем
больше, чем древесная вошь знает о дереве, которым питается?
   Фондель . А, по-моему, боги доступны искусству.
   Капитан. Например, поэзии, дорогой Фондель,  прочтите  что-нибудь  на
эту тему.
   Фондель . Право, не знаю. Ну разве что вот это стихотворение, я напи-
сал его для благотворительного обеда в саду Дома призрения для пристаре-
лых мужчин.
   Фондель читает.
   О старость, наш Олимп земной,
   Ты мудростью Юпитера сияешь,
   Здесь тишь раздумий душу осеняет,
   И вечным кажется не вечный наш покой.
   Не расстревожит сердца больше тень
   Прекрасной Прозерпины иль Дианы,
   Лишь чередой молитв и покаяний,
   За часом час, проходит каждый день.
   О, Дом призрения, обитель стариков,
   Есть в нем свое очарованье,
   Детей и внуков позднее признанье,
   Сограждан Амстердама воздаянье,
   И вдохновленных музой возлиянье,
   Пришедшее из глубины веков.
   Саския с трудом делает заинтресованное выражение лица. Рембрандт утк-
нулся в тарелку. По окончании раздаются аплодисменты.
   Рембрандт. Вы прочли очень ученую вещь, господин ван ден Фондель. Она
так богата мыслями, что, боюсь, я не все понял. Надеюсь, мы скоро увидим
ее напечатанной.
   Фондель . Вам трудно было следить за  некоторыми  строфами,  господин
ван Рейн?
   Рембрандт. Нет, я имею ввиду не отдельные строфы,  я  хотел  сказать,
что стихотворение в целом нелегко воспринимать на слух.
   Фондель . Неужели? А вдруг такое же впечатление сложилось и у  других
слушателей?
   Тюльп. Ну что вы! Стихи всем доставили истинное наслаждение! Мой друг
хотел лишь сказать, что при  втором  прочтении  удовольствие  будет  еще
большим. Поэзия - вещь, очень насыщенная смыслом. Лично я никогда не ус-
ваиваю стихи, пока не прочту их дважды.
   фон Зандрарт. Понять это произведение не составляет  никакого  труда.
Оно написано так, что его можно воспринимать на слух. Оно настолько  яс-
но, что доступно даже ребенку.
   Рембрандт. В самом деле? Не кажется ли вам, что  классические  намеки
несколько сложны для этих стариков из Дома призрения.
   Фондель . Очень верное замечание. Не спорьте, фон Зандрарт.  Старики,
конечно, не поняли стихотворения - оно было написано не для них,  а  для
жертоводателей. Признаюсь, меня всегда интересовало, можно  ли  написать
стихи, в равной мере понятные и простым, необразованным людям,  и  людям
со вкусом и культурой.
   фон Зандрарт (к Фонделю). Не понимаю, почему это беспокоит столь  вы-
дающегося человека, как вы? К лицу ли тому, кто оседлал Пегаса и взлета-
ет к звездам, обременять свой разум заботой о простых  конюхах,  которых
он оставил внизу, в конюшне?
   Рембрандт. Прошу прощения. Должен ли я понимать господин фон Зандрарт
так, что этих стариков или простых конюхов, как вын предпочитаете их на-
зывать, следует отнести к существам низшего порядка лишь на том  основа-
нии, что они никогда не слыхали о Диане и Прозерпине? Я не сведущь в по-
эзии, но могу сказать: взгляните на их лица, и вы прочтете  в  них  куда
больше, чем на лице любого из ваших господ со вкусом и культурой. Я знаю
это - я писал и тех и других. И когда я чувствую, что выдыхаюсь, я иду к
этим простым конюхам, и они обновляют меня.
   фон Зандрарт. Оно и видно, господин ван Рейн. Я хочу сказать, что это
ясно видно в ваших картинах.
   Рембрандт. Да, видно. Видно и многое другое. Видно, например, что лю-
ди по горло сыты Дианами и Прозерпинами. То, что римляне подражали древ-
ним грекам, это уже достачно скверно, то, что итальянцы подражают римля-
нам, - это еще хуже. Но когда мы  подражаем  подражателям  подражателей,
это все равно, что выжать кровь из сухих костей.  А  ваш,  господин  фон
Зандрант, Пегас давным-давно сдох, и в конюшне стоит один разбитый  ста-
рый мерин, который так увяз в собственном навозе, что ему и с  места  не
сдвинуться, а уж к звездам - и подавно не взлететь.
   Капитан. Право, давайте не будем горячиться. Выпьем лучше за  процве-
тание искусств, под этитми сводами.
   фон Зандрарт. Ну нет уж, увольте ( встает ) . Господин ван  ден  Фон-
дель, вы остаетесь?
   ван Флит. Не обижайтесь на учителя, выпейте  (Подносит  ему  бокал  и
проливает ему на платье ). Ах, простите.
   фон Зандрарт. Черт знает, что за ученики, пойдемьте, господин ван ден
Фондель (уходят ).
   Саския. Рембрандт, что ты наделал? Ну, теперь тебе не видать места  в
художественном совете.
   Капитан. Да уж, черт меня дернул притащить их сюда, ну ты Рембарандт,
ей-богу, дружище, ну разве так можно?
   Рембрандт. Мой отец был простой мельник и всю  жизнь  проторчал,  как
они выражаются, в конюшне.
   Саския. А Бог с ними, я даже рада, что они ушли. Такие скучные стари-
ки. Давайте выпьем за вас.
   Капитан. У меня есть идея, господа. У нас в Стрелковой  Гильдии  есть
огромный пустой простенок. Правда, там темновато, но зная вашу  огненную
палитру, дорогой Рембоандт, короче говря,  а  не  написать  ли  вам  для
Стрелковой Гильдии огромное полотно...  отряд  Баннинга  Кока...  Дюжина
бойцов выступают в дозор?
   Саския. Правда, это возможно?
   Капитан. Почему нет? Мой отряд выступает на ратную дорогу,  групповой
портрет, я думаю, мы могли бы предложить более тысячи флоринов.
   Саския. Отлично, скажи Рембарндт, что ты согласен.
   Рембрандт. Да, здесь можно было бы развернуться. Я еще не писал таких
огромных полотен.
   Тюльп. Ну вот и отлчино, нет худа без добра!
   Капитан. Да, дорогая госпожа ван Рейн, вашему мужу не  придется  тра-
тить время на скучные заседания в городском совете, и  обсуждения  каким
цветом выкрашивать бумажные короны. Он  будет  писать  полотно,  которое
увековечит гильдию стрелков Амстердама. Конечно, я должен все утрясти  с
товарищами, но будьте уверены, они с радостью согласятся.
   Тюльп. Давайте выпьем за это!
   Капитан. С удовольствием.
   Саския (к Рембрандту). У тебя давным-давно не было ничего подобного.
   Рембрандт. У меня никогда не было ничего подобного, если  не  считать
"Урока анатомии доктора Тюльпа".
   Тюльп. Нет, это несравнимо с "Уроком анатомии", он был хорош для  на-
чинающего, это же полотно - совсем другое дело. В уроке - нас восемь,  и
ни одного нельзя назвать выиграшным клиентом, который закажет потом  ху-
дожнику свой портрет в полный рост или пришлет к нему свою жену, кузину,
тетку. Как только в городе станет известно, что вы пишите, смело  можете
удвоить цену - у вас все равно будет больше заказов, чем вы сумеете  вы-
полнить.
   Капитан. Доктор прав. Нас больше двадцати, и каждый из нас приведет к
вам других, а те, в свою очередь, приведут новых, и так -  до  бесконеч-
ности. Ну да хватит мечтать, пойду сейчас же переговорю с  друзьми.  Что
же, дорогая Саския, Рембрандт, позвольте откланяться.
   Тюльп. Я с вами капитан, прощайте Саския, прощай Рембрандт.
   Хозяева остаются одни. Лисбет и Флит убирают со  стола.  Рембрандт  в
задумчивости подходит к картинам. Потом подходит к  столу,  расматривает
гравюры учеников. Вдруг приходит в бешенство.
   Рембрандт. Это чье?! Кто это нарисовал?
   Саския. Что случилось? (подходит к Рембандту. )
   Рембрандт. Ну это уже слишком, я не потерплю карикатуристов  в  своем
доме! Саския, пришли-ка сюда Флита.
   Саския на ципочках уходит, и через  некоторое  время  появляется  ван
Флит.
   Рембрандт. Ван Флит, это ваша гравюра?
   ван Флит. Да, это моя копия вашего, учитель, "Воскрешения Лазаря".
   Рембрандт. Ты выбрал саму отвратительную из моих картин для  подража-
ния и, словно в насмешку, выпятил все недостаки!
   ван Флит. Простите учитель, я не понимаю, о чем вы говорите.
   Рембрандт. Послушай, Флит, неужели ты ничего лучшего  не  мог  приду-
мать, после пяти лет учения в Лейдене и четырех - в Амстердаме.
   ван Флит (потупив очи и крутя пуговицы на грязной куртке). Я  старал-
ся, как мог.
   Рембрандт. Флит, девять лет учиничества и никаких сдвигов,  нам  при-
дется расстаться.
   ван Флит (после тяжелой паузы). Я должен уйти немедленно, учитель?
   Рембрандт (отходя). Нет, тебя никто  не  торопит.  Можешь  оставаться
здесь, пока не найдешь другого занятия. Но я всегда считал, что за новое
дело нужно браться без проволочки.
   ван Флит. Может быть, вы посоветуте за какое дело мне взяться?
   Рембрандт. Почему бы тебе не вернуться  в  Лейден  и  не  попробовать
счастья в типографии Эльзевиров? С гравировальными досками ты обращаться
умеешь, значит, из тебя выйдет хороший печатник.
   ван Флит. Но в Амстердаме тоже есть типографии.
   Рембрандт. Конечно. Я просто подумал, что дома тебе будет лучше.
   ван Флит. Хорошо мне нигде не будет. (Отворачиваясь. ) Но думаю,  мне
лучше остаться в Амстердаме и подыскать себе место: тогда не надо  будет
рассказывать родителям, что случилось. А кроме того, я смогу видеть  вас
- не часто, конечно: я ведь знаю, как вы заняты.
   Рембрандт (чтобы не выдать чувств, круто повернулся, подошел к  комо-
ду, достает деньги). Вот, возьми немного денег. Это тебе поможет на пер-
вых порах.
   ван Флит (подставив одервеневшую ладонь). Спасибо, вы были  добры  ко
мне, учитель.
   Рембрандт (чуть не крича). Неправда, не был. Будь я добр  к  тебе,  я
после первого же года сказал бы тебе то, что сказал сегодня.
   ван Флит . Это не ваша вина. Вы никогда не говорили, что я  умею  пи-
сать. А я радовался этому, хоть мало чему научился. Поверьте, я ни о чем
не жалею. Если позволите, я пойду соберу свои вещи. Еще раз  спасибо  за
все, и да благословит вас Господь! Спокойной ночи.
   Ван Флит уходит. Появляются Лисбет и Саския.
   Лисбет . Что случилось? Ты нездоров? Или что-нибудь еще?
   Рембрандт . Я выгнал Флита. Я сказал, что не могу больше держать его.
Мне кажется, это давно пора было сделать.
   Саския (еле скрывая улыбку). Что ж, никто не станет  винить  тебя  за
то,