это была никакая не опечатка, а имен-
но результат его личных сомнений. Трудно сказать, отчего еще люди в кон-
це второго тысячелетия, после известных  событий,  сомневаются  в  таком
пустяковом вопросе, но конкретно у Иосифа Яковлевича дело было  так.  По
сути, речь в его метафизических изысканиях шла, конечно, о Боге всемогу-
щем религиозном, т.е. вполне с большой буквы, но поскольку все это  было
именно под необычным углом и с неожиданной естественно-научной  стороны,
и следовательно, вполне рационалистически, то и бог мог  начинаться  так
же, как некоторая аксиома - с малой литеры. Кроме того, Иосиф  Яковлевич
и сам сомневался иногда в Его существовании, и следовательно , хоть  те-
перь это было вполне в духе времени, он, как бывший преподаватель  марк-
систско-ленинского учения, еще пока стеснялся. Вообще же, эти  колебания
с буквой были сродни его колебаниям в употреблении  названия  города  на
Неве. Здесь Иосиф Яковлевич тоже очень стеснялся. Например, в душе,  ко-
нечно, продолжал называть этот город Ленинградом, в официальных докумен-
тах, в частности, на конвертах, отосланных в оргкомитет конференции,  он
употреблял узаконенное вновь - Санкт-Петербург, а вот Марию Ардалионовну
приглашал съездить в Питер. И прозвучал этот "Питер" в устах его до того
ненатурально, до того не соответственно, что,  вспоминая  сейчас,  Иосиф
Яковлевич конфузился и злился на то, что уж очень  хотелось  ему  понра-
виться, или, по крайней мере, приблизиться путем всяческого пошлого жар-
гона.

   * * *

   Прождав лишний час, Маша заподозрила неладное и, не одеваясь, выбежа-
ла на улицу с недобрым предчувствием. За углом, в метрах  ста  от  дома,
она обнаружила остатки происшествия в виде искореженного  автомобиля  со
знакомым номером и с большим мокрым пятном  под  брюхом  ископаемого,  в
темноте неразличимого цвета, но от этого казавшимся  еще  более  жутким.
Она все поняла сразу и действия ее стали  резкими  и  определенными.  Не
возращаясь домой, заставила постового обзвонить по рации скорую и узнала
адрес морга, а позже, в холодном помещении со сладковатым  запахом,  под
лампой дневного света опознала лицо Змея-Искусителя, какое-то детское  и
удивленное, и передала органам телефон и адрес потерпевшего. Потом приш-
ла домой и, не говоря ни слова ни матери, ни матери-матерей, улеглась  у
холодной, по осени еще не включенной в систему отопления батареи, и  за-
болела.
   Пришла в себя только через неделю от шарканья матери-матерей. Она еще
не открывала глаза, но уже знала, что старуха стоит над ней и  держит  в
руках конверт (та хрустела паркинсоновскими пальцами).
   - Тебе письмо, Маша, - прошамкала мать-матерей и  положила  на  грудь
белый прямоугольник, в одном из углов которого святая божья матерь  шле-
пала Христа по розовенькой попе.
   - Прочти сама, - неожиданно попросила Маша.
   Старуха, давно разуверившаяся в собственной необходимости, с радостью
согласилась.
   Третье послание старой деве Марии
   Змей-Искуситель повержен волиею нашею, и путь из чрева твоего чист  и
непорочен, ибо иного пути для мессии не дано.
   За восемь месяцев до рождества.
   На каждой букве "с", а их Маша насчитала восемь штук, раздавался  вы-
сокий шипящий свист, как будто прокалывали наполненный воздухом  резино-
вый объем. Маша спросила равнодушным голосом число,  и  едва  дождавшись
ответа, принялась проверять тут же подтвержденную ужасную догадку. Впро-
чем, так ли уж подтвержденную? В конце концов, и раньше бывали задержки,
а здесь еще такое происшествие и болезнь. Она вспомнила, как ее не  выб-
рали в школьный комитет, и месячные запоздали на две недели. Да она  во-
обще в смысле периодов и сроков была подвержена всяким внезапным колеба-
ниям.
   - Бабушка, - вдруг каким-то жалобным детским голосом Маша  обратилась
к матери-матерей, - у нас селедочки нет?
   - Есть, есть, - как-то обрадовавшись, просвистела  старуха,  -  вста-
вай-ка, сейчас поедим, я тоже посолиться хочу.
   Маша полежала еще некоторое время, бессмысленно теребя краешек одеяла
и разглядывая бронзовую люстру. После потянулась белой рукой к  телефону
и позвонила, и когда на том конце ответил чуть холодноватый,  незнакомый
женский голос, продолжала молчать.
   - Вы - Маша? - вдруг донеслось с того конца света, где раньше  обитал
Змей-Искуситель.
   Да, я Маша, я старая дева Маша, я любила вашего мужа всю свою  созна-
тельную жизнь, и любила бы еще дальше, но его не  стало,  и  теперь  нам
обеим суждено оплакивать свое одиночество. Впрочем, конечно, он был мер-
завец, но вас называл святой женщиной, и всегда серьезно, и  никогда  не
употреблял почем зря, но любил-то он меня, потому что  мы  хотели  иметь
ребенка. Впрочем, этого Маша, конечно, не сказала, а  сказала,  что  со-
чувствует горю ближней сестры и, конечно, не вправе вмешиваться, но тоже
очень страдает, впрочем, и этого она не сказала, но имела  бы  право.  И
они просто попрощались, кажется, даже как бы родственно, по-женски,  так
прощается сестра со снохой, но кто из них сестра, а кто жена - того  со-
вершенно определить было невозможно. И Маша еще была не вполне  здорова,
поэтому ее обычно сильный голос подрагивал, особенно в конце, а  супруга
Змея сказала, что они могли бы встретиться, и наверное,  даже  по-женски
обняться и поплакать, но Маша неопределенно отказалась и хотела оставить
номер телефона, но, оказалось, не нужно, потому что записная книжка была
с почестями возвращена родственникам покойного. Потом они попрощались, и
потом Маша встала и они с бабушкой ели селедку,  а  после  она  пошла  в
больницу.
   Ничего подозрительного, сказал гинеколог, едва скрыв  свое  удивление
по поводу ее девственности и посоветовал не  волноваться  и  поесть  ка-
ких-то витаминов. Нет, в принципе, оказывается, девственница может  даже
родить, утверждал доктор, т.е. как бы девственница, и даже такие  случаи
весьма распространены в наше отравленное техническим прогрессом время, и
связаны они со всеобщим нашим недержанием и  неумением  терпеть.  Вообще
же, говорил добрый доктор, дети появляются от сырости, а сырость - такое
тонкое дело, что понимаете ли, во все тонкие  щели  проникнуть  норовит,
так что в принципе-то это вполне осуществимо, но конкретно в вашем  слу-
чае, раз вы говорите, что никаких контактов в последнее время  не  было,
то и нет никаких причин для беспокойства, так что заходите к  нам  через
недельку, тогда окончательный диагноз и поставим.
   Да этого просто не может быть. Это абсолютно невозможно, и даже  если
что и совпало до такой степени, то это еще не значит... хотя для кого-то
другого, может быть, и нет, но для ее светлой головушки, - ведь  не  зря
же она готовила диссертацию, - для ее логического ума  совершенно  ясно,
что все должно быть чистым совпадением. Да, именно совпадением, подтвер-
дила себя, ступая на эскалатор. Тот довольно шуршал, заглатывая  москви-
чей и гостей столицы в теплое мраморное чрево. Маша беспорядочно прыгала
с одной крайней мысли на другую, не замечая, как за ней все время поспе-
вает коренастый брюнет с грустными голубыми глазами. Ей вдруг  пришла  в
голову неожиданная идея: она где-то слышала, что люди иногда падают  под
вагоны метро, случайно или, может, кто толкал этих  люей,  но  результат
всегда был надежный - уж очень много железа, и что проще всего без ущер-
ба для окружающих покончить с жизнью именно таким неромантическим путем.

   Она шла по самому краешку, гранитному, холодному, - высокая,  пышущая
материнским здоровьем, умная женщина, - и люди, вовремя замечая ее,  да-
вали ей узкий проход по этой земной жизни.  Старый  электропоезд  только
что отошел, а новый где-то в километрах двух гнал  впереди  себя  шумную
воздушную волну, и перрон потихоньку заполнялся пассажирами.
   Она была так близко к краю, что задень ее кто-нибудь даже случайно  -
и все бы вмиг оборвалось. Ушли бы в прошлое Петербургские страдания  Ио-
сифа Яковлевича, угасла бы мимолетная искорка зависти отца Захария,  вы-
сохли бы и потеряли устрашающую предсказательную  силу  послания  старой
деве Марии.
   С рокотом, со скрежетом, появился голубой состав, и Маша приблизилась
к глупому неповоротливому увальню, который, может быть, был вполне безо-
бидным человеком, но сейчас стоял к ней спиной и должен был  повернуться
и столкнуть Машу с перона. Так все, наверное, и произошло  бы,  если  бы
благодаря какому-то странному совпадению, ровно за шаг до последнего ша-
га, молодой брюнет, вот уже несколько часов преследовавший ее по городу,
не подхватил ее под руку и, как лунатика, осторожно не увел под  мрамор-
ные своды.
   - Вы шли словно сомнамбула, - сказал он приятным молодым  голосом,  -
Вы могли упасть.
   - Да, я сомнамбула, а вы? Вы кто? - Маша скользнула взглядом  по  его
лицу, - Вы ангел? Вы ангел с голубыми глазами,  да,  да,  ангелы  должны
быть с голубыми глазами.
   - Я Виктор, Виктор... -он сделал паузу, - впрочем, зачем вам моя  фа-
милия, я товарищ одного вашего знакомого.
   - Ангел-товарищ, - пропела Маша, и поднесла ладонь  к  высокому,  без
единой морщинки лбу. - Давайте присядем. Вы красивы,  вы,  должно  быть,
красивее Марсакова, или вы его двойник. А, нет, вы, - она,  опираясь  на
его сильную руку, присела на мраморную скамью, - вы ангел-товарищ Марса-
кова.
   - Нет, я товарищ Верзяева.
   - У мертвецов нет товаришей, - возразила Маша.
   Человек по имени Виктор как-то обрадованно встрепенулся и, кажется, в
глазах его промелькнули злые огоньки:
   - Ошибаетесь, Мария Ардальоновна, именно  у  мертвецов  больше  всего
друзей-товарищей.
   - А может быть, вы мой отец? - Маша, кажется, хихикнула.  -  Впрочем,
вы слишком молоды, мой отец - отец Захарий, я согрешу, а он помолится...

   - У Вас жар, - слишком уверенным голосом произнес Виктор. - Я Вас от-
веду домой, а Вы потом, пожалуйста, вспомните, когда же погиб Змей-Иску-
ситель: до свидания с Вами или после?
   Ее вернули домой и под удивленные  взгляды  матери  и  матери-матерей
снова уложили в постель. Никто даже не пикнул - так в этом доме было не-
обычно появление мужчины. Маше поставили градусник, и тот показал  трид-
цать семь и две, и Маша уснула, и ей приснился такой сон.
   Первый сон старой девы Марии
   Белый храм на зеленом холме. Надвратница - холодная сизая  птица,  не
то голубь. Привратник - ангел-товарищ с голубыми глазами, брюнет. Брюнет
всех женских сердец, не всякую пускает во храм,  но  ее,  Марию,  святую
девственницу, проверяет подозрительным взглядом меж бедер,  достает  за-
ветный ключик и впускает во храм. Византийские своды покаты, как женские
груди, и входящий купается в молоке. По стенам рукотворные иконы, но  не
черные, и алтарь скромен, и перед ним символ любви земной - белым  квад-
ратом огромное двуспальное ложе. В центре солнечное  пятно  через  готи-
чесмкий витраж выхватило изображение Змея-Искусителя.  На  месте  Христа
распятого, дважды перерезанный грейдером Змей. Ведь храм Змея, догадыва-
ется чревом Мария. Она падает на колени пред светлым ликом перерезанного
Змея и обнимает нижнюю половину его тела. Та, другая, недоступна и высо-
ка и требует парения. Она одна здесь в его храме и привратник голубогла-
зый заглядывает, как сосед, в щелку и видит ее моления  у  нижнего  тела
Змея. Она любит Змея, она чтит его мертвенность и отдается  без  сожале-
ния. Но мысли ее чисты и прозрачны, она вспоминает недалекое  прошлое  и
лужайку пред храмом и людей, не впущенных внутрь. Там,  в  черном,  отец
Захарий мнет красную бороду, и Иосиф, и мать-матерей, и просто  мать,  и
никто из них во храм Змея не вхож - строг привратник. Видит  прочих,  но
слышит голос Змея, и непроизносимо вторит, и вопрошает у верхнего тела:
   - Отчего те люди снаружи, любимый, а мы внутри?
   - Ты сама сказала - мы внутри. - отвечает верхнее  тело  разрезанного
Змея.
   - Но Марсаков-красавец тоже с ними.
   - С ними, - вторит эхо Змея.
   - Я люблю тебя, Змей.
   - Лишний свет как лишнее очевидное слово. Храм мой  -  крепость  всех
излюбленных, прощайся пока.
   Мария вздыхает, чуть вскрикивая, глаза ее закатываются  в  экстазе  и
она засыпает во сне снов.
   - Но если явится Он ?
   - То скажи, что место его занято, ибо его храмы снаружи белы, а внут-
ри черны, а наши белы всегда, и мы сами поняли истину и предались земно-
му.Слышится помимо нее.

   * * *

   Настало утро и Маша наконец проснулась. Теперь, когда прошла ее прос-
туда, мир должен был стать прежним добрым, порядочным миром, подчиненным
обычным законам, правда, миром, в котором не  будет  его.  Да,  Верзяева
нет, а вместо него что-то совсем другое - не то. Эти письма. Ей нужно  с
кем-нибудь поделиться, эти письма не принадлежат Змею, но какому-то дру-
гому человеку. Они написаны  человеком.  Маша  несколько  раз  повторила
вслух эту фразу, прислушиваясь к звучанию собственного голоса.  Ей  нра-
вился собственный голос. Интересно, а есть ли люди с отвращением к свое-
му голосу? Итак, эти письма писал человек по имени... Она опять  задума-
лась . С кем посоветоваться? Подруги? Всех подруг  своих  выдала  замуж,
конечно, встречалась, бывала в гостях, но уже по-семейному, с пеленками,
одежками, с мужьями, и говорили о многом, но все не о том, так что оста-
лась она совсем одна.
   Потом опять все как-то внезапно разрешилось явлением того самого брю-
нета Виктора. Он позвонил и поинтересовался здоровьем, а после  повторил
свой прежений вопрос и объяснил, что не может найти ключей от  квартиры,
которые он вручил Верзяеву для амурного, как он думал раньше, свидания с
ней, но после того, как он увидел Марию, он вдруг понял, что  она  вовсе
не та женщина и что вообще она такая женщина, что даже у него  нет  пра-
вильных слов и, несмотря ни на что, он хотел бы с ней  встретиться  ,  а
ключи - это только предлог, ведь он может заказать хоть  тысячу  ключей,
если захочет. И Маша неожиданно для  себя  согласилась  встретиться,  но
непременно у него дома. Да, у него. Ведь это был их со  Змем-Искусителем
общий дом, были и другие разные, но этот был чаще всего, и ей здесь нра-
вилось, и у них здесь был  кое-какой  опыт  совместного  хозяйствования,
как-то: заваривание чая и разрезание сладкого сдобного тела.
   Когда она позвонила ему в дверь, он тут же открыл ее, как  будто  все
время стоял в прихожей, ожидая гостью.  Виктор,  бледный,  голубоглазый,
красивый, чуть дрожащим голосом пригласил  войти,  помог  снять  осенний
плащ, ведь была еще осень. Когда  Маша,  следуя  приглашению,  двинулась
вперед в полуоткрытую дверь, по-видимому, спальню, Виктор легонько  взял
ее за локоток и направил в гостиную и там, прямо с места в карьер,  стал
много и сумбурно говорить. Сначала про квартиру:
   - Понимаете, эту квартиру я снимаю и мне не хотелось бы менять  замки
и объясняться с хозяином, вот почему я так зациклился на этих ключах.  А
так-то мне ключи, конечно, ни к чему, просто ключи-то я  взял  у  хозяев
пока, но они особые, таких ни один металлоремонт не делает, а перед  хо-
зяевами неудобно. Да и, честно говоря, хотелось посмотреть на  вас,  ну,
не в смысле... ради интереса, ведь он сказал, что у вас так себе  встре-
ча, знаете ли, как это случается, ну, дай, думаю, и  я...  ведь  я...  -
Виктор покраснел, - но когда я вас увидел, господи, да я тут  же  понял,
что вы, вы не такая, и он, наверно, не знал, какая вы, да и откуда...  -
он вдруг замялся, заметив почти возмущение Маши, - да неужели и  вы  его
любили?
   Не дождавшись ответа, он как-то обреченно провел в  воздухе  рукой  и
продолжил.
   - Ну что вы все в нем нашли? Хорошо, хоть вас не было на похоронах, о
господи, нет, конечно, что же, он талант, и ученики гроб вынесли - даром
не апостолы, чуть не плакали, и телеграммы от  иностранных  академий,  и
цветы, и венки, всякая мишура, будто праздник, будто, знаете ли, им даже
приятно, что они все скопились в одном скорбном месте  и  чтут  его.  Но
главное, вы бы видели этих женщин в трауре, ха! - у Виктора снова что-то
злое мелькнуло в красивых глазах, да нет, может быть, и не злое, а нера-
зумное, животное, предположила гостья.
   - Вы ему завидовали? - откровенно удивилась Мария Ардальоновна.
   - Ну вот, вы ничего не поняли, неужели бы я смог в этом случае вам  о
нем сразу после похорон такое говорить? Да когда  завидуют  -  молчат  и
терзаются, - как-то серьезно, после задумчивой паузы ответил Виктор. - С
ним было всегда интересно, но я не понимаю почему, за что все  это  ему,
даже смерть, и та какая-то красивая, трагическая, все  шептались  -  как
жаль, такой молодой. Да какой он молодой - зубы вставные, ведь он ничего
до конца не умел довести, ведь ему ничего не стоило, никакого,  понимае-
те, никакого труда, вот что несправедливо, неправильно. Вы знаете, я те-
перь вот что думаю, я думаю, что всякий талант - это есть проявление бе-
совской силы. Да, да, талант это  есть  бесовское  искушение,  мол,  на,
возьми и прыгни со храма, без парашюта, без зонтика, и тот,  кто  принял
свой талант, тот и служит дьяволу.
   - Да что это у вас такая риторика православная, Виктор, вы как  вроде
на верующего не похожи, у вас вроде бы совсем другие наклонности.
   - Нет, я вовсе не то, но разбираюсь, ведь  человек  должен  страдать,
человек должен терпеть, преодолевать, мучиться наконец и  только  после,
там, - Виктор как-то многозначительно поднял к потолку  глаза  ,  -  там
воздастся каждому по заслугам, а на земле идет  битва  с  антихристом  и
быть счастливым здесь тяжкий грех.
   Маша с огромным удивлением и непониманием слушала обрушенное  на  нее
чужое чувство, и ей самой тоже захотелось его огорошить,  например,  ка-
ким-нибудь фактом из своего сна, но она только улыбнулась, вспомнив  ан-
гела-товарища, прислуживающего Змею.
   Виктор весь обмяк как-то, но после спохватился:
   - Значит, ключика у вас нет, значит, вы так и не  встретились  тогда.
Следовательно, сначала катастрофа, а только потом уж...- Виктор уставил-
ся бессмысленным взглядом в пространство, а Маша воспользовавшись минут-
ным замешательством хозяина, спросила, можно ли посмотреть  спальню.  И,
не дождавшись ответа, тихо вышла в место их несостоявшегося зачатия.
   Посреди комнаты, купленное какими-то неизвестными хозяевами, огромным
белым квадратом парило мягкое двуспальное ложе. Его поверхность,  крытая
шелковистым покрывалом, была гладкой и чистой и, казалось, что ложем уже
давно никто не пользовался, даже более того, оно казалось настолько сте-
рильным и нетронутым, словно поставлено оно здесь впервые и  только  еще
ждет своего часа. Рядом, справа, Маша заметила на полу спальный мешок  и
какое-то подобие подушки, приготовленной из сваленных старых одежек.
   - Да, я сплю теперь рядом, -услыхала она над ухом приятный, чуть дро-
жащий голос Виктора. -Я после ваших с ним встреч всегда долго  сплю  ря-
дом, знаете ли, не могу сразу, мне все кажется, что мы втроем,  и  запах
вашего тела, о, я его очень хорошо изучил. Я знаю, тут он бывал только с
вами. Я это по запаху установил, и больше не проверял.
   Маша тогда испугалась, и чтобы как-то осадить хозяина, сделала равно-
душное лицо и попыталась перевести разговор:
   - А ключи, наверное, должны быть у Верзяевых.
   Виктор усмехнулся, словно понял игру, и согласился:
   - Наверняка там, завтра же справлюсь.  Кстати,  завтра  девять  дней,
придете помянуть? Вот так удар, вот уж намек судьбы. Она совсем забыла о
мертвом теле Верзяева. Господи, не придавая значению слов, шептала  она,
быстро спускаясь по ступенькам, как я могла не думать об этом. Ведь есть
еще небо, есть земля, а в земле есть кладбище, плоское глиняное  поле  у
Домодедовского шоссе, и в нем лежит мертвое тело Змея. Нет,  не  то,  не
зря же о нем совсем забыла, она видела его один раз, а второй раз уже во
храме, и поверила сну. Господи, да почему же она должна верить невозмож-
ным, нереальным запискам-посланиям, а не настоящим снам?

   * * *

   Прошло несколько дней и она потихон