льные
считают их несравненными по уму и талантам. - Ладно, - добавил он,  -  это
мы учтем. Где вы живете?
   - Не живем, а снимаем квартиру. У миссис Нэш, Кэнери Плейс, 13.
   - Что ж, всем нам приходилось так начинать, - утешил его Лэфем.
   - Да, но больше мы так не можем. Скоро, надеюсь, будет своя  крыша  над
головой, вероятно, на Кловер-стрит, - сказал Бартли и вернулся к  делу.  -
Вы, думаю, не теряли времени, когда узнали, какие у вас залежи?
   - Не терял, сэр, - ответил Лэфем, отрывая взгляд от Бартли,  в  котором
он увидел сейчас себя самого в молодости, в начале своей семейной жизни. -
Я сразу вернулся в Ламбервиль, все распродал и все, что  сумел  наскрести,
вложил в краску. А миссис Лэфем во всем мне помогала. Ее никакие трудности
не испугали. Вот это _женщина_!
   Бартли засмеялся.
   - На таких большинство из нас и женится.
   - Вот уж нет! -  сказал  Лэфем.  -  Большинство  женится  на  маленьких
глупышках, которые только _выглядят_ как взрослые женщины.
   - Да, пожалуй, что так, - согласился  Бартли,  словно  сразу  переменил
мнение.
   - Если б не она, - заключил Лэфем, - из краски ничего бы не вышло. Я ей
все время говорил, что удачу принесли не семьдесят пять процентов перекиси
железа в руде, а семьдесят пять процентов пероксида железа _в ней самой_.
   - Отлично! - воскликнул Бартли. - Надо будет рассказать это Марции.
   - И полгода не прошло, как на каждом заборе, на  каждом  мосту,  стене,
амбаре и скале был нарисован образчик Лэфемовского Минерального  Красителя
в трех цветах - с них мы начинали. - Бартли сел на  подоконник,  а  Лэфем,
стоя перед ним, поставил вплотную к нему свою большую ногу; это никому  из
них не мешало.
   - Я немало слыхал нареканий на "С.Т. 1860-х", и на печную  политуру,  и
на лекарство от почек - зачем их вот так рекламировали;  и  в  газетах  об
этом читал, только не пойму, что тут плохого.  Если  владельцы  амбаров  и
заборов не против, то публике-то какое дело? Что за святыня такая - скала,
или речка, или  вагон,  будто  уж  нельзя  там  написать  в  три  цвета  о
минеральной краске? Пусть бы тем, кто рассуждает про пейзажи и _пишет_ про
них, довелось взрывать какую-нибудь скалу из этого пейзажа или  рыть  яму,
чтобы ее туда упрятать, как  нам  приходилось  на  ферме;  они  по-другому
запели бы насчет осквернения красот. Уж я  ли  не  люблю  красивый  вид  -
скажем, широкую аллею, а на ней полдюжины больших пирамидальных вязов.  Но
не стану я защищать каждую  каменную  дылду,  точно  мы  какие-то  чертовы
друиды. Я так считаю: пейзаж для человека, а не человек для пейзажа.
   - Да, - сказал  небрежно  Бартли,  -  для  рекламы  печной  политуры  и
лекарства от почек.
   - Для каждого, кто знает, как его использовать,  -  ответил  Лэфем,  не
чувствуя иронии. - Пусть попробуют пожить на природе  _зимой_,  где-нибудь
на канадской границе; по горло  будут  сыты,  и  надолго.  Так  на  чем  я
остановился?
   - На украшении пейзажа, - сказал Бартли.
   - Да, сэр; начал я с Ламбервиля, и для него тоже кое-что  началось.  Вы
теперь не найдете его на карте, и в словаре не  найдете.  Лет  пять  назад
отвалил я им денег на ратушу, и на первом же  заседании  проголосовали  за
перемену названия. Теперь он не Ламбервиль, а Лэфем.
   - Не там ли делают красную краску Брэндона? - спросил Бартли.
   - Это от нас около девяноста миль. Брэндон - краска хорошая,  -  честно
признал Лэфем. - Я бы вам показал  наши  места  как-нибудь,  когда  будете
свободны.
   - Спасибо, я охотно. Там и фабрика?
   - Да, там. Так вот, начал я дело,  а  тут  война.  Прикончила  она  мою
краску. Будь у меня знакомства, я бы ее сбывал правительству для  лафетов,
для армейских фургонов, а может, и для судов. Но не  было  у  меня  ничего
этого, и остались мы на бобах. Я был прямо убит. А жена взглянула  на  это
иначе. Это, говорит, провидение, Сайлас. За такую страну стоит  сражаться.
Надо тебе идти защищать ее. Я и пошел. Я понимал, что  она  дело  говорит.
Тяжело ей было отпускать меня, но еще тяжелее было бы, если бы я  остался.
Вот она у меня какая. Я и пошел. А она на прощанье сказала: краской я сама
займусь, Сай. У нас была тогда всего одна дочурка - мальчик-то умер,  -  а
еще жила с нами мать миссис Лэфем; и я знал, что, если времена  изменятся,
жена уж будет знать, что делать. И пошел. И всю кампанию проделал, так что
можете величать меня полковником. Пощупайте-ка вот тут! - Лэфем  взял  два
пальца Бартли и нажал на шишку над своим  коленом.  -  Чувствуете  кое-что
твердое?
   - Пуля?
   Лэфем кивнул.
   - Под Геттисбергом. Она у меня вместо градусника. А то не знал бы,  как
под дождь не попасть.
   Бартли посмеялся шутке, хоть та была не первой свежести.
   - А когда вернулись, опять взялись за краску?
   - Да, взялся вовсю, - сказал Лэфем, уже не получая столько удовольствия
от своей автобиографии. - Но вернулся я - точно в другой мир попал. Прошло
время мелких дельцов; думаю, в нашу страну оно уж не  вернется.  Жена  все
уговаривала  меня  взять  компаньона  -  кого-нибудь  с  капиталом.  А   я
представить себе этого не мог. Краска  была  для  меня  точно  собственная
кровь. Чтобы кто-то еще ею распоряжался, это мне было - ну прямо  не  знаю
что. Я  понимал,  что  следовало  бы,  но  все  старался  отвертеться  или
отшутиться. Спрашивал: что ж ты сама не взяла компаньона,  когда  меня  не
было? А она: и взяла бы, если бы ты не вернулся! Мало я знаю женщин, чтобы
так любили шутку. И пришлось-таки. Взял  я  компаньона.  -  Лэфем  опустил
дерзкие голубые глаза, до сих пор прямо глядевшие на  Бартли,  и  репортер
понял, что здесь в интервью - если в нем говорится правда  -  должны  быть
звездочки. - Деньги у него были, - продолжал  Лэфем,  -  но  в  краске  он
ничего не смыслил. Год или два он со мною пробыл. А там мы расстались.
   - И он приобрел опыт, - сказал непринужденно Бартли.
   - Кое-какой опыт и я приобрел, - сказал Лэфем, нахмурясь; и Бартли, как
все, у кого есть в памяти  больные  места,  почувствовал,  что  этой  темы
касаться больше не следует.
   - И с тех пор вы, видимо, действовали в одиночку?
   - Да, в одиночку.
   - Вам надо бы экспортировать  часть  краски,  полковник,  -  сказал  со
знающим видом Бартли.
   - Мы ее вывозим во все страны света. Много  идет  в  Южную  Америку.  В
Австралию идет, в Индию, в Китай и  на  мыс  Доброй  Надежды.  Эта  краска
пригодна для любого климата. Конечно, высших сортов вывозим мало. Они  для
внутреннего рынка.  Но  понемногу  тоже  начали.  Вот,  глядите.  -  Лэфем
отодвинул один из ящиков и показал Бартли  множество  этикеток  на  разных
языках - испанском, французском, немецком и итальянском. - Думаем  в  этих
странах делать большие дела. У нас есть  сейчас  агентства  в  Кадиксе,  в
Париже, в Гамбурге и в  Ливорно.  Такой  товар  обязательно  пробьет  себе
дорогу. Да, сэр. Где только на белом свете есть у кого  судно,  или  мост,
или док, или дом, или вагон, или забор, или свиной хлев и нужно  покрасить
- вот ему и краска, и он это непременно поймет. Заложите ее тонну, в сухом
виде, в домну - получите четверть тонны чугуна.  Я  в  свою  краску  верю.
Считаю, что она -  благо  для  всех.  Когда  приходят  и  принюхиваются  и
спрашивают, что я  туда  примешиваю,  я  всегда  говорю:  прежде  всего  я
вкладываю Веру, а потом растираю с кипяченым льняным маслом высшего сорта.
   Тут Лэфем вынул часы и взглянул на них;  Бартли  понял,  что  аудиенция
кончается.
   - Если придет охота заглянуть на нашу фабрику, подвезу, и  это  вам  не
будет стоить ни цента.
   - Да как-нибудь заглянул бы,  -  сказал  Бартли.  -  Всего  наилучшего,
полковник.
   - Всего - нет, стойте! Лошадь еще тут, Уильям? - окликнул он  мальчика,
который взял у него письмо в начале интервью. -  Отлично!  -  добавил  он,
когда тот что-то  ответил.  -  Может,  вас  подвезти  куда-нибудь,  мистер
Хаббард? Лошадь у дверей, и я бы вас подвез по пути домой.  Оттуда  повезу
миссис Лэфем взглянуть на дом, который я начал строить в районе Нью-Лэнд.
   - Не откажусь, - сказал Бартли.
   Лэфем надел соломенную шляпу, взял с бюро  какие-то  бумаги,  закрыл  и
запер  бюро  на  ключ,  а  бумаги  отдал  очень  красивой  молодой  особе,
работавшей за одним из столов в общей комнате. Она была  элегантно  одета,
светлые волосы искусно уложены над низким белым лбом.
   - Вот, - сказал Лэфем с той же грубоватой добротой, с какой обращался к
мальчику, - приведите это в порядок и к завтрему перепечатайте.
   - Удивительно красивая девушка! - сказал Бартли, пока они спускались по
крутой лестнице на улицу мимо свисающего  каната  от  полиспаста,  который
уходил куда-то наверх, в темноту.
   - С работой она справляется, - коротко сказал Лэфем.
   Бартли  взобрался  слева  на  сиденье  открытой  коляски,  стоявшей  на
обочине; Лэфем, подобрав грузило, которым удерживалась лошадь, вложил  его
под сиденье. И сел рядом.
   - Здесь ее, конечно, не разгонишь, - сказал Лэфем, когда лошадь, высоко
и изящно перебирая ногами, пошла по мостовой.  Все  улицы  этого  квартала
были узкие и почти все извилистые, но в конце одной из  них  в  прохладной
синеве предвечернего неба тонко вычертились корабельные снасти. В  воздухе
приятно пахло смесью конопати, кожи и масла. В это  время  года  тут  было
затишье, и им встретились лишь два-три грузовика, тянувшие к верфи тяжелые
прицепы; но булыжная мостовая была истерта мощными колесами и испещрена их
ржавыми следами; там и сям на ней  серели  потеки  соленой  воды,  которой
поливали улицу.
   Несколько минут  оба  седока,  заглядывая  с  обеих  сторон  за  крылья
коляски, любовались бегом лошади, потом Бартли сказал с легким вздохом:
   - Был у меня когда-то в Мэне жеребенок с таким вот  в  точности  ходом,
как у этой кобылки.
   - Ладно, - сказал Лэфем, признавая связь, которую  этот  факт  создавал
между ними. - Мы вот что сделаем.  Могу  заезжать  за  вами  почти  каждый
вечер, прокатить вас  по  Мельничной  Плотине  и  дать  кобыле  хоть  чуть
разогнаться. Хочется показать вам, что эта кобыла может.
   - Идет, - ответил Бартли, - сообщу, как только выпадет свободный денек.
   - Вот и ладно! - крикнул Лэфем.
   - Она не из Кентукки? - спросил Бартли.
   - Нет, сэр. Я езжу только на вермонтских. Есть в ней  примесь  Моргана,
но от моргановских резвости не  жди.  Она  больше  хэмблдонская.  Где,  вы
сказали, вас высадить?
   - Лучше всего у редакции "Событий", как раз за углом. Надо написать это
интервью, пока материал свеж.
   - Ладно, - сказал Лэфем, покорно признавая себя материалом.
   В том, как  изобразил  его  Бартли,  ему,  в  общем,  не  на  что  было
жаловаться, разве что на преувеличенные  комплименты.  Но  они  относились
больше к краске, а ее, по мнению Лэфема, невозможно  было  перехвалить.  К
самому Лэфему и его биографии Бартли выказал все уважение, на какое вообще
был способен. Он весьма красочно  изобразил  открытие  залежей.  "В  самом
сердце девственных лесов Вермонта, вблизи канадских снегов,  на  безлюдном
горном склоне, где пронесся бешеный осенний ураган  и  поваленные  могучие
деревья говорили о его разрушительной силе, Нехемия Лэфем сорок лет  назад
нашел минерал, который сын его, алхимией своей предприимчивости, превратил
в массивные слитки самого драгоценного  из  металлов.  Огромное  состояние
полковника Сайласа Лэфема покоилось в яме из-под рухнувшего дерева и много
лет  оставалось  в  виде  залежей  краски,  не  казавшихся  сколько-нибудь
ценными".
   Здесь Бартли снова не удержался от насмешки; но загладил свою  вину,  с
великим почтением поведав о военных заслугах полковника  Лэфема  во  время
мятежа, о мотивах, побудивших  его  оставить  предприятие,  в  которое  он
вложил всю душу, и принять участие в  битвах.  "В  правой  ноге  полковник
сохранил об этом памятку в  виде  пули  минье,  которую  шутливо  называет
градусником, избавляющим его от необходимости читать  "Прогноз  погоды"  в
утренней газете. Это экономит ему время; а для человека, который,  по  его
словам, не теряет ни минуты, пять минут в  день  составят  за  год  немало
времени.  Простой,  четкий,  решительный  и  прямой,  в  мыслях  и  делах,
полковник Сайлас Лэфем с его быстротой соображения и безошибочной  деловой
мудростью являет собой аристократа от природы в лучшем смысле этого слова,
часто применяемого всуе. Таков он с головы  до  ног,  каждым  дюймом  5-ти
футов и 11-ти с половиной дюймов своего роста.  Его  жизнь  -  это  пример
целеустремленного  действия  и  неколебимого  упорства,  пример,  которому
должны бы следовать молодые дельцы. В этом человеке нет  ничего  показного
или мишурного. Он верит в минеральную краску и вкладывает в нее  душу.  Он
создает из нее религию, хотя мы вовсе не утверждаем,  будто  она  заменила
ему религию. Полковник Лэфем регулярно посещает церковь преподобного  д-ра
Лэнгуорти. Он щедро  жертвует  Ассоциации  Благотворительности,  и  каждое
доброе дело, полезное общественное начинание находит у него  поддержку.  В
настоящее время он не принимает деятельного участия в политической  жизни.
Его красителю чужды партийные пристрастия; однако не секрет, что он всегда
был и является сейчас убежденным республиканцем. Не вторгаясь в  святилище
частной жизни, мы  не  можем  говорить  о  различных  подробностях,  какие
обнаружились в откровенном,  непринужденном  интервью,  которое  полковник
Лэфем уделил нашему корреспонденту. Но можем сказать, что успех,  коим  он
справедливо гордится, он в  значительной  мере,  и  с  той  же  гордостью,
приписывает деятельной помощи своей жены - одной  из  тех,  кто  на  любой
жизненной стезе с честью несет имя Американской Женщины, отвергая упрек  в
том, что все они подобны Дэзи Миллер. О семье  полковника  Лэфема  добавим
еще, что она состоит из двух юных дочерей.
   Предмет  этого  весьма  неполного  очерка  строит  дом  на   набережной
Бикон-стрит по проекту одной из наших лучших архитектурных фирм, обещающий
занять место  среди  прекраснейших  украшений  этой  фешенебельной  улицы.
Насколько нам известно, семья сможет въехать туда весной".
   Закончив свою статью, над которой он в душе  немало  потешался,  Бартли
отправился домой, к Марции, все еще  улыбаясь  при  мысли  о  Лэфеме,  чья
грубоватая простота особенно его позабавила.
   - Он прямо-таки вывернулся передо мной наизнанку, - сказал он, описывая
Марции свое интервью.
   - Значит, у тебя получится удачно, - сказала жена, - и  мистер  Уизерби
будет доволен.
   - Да, мне удалось; только я не мог  дать  себе  волю.  Черт  бы  побрал
требования приличий! Уж очень мне хотелось  рассказать,  собственными  его
словами, что думает полковник Лэфем о рекламе  на  природе.  Одно  я  тебе
скажу, Марси: у него в конторе сидит девушка, какую ты не подпустила бы на
выстрел к _моему_ офису. Хорошенькая? Не то слово! - Тут  глаза  у  Марции
сверкнули, а Бартли залился смехом,  но  остановился  при  виде  огромного
пакета в углу комнаты.
   - Это еще что?
   - Не знаю, - ответила робко Марция. -  Его  принес  посыльный  как  раз
перед твоим приходом. Я не хотела развертывать.
   - Думаешь, какая-нибудь адская  машина?  -  спросил  Бартли,  опускаясь
перед пакетом на колени. - Адресовано миссис  Б.Хаббард,  вот  как?  -  Он
перочинным ножичком разрезал пеньковую веревку. - Посмотрим.  Хотел  бы  я
знать, кто посылает посылки миссис Хаббард, когда  меня  нет  дома.  -  Он
начал разворачивать все более тонкие  слои  оберточной  бумаги  и  вытащил
красивую квадратную банку,  где  сквозь  стекло  ярко  светилась  пунцовая
масса. - Сорт "Персис!" - крикнул он. - Так я и знал!
   - Что это,  Бартли?  -  опасливо  спросила  Марция,  решившись  немного
приблизиться. - Какой-то джем?
   - Джем? О нет. Это краска. Минеральный краситель Лэфема!
   - Краска? - повторила Марция, стоя  над  ним;  а  он  все  разворачивал
бумагу,  из  которой  появлялись  банки  с   темно-синей,   темно-зеленой,
светло-коричневой, темно-коричневой и черной, которые  вместе  с  пунцовой
составляли всю гамму цветов лэфемовской краски. - Неужели краска,  которой
я могу красить?
   - Не советовал бы извести ее всю сразу, - ответил ее муж. - Но умеренно
пользоваться можешь.
   Марция обняла его и поцеловала.
   - Ах, Бартли, я, кажется, самая счастливая на свете! Я как раз  думала,
что делать. Дом на Кловер-стрит кое-где просто  требует  покраски.  Я  это
сделаю экономно, не бойся. Это  прямо-таки  спасение.  Ты  ее  всю  купил,
Бартли? Ты же знаешь, это нам не по карману, и не надо было. А что  значит
"Сорт "Персис"?
   - Купил? - вскричал Бартли. - Нет! Старый дурень сделал  тебе  подарок.
Сперва выслушай, а потом уж кори меня  за  расточительность,  Марция.  Так
зовут его жену. Ты об этом прочтешь в моем интервью. Он выпустил этот сорт
в нынешнем году, сделал ей сюрприз ко дню рождения.
   - Какой старый дурень? - пролепетала Марция.
   - Да Лэфем, король минеральной краски.
   - Ах, какой хороший человек! - вздохнула  Марция  из  глубины  души.  -
Бартли! Ты не должен его высмеивать, как многих. Неужели станешь?
   - Только так, что он  не  догадается,  -  сказал  Бартли,  подымаясь  и
отряхивая с колен ворсинки ковра.



2

   Высадив  Бартли  Хаббарда  у  редакции  "Событий",  Лэфем   поехал   по
Вашингтон-сквер до Нанкин-сквер в Саут-Энде, где он жил  с  тех  пор,  как
туда  почему-то  перестало  селиться   высшее   общество.   Строиться   не
понадобилось. Он весьма дешево купил  дом  у  испуганного  джентльмена  из
хорошего рода, слишком поздно сообразившего, что Саут-Энд не совсем то, и,
переселяясь впопыхах на Бэк-Бэй,  почти  даром  добавил  к  дому  ковры  и
портьеры. Миссис Лэфем была еще  более  довольна  этой  сделкой,  чем  сам
полковник, и они  прожили  в  доме  на  Нанкин-сквер  двенадцать  лет.  Из
саженцев вокруг красивой овальной площади, куда выходили дома, выросли при
них крепкие молодые деревья, и за это же время  две  их  маленькие  дочери
стали   взрослыми   барышнями;   плотная   фигура   полковника   приобрела
массивность,  упомянутую  Бартли  в  его  интервью;  а  у  миссис   Лэфем,
сохранившей  стройность,  прорезались  морщины  возле  добрых  глаз  и  на
округлых щеках. То, что они жили в нефешенебельном районе, они ни разу  на
себе  не  ощутили  и  едва  ли  сознавали  вплоть   до   памятного   лета,
предшествовавшего началу нашей повести, когда миссис Лэфем и ее дочь Айрин
познакомились, вдали от Бостона, с некими  бостонскими  дамами.  Дамы  эти
оказались многим обязаны дамам семейства Лэфем и  были  признательны.  Это
была мать с двумя дочерьми, которые отважились ехать на  лето  в  довольно
глухое канадское местечко на реке св.Лаврентия ниже Квебека и прибыли туда
несколькими днями раньше, чем их сын и брат.  Часть  багажа  доставили  не
туда, а мать в ту же ночь сильно  расхворалась.  Миссис  Лэфем  пришла  на
помощь, ухаживая за больной, одолжив новым знакомым  одежду  из  обильного
запаса своего и дочери и выказав  много  искренней  доброты.  Когда  нашли
врача, тот сказал, что без своевременной помощи миссис Лэфем дама едва  ли
осталась бы жива. Это был экспансивный маленький француз,  уверенный,  что
говорит нечто всем приятное.
   Из этого неизбежно родилась известная близость, и сын,  когда  приехал,
выразил еще большую признательность. Миссис Лэфем не могла понять,  почему
он выказывает ей столько же внимания, сколько Айрин; но сравнивала  его  с
другими тамошними юношами, и он нравился ей больше всех. Подобных ему  она
никого больше не знала; ибо в Бостоне, при всем богатстве ее мужа, они  не
вращались в обществе. Первые годы ушли у Лэфема на  усердное  сколачивание
капитала, у жены его - на разумную экономию. Но деньги вдруг хлынули к ним
таким потоком, что экономить уже не требовалось; и скоро они не знали, что
с ними делать. Кое-что можно  было  тратить  на  лошадей  -  Лэфем  так  и
поступал. Жена его тратила их на дорогие, довольно безвкусные туалеты и