ого  чувства  признал  в  них  ту  необходимость,  которой
приходится уступать. Если он я преуспеет в выпуске высших  сортов  краски,
все равно ему еще долго не достигнуть прежних масштабов его дела,  которое
он мог вести только с ослабевшей энергией пожилого человека. Он  даже  сам
не сознавал, насколько неудача сломила его; она не убила его,  как  бывает
нередко, но ослабила в нем пружину, прежде столь сильную и упругую. Он все
больше и больше смирялся с  изменившимися  обстоятельствами,  и  все  реже
звучали в его голосе хвастливые нотки. Работал он вполне прилежно, но иной
раз упускал случаи,  из  которых  в  молодости  чеканил  бы  золото.  Жена
замечала в нем какую-то робость, и сердце ее болело за него.
   Одним из результатов дружеских отношений с виргинцами было то, что в их
дело вошел Кори; и тот факт, что произошло это по совету Лэфема и  по  его
рекомендации, было для полковника,  быть  может,  наибольшей  гордостью  и
утешением. Кори изучил дело досконально; проведя полгода в Канауа-Фоллз  и
в нью-йоркской конторе, он уехал в Мексику и Центральную Америку  выяснять
тамошние возможности, как было задумано у него с Лэфемом.
   Перед отъездом он приехал в Вермонт уговаривать Пенелопу поехать с ним.
Ему предстояло ехать сперва в Мехико и в случае  удачи  прожить  там  и  в
Южной Америке несколько лет, знакомясь с  железнодорожным  строительством,
развитием сельскохозяйственного машиностроения  и  всеми  теми  отраслями,
которые обещали  спрос  на  краску.  Во  главе  их  дела  стояли  молодые,
поверившие в его успех, и Кори, вложивший в него деньги, был лично  в  нем
заинтересован.
   - У меня не стало ни больше, ни меньше доводов, - размышляла  Пенелопа,
советуясь с матерью, - сказать ли "да" или сказать  "нет".  Все  остальное
меняется, а мои обстоятельства те же, что и год назад.
   - Но ведь сейчас совсем не то, что было, - заметила мать. - Ты же  сама
видишь, что у Айрин все прошло.
   - Но это не моя заслуга, - сказала Пенелопа. -  Мне  стыдно  ничуть  не
меньше, чем прежде.
   - Тебе и прежде нечего было стыдиться.
   - Тоже верно, - сказала девушка. - И я могу с чистой совестью  улизнуть
в Мексику, если только решусь на это. - Она засмеялась. - Хорошо бы, чтобы
меня _приговорили_ выйти замуж, а потом  нашелся  бы  кто-нибудь,  кто  бы
объявил, что есть причины, запрещающие мне это. Сама не знаю, что делать.
   Мать ушла, предоставив Пенелопе объясниться с Кори, и Пенелопа  сказала
ему, что лучше им все обсудить еще раз.
   - И, что бы я ни решила, надеюсь, это будет сделано не ради меня самой,
а ради других.
   Кори уверил ее, что он в этом  не  сомневается,  и  смотрел  на  нее  с
терпеливой нежностью.
   - Я не говорю, что поступаю дурно, - продолжала она неуверенно, - но  и
хорошего тут тоже не вижу. Наверно, я  не  умею  вам  объяснить,  но  быть
счастливой, когда все кругом страдают, - это выше моих сил. Это  для  меня
невыносимо.
   - Может, это и есть ваша  доля  в  общих  страданиях,  -  сказал  Кори,
улыбаясь.
   - О, вы же знаете, что это не так! Совсем не так. И об одной из  причин
я уже вам говорила: пока отец в беде, я не хочу, чтобы вы думали обо  мне.
А теперь, когда он потерял все... - Она вопросительно взглянула  на  него,
словно проверяя, как действует на него этот довод.
   - Для меня это вовсе не причина, - ответил  он  серьезно,  но  все  еще
улыбаясь. - Вы верите мне, когда я говорю, что люблю вас?
   - Приходится верить, - сказала она, опуская глаза.
   - Тогда почему бы мне не любить вас еще сильнее после разорения  вашего
отца? Неужели вы думали, что я полюбил вас ради богатства вашего отца? - В
этих сказанных с улыбкой словах был оттенок упрека, хоть и очень  мягкого,
и она его почувствовала.
   - Нет, такого я не могла о вас подумать. Я... я  не  знаю,  что  хотела
сказать, почему я... Я хотела сказать... - Она не могла объяснить,  что  с
отцовскими деньгами чувствовала себя более  достойной  его;  это  было  бы
неправдой, но иного объяснения у нее не было. Она  умолкла  и  бросила  на
него беспомощный взгляд.
   Он пришел ей на выручку.
   - Я понимаю, вы просто не хотели, чтобы несчастья вашего отца ударили и
по мне.
   - Да, именно так; и очень уж много всяких различий. Надо ведь и  о  них
подумать. Не притворяйтесь, будто вы этого не знаете. Ваша мать никогда не
примет меня, а может быть - и я ее.
   - Что ж, - сказал Кори, слегка опешив. - Вы ведь выходите  не  за  моих
родных.
   - Ох, не в том дело!
   - Я знаю, - признал он. - И не стану притворяться, будто не понимаю,  о
чем вы, но я уверен, что все различия сгладятся, когда  вы  лучше  узнаете
моих родных. И не сомневаюсь, что  вы  с  моей  матерью  понравитесь  друг
другу, потому что - как вы можете не понравиться! - воскликнул он  уже  не
столь убежденно, чем прежде, и стал приводить множество  других,  тоже  не
менее шатких доводов. - У нас свои обычаи, у вас свои; и конечно, поначалу
моя мать и сестры покажутся вам немного чужими, но это скоро пройдет - для
обеих сторон. Не может быть между вами таких  уж  неодолимых  различий,  а
если бы и были, мне это безразлично.
   - Думаете, мне будет приятно, когда вы станете  принимать  мою  сторону
против матери?
   - Никаких сторон не будет. Лучше скажите мне, чего вы так боитесь.
   - Боюсь?
   - Ну тогда о чем думаете.
   - Сама не знаю. Дело не в том, что они говорят или делают, -  объяснила
она, глядя ему прямо в глаза, - а в том, какие они есть. Я не могу быть  с
ними сама собой, а когда я не могу быть с кем-то сама собой, я  становлюсь
неприятной.
   - А со мной вы можете быть сама собой?
   - О, вас я не боюсь. И никогда не боялась.  Вот  в  чем  была  беда,  с
самого начала.
   - Ну что ж, раз так, это все, что требуется. Я тоже  вас  не  боялся  с
самого начала.
   - Вот я и предала Айрин.
   - Перестаньте! Никогда вы ее не предавали.
   - Она вас первая полюбила.
   - Но я-то вообще никогда ее не любил, - взмолился он.
   - Она думала иначе.
   - Тут нет виноватых, и я не позволю  вам  винить  в  чем-то  себя.  Моя
дорогая...
   - Подождите. Давайте постараемся понять друг друга, - сказала Пенелопа,
вставая со стула, чтобы помешать ему приблизиться. - Я хочу, чтобы вам все
было ясно. Нужна ли вам девушка, у которой нет ни цента, которая чувствует
себя  чужой  в  обществе  вашей  матери  и  которая  обманула  и   предала
собственную сестру?
   - Мне нужны _вы_!
   - Так вот: этому не бывать. Я бы вечно презирала  себя.  По  всем  этим
причинам я должна от вас отказаться. Да, да, должна.
   Она смотрела на него, и в ее убеждении была явная неуверенность.
   - Таков ваш ответ? - спросил он. - Ну что ж, я  вынужден  повиноваться.
Простите, если я требовал от вас слишком многого. И - прощайте.
   Он протянул руку, и она пожала ее.
   - Наверно, я кажусь вам капризной и непостоянной, - сказала она. - Но я
ничего не могу с собой поделать - я и сама себя  не  понимаю.  Меняю  свои
решения по два раза на дню. Но нам ничего не остается, как расстаться, да,
другого пути нет. Другого пути нет, - повторила  она.  -  И  я  постараюсь
запомнить это. Прощайте! Я все сделаю, чтобы запомнить это, вы  тоже  -  и
очень скоро вы и думать обо всем этом забудете. Нет, нет, не об _этом_.  Я
ведь знаю, какой вы верный; и все же вы скоро посмотрите на  меня  другими
глазами и поймете, что, даже не случись всего с Айрин, я вам  не  подхожу.
Ведь правда? - говорила она срывающимся голосом, все еще не  выпуская  его
руки. - Я совсем не  та,  какую  желали  бы  видеть  ваши  родные;  я  это
почувствовала. Я маленького роста, и  смуглая,  и  некрасивая,  и  они  не
понимают мою манеру разговаривать, а теперь мы еще и разорены. Нет,  я  им
не гожусь. Прощайте. Вы и так были слишком  терпеливы.  Я  достаточно  вас
испытывала. Мне бы решиться и выйти за вас замуж  наперекор  их  желаниям,
раз вы этого хотите, но на такую жертву  я  не  способна  -  для  этого  я
слишком эгоистична... - И вдруг она бросилась  ему  на  грудь.  -  Я  даже
отказаться от вас не могу! Как я взгляну кому-нибудь  в  глаза?  Уезжайте!
Уезжайте, но возьмите меня с собой! Я так старалась от вас  отказаться.  Я
все испробовала - и все напрасно. Бедная Айрин! Каково-то ей было  от  вас
отказаться!
   Кори немедленно вернулся в Бостон, предоставив Пенелопе сообщить сестре
о предстоящей свадьбе. Случай или недоразумение избавили ее от этого. Едва
Кори вышел, как в комнате появилась Айрин и спросила:
   - Пенелопа Лэфем, неужели ты так глупа,  что  отослала  этого  человека
из-за меня? - Пенелопа  растерялась  от  проявления  такого  удивительного
мужества; она не ответила прямо, и Айрин продолжала: - Если  это  так,  то
будь любезна, верни его. Я не допущу, чтобы он  думал,  будто  я  сохну  о
человеке, который меня никогда не любил. Это оскорбительно, и я  этого  не
допущу. Немедленно верни его!
   - Хорошо, хорошо, Рин, - пролепетала  Пенелопа.  И  добавила,  устыдясь
своих увиливаний перед гордым великодушием Айрин: - Я уже... то есть... он
вернется.
   Айрин на мгновение застыла, глядя на нее; что  было  у  нее  в  мыслях,
неизвестно, но вслух произнесла она только:
   - Ну-ну! - и оставила сестру, испытавшую смятение, - смятение и  вместе
с тем облегчение, ибо обе они знали, что говорят об этом в последний раз.
   Свадьба состоялась после стольких бед и несчастий  и  породила  столько
сожалений о прошлом и опасений за будущее, что  не  принесла  Лэфему  того
торжества, которое прежде вызывала у него мысль  о  родстве  с  семейством
Кори. Неудачи преследовали его так долго, что  лишили  всякой  надежды  на
преуспеяние, ради которого люди пресмыкаются и раболепствуют,  и,  проведя
через сомнения и душевные муки, вернули  мужественность,  которую  едва  у
него не отняло процветание. Ни он, ни его жена и думать не думали теперь о
том, что их дочь выходит за представителя семьи Кори; они думали только  о
том, что их дочь идет за того, кто ее любит; присутствие Айрин  еще  более
их отрезвляло. Сердцем они были с нею.
   Миссис Лэфем не уставала  повторять,  что  не  представляет  себе,  как
выдержит это.
   - Все мне кажется, будто тут что-то неправильно.
   - Нет, _правильно_, - твердо отвечал полковник.
   - Я знаю. А все кажется, что нет.


   Мне не составит большого труда указать те черты в  характере  Пенелопы,
за которые семейство ее мужа в конце концов примирилось с ней  и  полюбило
ее. Такое  постоянно  происходит  в  романах;  и  семейство  Кори,  как  и
намеревалось, постаралось увидеть в женитьбе Тома лучшее, а не худшее.
   Они оказались людьми, способными оценить поведение  Лэфема,  о  котором
рассказал им Том. Они гордились им, и Бромфилд  Кори,  которому  доставлял
тонкое эстетическое наслаждение героизм, с каким Лэфем противился Роджерсу
и его искушениям, - героизм  неосознанный,  но  истинно  драматический,  -
написал ему письмо, которое прежде  безмерно  польстило  бы  этой  простой
душе, хотя теперь он как бы его и не заметил.
   - Ну и что ж, может, Пэн станет там полегче, - сказал он жене.
   И все же различия между семьей Кори и женой Тома не стерлись, да  и  не
могли стереться.
   - Вот бы Том женился на полковнике, - тонко заметила Нэнни Кори.
   Перед отъездом в Мексику, когда Том привез жену к себе  домой,  стороны
временно проявили учтивость и терпимость: свекор по своей  доброте  сделал
вид, будто ему нравится ее манера говорить, хотя сомнительно, что даже  он
находил в ней такое же удовольствие, что и ее муж. Лили Кори сделала с нее
неудачный набросок, который отложила вместе с другими, чтобы  когда-нибудь
закончить, и нашла в ее внешности что-то живописное. Нэнни поладила с  ней
лучше остальных и считала, что страна, куда она едет, пойдет ей на пользу.
   - У нее  еще  совершенно  отсутствуют  какие-либо  светские  манеры,  -
пояснила Нэнни матери, - а если она  проживет  там  достаточно  долго,  то
наверняка  приобретет  их  -  на  испанский  лад  -  и  вернется,   полная
экзотического очарования, пусть даже благоприобретенного. Я рада, что  она
уезжает в Мексику. На таком расстоянии можно ладить.
   Мать вздохнула и в ответ мужественно признала, что они  и  так  отлично
поладили, и если Том доволен, то и она тоже.
   В ее словах о том, что они поладили с Пенелопой,  было  немало  правды.
Решив с самого  начала  видеть  хорошее  в  плохом,  они  за  свои  добрые
намерения  были  вознаграждены  высшими  силами.  Брак  этот,  по  милости
провидения, не обрушил на них череды чаепитий у Лэфемов, чего так опасался
Бромфилд Кори; Лэфемы были далеко, в своих родных  местах;  Лили  и  Нэнни
Кори не пришлось приносить себя в жертву ради разговоров с Айрин; не  надо
было даже устраивать приемов в честь Пенелопы, хотя это  не  составило  бы
особого труда, поскольку многие еще не вернулись с курортов, -  и  она,  и
Том очень просили  не  устраивать  ничего  подобного;  и,  хотя  никто  из
семейства Кори не успел хорошо узнать ее за ту неделю, что она  провела  с
ними, ладить с ней оказалось нетрудно.  Случалось  даже,  что  Нэнни  Кори
улавливала - что не раз удавалось и ее отцу - суть того, что  Том  называл
ее юмором, но юмор этот, видимо, совсем не походил на  их  собственный,  и
распознать его было не так-то просто.
   Было ли Пенелопе труднее достигать гармонии, я сказать не могу.  На  ее
долю усилий досталось куда как  больше,  ибо  соотношение  было  четыре  к
одному; ей на долю выпали до этого испытания куда более  серьезные.  Когда
захлопнулись дверцы экипажа, увозившего на вокзал ее и мужа,  она  глубоко
вздохнула.
   - Что такое? - спросил Кори, хотя и сам обо всем догадывался.
   - О, ничего. Просто мне кажется, что теперь уже я не  буду  чувствовать
себя чужой среди мексиканцев.
   Он взглянул на нее с недоумевающей  улыбкой,  потом  стал  серьезнее  и
привлек ее к себе. Она расплакалась у него на плече.
   - Я только хотела сказать, что там ты будешь целиком мой. -  Хотела  ли
она сказать что-то большее, доказать  трудно,  но  одно  несомненно:  наши
нравы и обычаи ценятся в жизни дороже наших качеств. Та цена,  которую  мы
платим за цивилизацию, это - разграничение обычаев, создавшее между людьми
неодолимые преграды. Быть может, мы платим чересчур дорого, но  невозможно
убедить в этом тех, кто от этого выиграл. Быть  может,  они  и  правы;  во
всяком случае, семья  Кори  после  отъезда  молодоженов  ощутила  тоску  и
непреходящее чувство разочарования. Для них это была потеря сына и  брата;
они это чувствовали; а ведь они были люди отнюдь не плохие и не злобные.
   Он отсутствовал три года. За это время  произошли  некоторые  перемены.
Одной из них было приобретение Компанией Канауа-Фоллз залежей и фабрики  в
Лэфеме. Эта сделка избавила Лэфема от долгов,  которые  он  еще  продолжал
выплачивать, и оставила ему определенную долю в более крупном деле молодых
людей, которое он когда-то тщетно надеялся забрать целиком  в  свои  руки.
Это показалось ему весьма примечательным; взявшись более энергично за сбыт
специальных сортов, которые они ему оставили, он совсем  по-прежнему  стал
хвастаться его размахом. Мой зять, говорил он,  сбывает  их  в  Мексике  и
Центральной Америке, а это было в свое время задумано нами вместе. Молодая
кровь - вот то,  что  движет  такими  делами.  Вот  и  парни  из  Западной
Виргинии: молодая и дружная команда!
   Что до него самого, он признавал, что наделал  много  ошибок,  и  точно
знал, каких именно. Но одно он мог сказать: он вредил только самому себе и
никому другому; каждый доллар, каждый цент пошел у него на уплату  долгов;
а он остался чист. Обо всем этом и о многом другом рассказывал он  мистеру
Сьюэллу в то лето, когда продал дело; пастор и  его  жена  остановились  в
Лэфеме по пути с Белых Гор к озеру Чэмплейн - Лэфем повстречался с ними  в
вагоне и уговорил погостить у них.
   Порой и миссис Лэфем не меньше его самого гордилась тем, что  он  вышел
из  игры  с  чистыми  руками,  однако  ее  удовлетворение  не  было  столь
постоянным. Бывало, что, вспоминая искушения, которые  он  преодолел,  она
считала его благороднейшим из людей; но ни одна  женщина  не  может  долго
жить под одной крышей с идеальным  героем;  так  что  случались  и  другие
минуты, когда она напоминала ему,  что,  если  бы  он  сдержал  данное  ей
обещание  и  не  стал  спекулировать  акциями;  если  бы   позаботился   о
страховании имущества так же, как заботился о двух  недостойных  женщинах,
которым ничем не был обязан, -  они  не  оказались  бы  в  своем  нынешнем
положении. Он смиренно признавал все это и ждал, когда она вспомнит  также
и о Роджерсе. Она, конечно, вспоминала, и это неизменно пробуждало  в  ней
прежнюю ее нежность.


   Не знаю, как удается пасторам и докторам удержаться и не  поделиться  с
женами тайнами, которые им вверяют; может быть, они полагаются на то,  что
жены сами до всего дознаются, когда захотят. Сьюэлл рассказал  своей  жене
про беды Лэфемов, когда те пришли советоваться с ним  насчет  предложения,
которое Кори сделал Пенелопе; он хотел убедиться, что  дал  им  правильный
совет, правда, он не назвал их имен, а имени Кори он и сам тогда не  знал.
Теперь он мог, не стесняясь, обсуждать с  ней  это  дело,  и  она  уже  не
притворялась незнающей, заявив, что все поняла,  едва  только  услышала  о
помолвке Кори и Пенелопы.
   - Да и в тот день на обеде я могла бы сказать девочке, что  он  влюблен
не в нее, а в ее сестру. Я ведь слышала, как он о ней говорил, и  не  будь
малышка так слепо влюблена, она бы и сама догадалась.  Признаюсь,  до  сих
пор не могу отделаться от чувства презрения к ее сестре.
   - Но ты совсем не права! - воскликнул Сьюэлл.  -  Это  несправедливо  и
жестоко. Все это у тебя от чтения романов, а не от сердца. Не  надо.  Меня
огорчает, что ты так говоришь.
   - Надеюсь, что эта хорошенькая девочка излечилась  от  своей  любви.  А
какую твердость духа она проявила!  Не  сомневаюсь,  она  еще  кого-нибудь
встретит на своем пути.
   Сьюэллу пришлось удовлетвориться этой частичной  уступкой.  Однако,  не
считая одного из молодых виргинцев, приезжавшего в Лэфем по случаю покупки
фабрики, Айрин еще никого не встретила; а было ли между  ними  что-нибудь,
это пришлось бы выяснять особо. Известно только, что спустя пять лет после
разочарования, которое она перенесла так мужественно, она все еще была  не
замужем. Но даже и тогда она была еще очень молода, и ее  жизнь  в  Лэфеме
разнообразили поездки на  Запад.  Разнообразие  внесло  также  приглашение
погостить в Бостоне, на  которое  из  учтивости  решилась  миссис  Кори  и
которое девушка с такой же учтивостью не приняла.
   Сьюэлла весьма интересовали те нравственные перемены, какие  он  ожидал
увидеть в Лэфеме. Они с миссис Сьюэлл  прогостили  у  полковника,  который
чувствовал себя здесь, среди этих холмов,  куда  больше  полковником,  чем
когда-либо на Бэк-Бэй, целые сутки; Лэфем показал пастору фабрику и  повез
на ферму. Для этой поездки он запряг резвого жеребенка, еще не  достигшего
совершенных  лет,  в  открытую  двухместную  коляску  более  чем   зрелого
возраста, гордясь своим выездом ничуть не меньше,  чем  некогда  роскошным
экипажем, в котором разъезжал  на  Мельничной  Плотине.  Одежда  его  была
теперь поношенной и небрежной, он отпустил на деревенский манер  волосы  и
бороду и носил грубые сапоги. Простой деревенский дом  его  был  обставлен
самой простой мебелью, какая была в доме на Нанкин-сквер. Все необходимое,
конечно, в нем имелось, но никакой  роскоши,  если  не  считать  статуэток
Молитвы и Веры. Освещался дом, конечно же, керосиновыми лампами и не  имел
парового отопления; то были единственные неудобства,  на  какие  жаловался
полковник, но он уверял, что как только компания начнет снова  выплачивать
дивиденды - а он явно гордился расходами,  из-за  которых  это  пока  было
невозможно, - он проведет в  дом  и  паровое  отопление  и  газ.  О  своем
разорении он говори