а "Черкесе", думали добраться быстрее, пять  дней  назад,  но  уж
очень штормило.
   - Где они? - спросил некстати Лэфем, чувствуя, что мореходные  сведения
Роджерса почему-то ослабили его собственные швартовы.
   - Остановились у Юнга. Я им сказал, что мы придем сегодня после  обеда.
Они обедают поздно.
   - Вот как? - сказал Лэфем, пытаясь снова бросить якорь  и  хоть  как-то
закрепиться на своих  принципиальных  позициях.  -  А  теперь  ступайте  и
скажите им, что я не приду.
   - Они приехали ненадолго, - заметил  Роджерс.  -  Я  просил  о  встрече
сегодня, я не уверен, останутся ли они  до  завтра.  Но  если  завтра  вам
удобнее...
   - Скажите, что я вообще не приду! - взревел Лэфем не только с  вызовом,
но и со страхом, ибо чувствовал, что его якорь вот-вот сорвется с места. -
Что я вообще не приду! Понятно?
   - Странно, почему вы так не хотите идти к ним, - сказал Роджерс,  -  но
если вы считаете, что лучше им прийти, я могу привести их сюда.
   - Нет! Не позволю! Я не хочу с ними встречаться! Не хочу иметь  с  ними
дела! Вам, наконец, ясно?
   - В нашу последнюю встречу, - настаивал Роджерс,  оставаясь  совершенно
безучастным к этой бурной вспышке, - я понял, что вы желаете повидаться  с
этими лицами. Вы сказали, что даете мне время, чтобы договориться с  ними,
я сообщил им, что вы с ними встретитесь. Я связал себя обещанием.
   То была правда - Лэфем сам подбил  тогда  на  это  Роджерса  и  выразил
готовность к переговорам. Еще до того, как он все обсудил с женой и  понял
всю меру своей моральной ответственности;  ведь  даже  она  поняла  ее  не
сразу. Но он не мог пускаться с Роджерсом в объяснения и сказал только:
   - Я дал вам двадцать четыре часа, чтобы доказать, что вы лжец; вы это и
доказали. Я не говорил: двадцать четыре дня.
   - Не вижу разницы, - отпарировал Роджерс. - Эти люди  сейчас  здесь,  и
это доказывает, что  я  и  тогда  говорил  правду.  Никаких  изменений  не
произошло. Вы все еще не знаете, как не знали и тогда, понадобится ли ваша
недвижимость дороге. Если и будут какие изменения, так скорее всего в том,
что дорога раздумает.
   Тут была доля правды, и Лэфем это почувствовал -  почувствовал  слишком
охотно - и тотчас признался себе в этом.
   А Роджерс спокойно продолжал:
   - Вы не обязаны непременно продавать при первой же встрече, но вы  дали
свое согласие встретиться и поговорить с ними, и я им тоже это обещал.
   - Никакого согласия не было, - сказал Лэфем.
   - Все равно что согласие; они приехали  из  Англии,  полагаясь  на  мое
слово, надеясь, что смогут поместить именно так  свой  капитал;  а  что  я
скажу им теперь? Это ставит меня в нелепое положение.  -  Роджерс  излагал
свое  недовольство  спокойно,  почти   безлично,   обращаясь   к   чувству
справедливости Лэфема. - Я не могу к ним вернуться и сказать,  что  вы  не
хотите с ними встретиться. Это не ответ. Они вправе знать, _почему_ вы  не
хотите повидаться с ними.
   - Хорошо! - вскричал Лэфем. - Я приду и _объясню_ им, почему. Кого  там
спросить? Когда прийти?
   - Я просил бы в восемь, - сказал Роджерс,  вставая  и  не  проявляя  ни
малейшей тревоги при этой угрозе, если то  была  угроза.  -  Спросите  там
меня. Я остановился в той же гостинице.
   - Не задержу вас и пяти минут, - сказал Лэфем; но ушел он оттуда только
в десять.
   Ему казалось, тут вмешался сам черт. Его  решительный  отказ  англичане
поняли лишь как желание набить цену и продолжали  обсуждение,  словно  это
было лишь вступлением к переговорам. Когда Лэфем  в  сердцах  выложил  им,
почему отказывается от сделки, они, видимо, были готовы и к этому деловому
ухищрению.
   - Может, этот тип, - спросил он, кивнув в сторону Роджерса, но не желая
замечать его, - уже сказал вам, что я на этом  стану  играть?  Так  я,  со
своей стороны, скажу вам, что в Америке  нет  второго  такого  жулика,  по
которому плачет веревка, как Милтон К.Роджерс.
   Англичане восприняли его слова как образчик истинно американского юмора
и с неослабной энергией возобновили штурм. Они признались,  что  вместе  с
ними  еще  одно  заинтересованное  лицо  побывало  на   месте,   осмотрело
недвижимость и осталось довольно увиденным. Более того, они  сказали,  что
выступают не только,  и  даже  не  преимущественно,  от  своего  лица,  но
являются агентами неких лиц в Англии, намеренных основать  там  общину  по
примеру других английских мечтателей; тщательно обследовав местность,  они
сочли, что тамошние условия отлично  подходят  для  успешной  деятельности
предполагаемой общины. Они готовы, в разумных пределах,  на  любую  сумму,
какую назовет мистер Лэфем - простите, полковник Лэфем, поправились они по
указанию  Роджерса,  -  и  охотно  пойдут  на  риск,  о  котором   он   их
предупреждает. Но что-то  в  глазах  этих  людей,  что-то  затаившееся  на
огромной глубине и тотчас исчезнувшее, когда Лэфем взглянул на них  снова,
заставило его заподозрить недоброе.  Сначала  он  подумал,  что  они  сами
обмануты Роджерсом, но в этот краткий миг озарения распознал в них  -  или
подумал, что распознал, - сообщников Роджерса, готовых  предать  интересы,
которые они якобы представляли и о которых продолжали толковать спокойно и
шутливо, с каким-то недоверчивым пренебрежением  к  щепетильности  Лэфема.
Тут была более сложная игра,  чем  та,  к  каким  привык  Лэфем,  и  он  с
некоторым восхищением переводил взгляд с одного англичанина на другого,  а
затем на Роджерса, который держался скромно и нейтрально, как  бы  говоря:
"Я свел вас, джентльмены, в качестве друга обеих сторон, а  теперь  уж  вы
решайте дело между собой. Я ничего не прошу и ни на  что  не  рассчитываю,
кроме  скромной  суммы,  которая  мне  останется,  когда  я  разочтусь   с
полковником Лэфемом".
   Именно это выражал весь вид Роджерса; а один из англичан  в  это  время
говорил:
   - Если вас смущает, что мы идем на риск, полковник Лэфем, то  могу  вас
успокоить: убытки, если таковые будут,  понесут  люди,  которым  легко  их
снести - ассоциация богатых филантропов. Но мы  уверены,  что  убытков  не
будет, - добавил он. - От вас требуется только одно - назвать цену,  а  мы
сделаем все, чтобы вас удовлетворить.
   В софизмах англичанина не было ничего, что так уж  претило  бы  Лэфему.
Они обращены были к тем, таившимся также и в Лэфеме, беспечным и словно бы
невинным зачаткам беспринципности,  считающей  общественную  собственность
общей добычей, наградившей нас самой развращенной в мире местной  властью,
которая  превращает  самого  жалкого  избирателя,   ухитрившегося   занять
должность, в негодяя, обходящегося с чужими  деньгами  с  бесцеремонностью
наследственного  монарха.  Лэфем  встретил  взгляд  англичанина   и   едва
удержался, чтобы не подмигнуть ему. Потом отвел глаза и постарался уяснить
себе свое положение и свои желания. Но не  смог.  Он  пришел  сюда,  чтобы
разоблачить Роджерса и тем кончить дело. Он разоблачил Роджерса, но это не
произвело никакого видимого впечатления, и пьеса еще только начиналась. Он
насмешливо подумал, что она весьма отличается от пьес театральных.  Он  не
мог молча встать и с презрением  уйти,  не  мог  сказать  англичанам,  что
считает их парой негодяев и не желает иметь с ними никакого дела;  не  мог
больше считать их невинными жертвами обмана. Он был в растерянности, и тут
в разговор вступил тот из них, кто до тех пор молчал:
   - Мы, конечно, торговаться не станем, несколькими  фунтами  больше  или
меньше. Если сумма полковника Лэфема окажется  немного  больше  нашей,  не
сомневаюсь, он нас потом не обидит.
   Лэфем понял этот тонкий намек так же ясно, как будто ему прямо сказали:
если они заплатят ему больше, какая-то часть полученных  им  денег  должна
снова попасть в их руки. Он все еще был не в силах двинуться с места,  ему
даже казалось, что он не в силах вымолвить ни слова.
   - Позвоните, мистер Роджерс,  -  сказал  тот,  кто  говорил  последним,
взглянув на кнопки нумератора на стене над головой Роджерса, -  и  велите,
пожалуй, принести чего-нибудь горячего. Охота  пропустить  стаканчик,  как
тут у вас говорится, да и полковнику Лэфему не вредно промочить горло.
   Лэфем вскочил и стал застегивать пальто. Он с ужасом  вспомнил  обед  у
Кори, где он так опозорился, и если уж делать это дело, то трезвым...
   - Я не могу дольше оставаться, - сказал он. - Мне пора.
   - Но вы не дали нам никакого ответа,  мистер  Лэфем,  -  сказал  первый
англичанин, удачно имитируя исполненное достоинства удивление.
   - Сейчас моим единственным ответом может быть только  _нет_,  -  сказал
Лэфем. - Если хотите другого, дайте мне время подумать.
   - Но сколько? - спросил второй англичанин. - Нас  самих  поджимает.  Мы
надеялись получить ответ сразу. Так мы уговорились с мистером Роджерсом.
   - Во всяком случае, до завтрашнего утра я ничего не могу вам сказать, -
ответил Лэфем и вышел, по своему обыкновению не прощаясь.  Он  думал,  что
Роджерс попытается удержать  его,  но,  когда  остальные  встали,  Роджерс
остался сидеть и не обратил внимания на его уход.
   Он вышел на вечернюю  улицу,  весь  дрожа  от  сильного  искушения.  Он
отлично знал, что они подождут, охотно  подождут  и  до  утра  и  что  все
зависит от него. От этой мысли он застонал. Если прежде он  надеялся,  что
какой-нибудь случай избавит  его  от  необходимости  принять  решение,  то
теперь он уже не мог надеяться на такой случай ни сейчас, ни позже. Только
он сам должен решиться или не решиться на это  мошенничество  -  если  это
было мошенничество.
   Всю дорогу он шел пешком, пропуская один омнибус за  другим;  на  улице
почти не осталось прохожих, и, когда  он  добрался  до  дому,  было  почти
одиннадцать. Перед домом стоял экипаж, и, открыв дверь  своим  ключом,  он
услышал в гостиной голоса. Он подумал, что нежданно вернулась Айрин и  что
при ней ему почему-то будет труднее что-нибудь решить,  потом  -  что  это
пришел Кори, чтобы под  любым  предлогом  повидать  Пенелопу;  но,  открыв
дверь, увидел Роджерса и не очень удивился. Тот  стоял  спиной  к  камину,
разговаривал с миссис Лэфем, и было видно, что он перед тем плакал; должно
быть, плакал какими-то сухими слезами,  ибо  они  оставили  на  его  щеках
блестящие следы. Он, как видно, не стеснялся  их;  во  всяком  случае,  он
встретил Лэфема с выражением человека, выступающего с последним  отчаянным
словом в свою защиту и  вместе  с  тем  в  защиту  человечности,  если  не
справедливости.
   - Я ожидал, - начал Роджерс, - застать вас уже дома...
   - Нет, - прервал его Лэфем, - вы хотели оказаться здесь раньше  меня  и
поплакаться перед миссис Лэфем.
   - Я знал, что миссис Лэфем известно об  этом  деле,  -  сказал  Роджерс
более  искренне,  но  не  более  добродетельно,  ибо  это  было  для  него
невозможно, - я хотел разъяснить ей одну подробность, которую  не  сообщил
вам в гостинице и которую вам следует учесть. Я хочу, чтобы вы в этом деле
немного посчитались и со мной; оно касается не вас одного. Я  уже  говорил
миссис Лэфем и говорю вам, что это мой единственный шанс, что, если вы  не
пойдете мне навстречу, моя жена и дети окажутся в нищете.
   - Мои тоже, - сказал Лэфем, - или очень близко к ней.
   - Я хочу, чтобы вы дали мне этот шанс  снова  встать  на  ноги.  Вы  не
имеете права лишать меня его, это  не  по-христиански.  Я  говорил  миссис
Лэфем перед вашим приходом, что  в  наших  деловых  отношениях  мы  должны
поступать по Золотому Правилу. Я сказал ей, что, насколько себя  знаю,  на
вашем месте я вошел бы  в  положение  человека,  который  честно  старался
рассчитаться с вами и терпеливо сносил незаслуженные подозрения. Я  сказал
миссис Лэфем, что на вашем месте я подумал бы и о его семье.
   - А вы сказали ей, что если я стакнусь с  вами  и  с  теми  типами,  то
ограблю людей, которые им доверились?
   - Не знаю, что вам до людей, которые их сюда послали. Это богачи, и они
вынесут все, даже если дойдет до худшего. Но до худшего не дойдет, вы сами
видите, что Дорога раздумала покупать вашу недвижимость. А у меня  нет  ни
цента, и у меня больная жена. Ей нужны удобства,  нужно  и  побаловать  ее
немного, а у нее нет даже самого необходимого, и вы приносите ее в  жертву
пустой фантазии. Во-первых,  вы  не  знаете,  намерена  ли  вообще  Дорога
что-нибудь у вас купить, а если намерена, то с колонией, которая  появится
на ее линии, она заключит сделку на совершенно иных условиях, чем  с  вами
или со мной. Эти агенты ничего не боятся, их патроны - люди богатые,  если
и будут убытки, они разложатся на всех, ни один их даже и не почувствует.
   Лэфем с тоской взглянул на жену, но увидел, что от нее помощи не будет.
Трудно сказать, мучилась ли она сожалениями, видя, какую беду навлекла  на
мужа  настойчивыми  требованиями,  чтобы  он  искупил  свою   вину   перед
Роджерсом, или ее смутили доводы Роджерса. Вероятно, сыграли роль обе  эти
причины, и муж тотчас почувствовал их действие на миссис Лэфем. Собравшись
с силами, он повернулся к Роджерсу.
   - Я не стану поминать прошлое, - продолжал Роджерс тоном  все  большего
превосходства. - Вы правильно поняли, что вам следовало сделать,  чтобы  с
ним покончить.
   - Еще бы! - сказал Лэфем. - У меня на это  ушло  около  ста  пятидесяти
тысяч долларов.
   -  Некоторые  мои  предприятия,  -  признал   Роджерс,   -   оказались,
по-видимому, неудачными, но я еще надеюсь, что со  временем  они  принесут
выгоду. Я не понимаю, почему вы сейчас так заботитесь о чужих интересах, а
так мало подумали обо мне. Я выручил вас, когда это было вам нужно,  а  вы
встали на ноги и вышвырнули меня из дела. Я не жалуюсь, но так было;  и  я
был вынужден начать все сначала и устраиваться заново, когда вроде бы  уже
нашел свое место в жизни.
   Лэфем снова взглянул на жену, голова ее была низко опущена;  он  понял,
что она полна прежними угрызениями за его поступок, который он с  тех  пор
более чем искупил, и беспомощна в этот  решающий  момент,  когда  ему  так
нужна была ее интуиция. Значит, он надеялся на ее помощь, хотя думал,  что
решать предстоит ему самому, на ее чувство справедливости, которое поможет
ему в его душевной борьбе. Он не забыл, как она еще недавно спорила с ним,
когда  он  спросил,  имеет  ли  он  право  продать  эти   мельницы,   если
представится случай; сейчас его ужаснуло не то, что она словом или хотя бы
взглядом выразила сочувствие Роджерсу, но что она молчала,  не  сочувствуя
ему. Он проглотил стоявший в горле комок, жалость к себе, жалость  к  ней,
свое отчаяние и сказал ласково:
   - Шла бы ты спать, Персис. Время позднее.
   Она направилась к двери, но тут Роджерс заметил,  явно  желая  удержать
ее, возбудив ее любопытство:
   - Не будем больше об этом. Я ведь не прошу вас продать этим людям.
   Миссис Лэфем остановилась в нерешительности.
   - Тогда к чему вы все это затеяли? _Чего_ вы хотите?
   - Того, о чем уже говорил вашей жене. Чтобы вы продали все  мне.  Я  не
скажу, что собираюсь с этим делать, но вы  уже  ни  за  что  не  будете  в
ответе.
   Лэфем был поражен, на лице жены он увидел оживление и любопытство.
   - Мне нужна недвижимость, -  продолжал  Роджерс,  -  и  деньги  у  меня
найдутся. Сколько вы хотите? Если дело в цене...
   - Персис, - сказал Лэфем, - иди  спать,  -  и  бросил  на  нее  взгляд,
требовавший повиновения. Она ушла, оставив его наедине с искусителем.
   - Если вы надеетесь, что я пособлю вам в ваших плутнях, Милтон Роджерс,
то вы не туда обратились, - сказал Лэфем, закуривая сигару.  -  Стоит  мне
только продать вам мою собственность,  вы  сей  же  час  перепродадите  ее
другой паре негодяев. _Я_ их сразу раскусил.
   - Это христиане и джентльмены, - сказал Роджерс. - Но я не  намерен  их
защищать  и  не  намерен  сообщать  вам,  что  сделаю  или  не  сделаю   с
предприятиями, когда они снова будут в моих руках. Я  спрашиваю:  продаете
ли вы их мне, и если да, то за сколько? А после продажи это ни в коей мере
уже не будет вас касаться.
   То была истинная правда. Это подтвердит любой законник. Лэфем  невольно
восхитился изобретательностью Роджерса; все себялюбивые чувства его натуры
объединились, подкрепленные сознанием необходимости, и требовали  от  него
согласия. Действительно, почему бы отказываться? Причин для  этого  теперь
не было. Каждый скажет, что он сражается с призраком. Он продолжал курить,
точно Роджерс уже ушел, а Роджерс по-прежнему стоял у  камина,  терпеливый
как часы, тикавшие над ним на каминной доске и мелькавшие маятником то  по
одну, то по другую сторону его лица. Наконец он сказал:
   - Ну как?
   - Вот как, - ответил Лэфем. -  Не  ждите  ответа  сегодня,  это  я  уже
говорил. Вы ведь знаете: то, что вы сказали, ничего  не  меняет.  А  жаль.
Видит Бог, я очень хотел бы избавиться от этой собственности.
   - Так отчего не продать ее мне? Разве вы не понимаете, что после  этого
вы уже ни за что не отвечаете?
   - Нет, _не понимаю_; если к утру пойму, то продам.
   - Но почему вы думаете, что утром будете понимать лучше? Вы только  зря
тратите время! - вскричал Роджерс, обманутый в своих  надеждах.  -  Откуда
такая щепетильность? Когда вы отделывались от меня, такой щепетильностью и
не пахло.
   Лэфем поморщился. Конечно, нелепо человеку, который однажды уже проявил
такое себялюбие, заботиться о правах других.
   - Думаю, что за ночь ничего не случится, -  ответил  он  угрюмо.  -  Во
всяком случае, до утра я ничего не скажу.
   - В котором часу прийти утром?
   - В половине десятого.
   Роджерс застегнул пальто и вышел, не  сказав  больше  ни  слова.  Лэфем
направился следом, чтобы запереть за ним входную дверь.
   Жена окликнула его сверху, когда он возвращался.
   - Ну как?
   - Я сказал, что отвечу завтра.
   - Хочешь, я спущусь, и мы поговорим?
   - Нет, - ответил Лэфем, гордо и горько сознавая свое одиночество. -  Ты
мне ничем не поможешь. - Он закрыл дверь, и скоро жена  услышала,  как  он
шагает взад и вперед; всю ночь она слушала, не смыкая глаз, как  он  ходит
по комнате. Но когда рассвет забелил окна, она вспомнила слова Писания: "И
боролся Некто с ним до появления  зари...  И  сказал:  отпусти  меня,  ибо
взошла заря. Иаков сказал: не отпущу тебя, пока ты не благословишь меня".
   Наутро она ни о чем не решилась  спросить  его,  а  он  поднял  на  нее
усталые глаза и, помолчав, сказал:
   - Не знаю, что ответить Роджерсу.
   Она не смогла произнести ни слова; она не знала, что сказать, и, стоя у
окна, проводила его взглядом, когда он, тяжело ступая, шел к  углу  улицы,
чтобы сесть в омнибус.
   В конторе он появился несколько позднее обычного; почта  уже  лежала  у
него на столе. Среди конвертов  был  один  длинный,  официального  вида  с
фирменным заголовком, и Лэфем, еще  не  вскрыв  его,  понял,  что  Большая
Озерная и Полярная дорога предлагает купить у него лесопилку  и  мельницу.
Он машинально удостоверился в правильности своего  страшного  предчувствия
и, вместе с тем, единственной надежды и долго сидел, бессмысленно уставясь
на конверт.
   Роджерс явился точно в назначенное время, и Лэфем протянул ему  письмо.
Он сразу все понял и увидел невозможность дальнейших  переговоров  даже  с
такими податливыми и сговорчивыми жертвами, как эти англичане.
   - Вы меня разорили! - крикнул Роджерс. - У меня не осталось  ни  цента.
Господи, смилуйся над моей бедной женой!
   Он ушел, а Лэфем долго смотрел на дверь, которая за ним закрылась.  Вот
она - награда за то, что он твердо,  ценой  собственной  гибели  стоял  за
правду и справедливость.



26

   В тот же день, еще  до  полудня,  пришла  из  Нью-Йорка  телеграмма  от
виргинцев, сообщавшая, что их брат согласен на сделку;  Лэфему  оставалось
завершить ее. А он этого не мог; и, если они не дадут ему отсрочки,  будет
вынужден упустить этот шанс, единственный шанс  поправить  свои  дела.  Он
провел день в отчаянных попытках достать денег, но не достал и половины  к
тому часу, когда закрылись