гожелательного  юмориста,  который
хотел бы, чтобы жертва  обстоятельств  посмеялась  вместе  с  ним,  но  не
слишком досадовал, если жертва не проявляла к  тому  охоты.  Он  и  теперь
рассмеялся,  когда  жена,  тщательно  его   подготовив,   обрисовала   ему
положение, в которое попал его сын.
   - Право, Бромфилд, - сказала  она,  -  я  не  понимаю,  как  ты  можешь
смеяться. Видишь ли ты какой-нибудь выход?
   - Мне кажется, выход уже найден. Том объяснился в любви  той,  кого  он
хочет, и та, кого он не хочет, знает об этом. Остальное сделает время.
   - Если бы я была столь же скверного мнения обо всей их семье, я была бы
очень несчастна. Об этом и думать неприятно.
   - Это если судить с точки зрения дам и молодых людей, - сказал ее  муж,
пожав плечами; он нащупал на каминной доске спички, но со вздохом  положил
их обратно, вспомнив, что здесь курить не дозволено. - Не сомневаюсь,  что
Том воображает себя ужасным грешником. Но он, видимо,  смирился  со  своим
грехом; он не намерен от нее отказываться.
   - К чести человеческой природы, я рада  сказать,  что  не  смирилась  и
_она_ - хоть она мне и не нравится, - сказала миссис Кори.
   Ее муж снова пожал плечами.
   - Конечно, спешить тут не годится.  Она  будет  инстинктивно  соблюдать
приличия. Но слушай, Анна! Не притворяйся, где нас никто не слышит,  будто
человеческие чувства не приспосабливаются  к  любой  ситуации,  осуждаемой
человеческими добродетелями. Представь себе, что нелюбимая сестра  умерла.
Разве любимая колебалась бы выйти за Тома? Выждав  подобающее  время,  как
принято говорить.
   - Бромфилд, ты меня шокируешь!
   - Не более, чем это делает сама действительность. Можешь  рассматривать
это как второй брак. - Он глядел на нее  смеющимися  глазами,  торжествуя,
как  всякий  наблюдатель  при  наиболее  ярких  проявлениях   человеческой
природы. - Можешь не сомневаться,  любимая  сестра  успокоится,  нелюбимая
утешится, и все пойдет отлично под звон свадебных  колоколов  -  колоколов
второго брака. Прямо как в романе! - И он снова рассмеялся.
   - А я, - вздохнула жена, - я бы так хотела, чтобы любимая,  как  ты  ее
называешь, отказала Тому; так она мне не нравится.
   - Вот теперь, Анна, в твоих словах есть какой-то смысл, -  сказал  муж,
заложив руку за спину, а спину повернув к  огню.  -  _Мне_  неприятно  все
племя Лэфемов. И поскольку я не видел нашу будущую невестку,  у  меня  еще
теплится надежда - чего ты явно не хочешь мне  позволить,  -  что  она  не
столь неприемлема, как остальные члены семьи.
   - Тебе действительно  они  так  не  нравятся,  Бромфилд?  -  озабоченно
спросила жена.
   - Да, действительно, - он сел и вытянул к огню свои длинные ноги.
   - Но ты очень непоследователен; сейчас ты противишься, а до сих пор был
совершенно  безразличен.  Ты  все  время  говорил  мне,  что   противиться
бесполезно.
   - Да, говорил. И с самого начала был в этом убежден, во всяком  случае,
убежден был мой разум. Ты знаешь, что я готов к любому испытанию, к  любой
жертве - послезавтра; другое дело, когда  жертву  надо  принести  сегодня.
Пока кризис оставался на почтительном расстоянии, я мог смотреть  на  него
беспристрастно;  сейчас,  когда  до  него  рукой  подать,  мой  разум  его
по-прежнему принимает, но нервы -  извини  за  выражение  -  брыкаются.  Я
спрашиваю себя, для чего  я  всю  жизнь  ничего  не  делал,  как  подобает
джентльмену, и жил за чей-то счет, культивируя в себе  изысканный  вкус  и
чувства, украшающие досуг, если пришел в конце концов к этому? И не нахожу
удовлетворительного ответа. Я говорю себе, что мог бы с таким  же  успехом
уступить давлению и начать работать, как Том.
   Миссис Кори печально взглянула на  него,  угадывая  в  этой  сатире  на
самого себя подлинное отвращение.
   - Уверяю тебя, дорогая, - продолжил он, - что воспоминание о том,  чего
я натерпелся от Лэфемов на твоем обеде, до сих пор для меня мучительны. Не
от их поведения - они вели себя вполне прилично - или вполне неприлично, -
но от их чудовищных речей.  Круг  интересов  миссис  Лэфем  ограничивается
домашними делами; а полковник, когда остался со мной в  библиотеке,  облил
меня  с  головы  до  ног  минеральной  краской,   так   что   можно   было
гарантировать, что я в любом климате не буду ни трескаться, ни шелушиться.
Наверно, нам придется теперь нередко видеться с ними. Вероятно, они  будут
приходить каждый воскресный вечер к чаю. Перспектива не из отрадных.
   - Может, все будет не так уж плохо, - сказала жена  и  в  утешение  ему
добавила, что они еще совсем мало знают Лэфемов.
   С этим он согласился.
   - Я мало знаю их и мало знаю других  своих  близких.  Возможно,  Лэфемы
понравятся мне больше, когда я лучше их  узнаю.  Словом,  я  смиряюсь.  Не
будем также забывать, что в  основном  это  касается  Тома,  и,  если  его
чувства находят в этом удовлетворение, должны быть довольны и мы.
   - О да, - вздохнула миссис Кори. - И может быть, все обернется  не  так
уж плохо. Меня очень утешает, что ты разделяешь мои чувства.
   - Да, - сказал ее муж, - еще как разделяю.
   От родства с Лэфемом сильнее всего будут страдать она и ее дочери;  это
она знала. Но она не только понесет свое бремя, а еще и поможет мужу нести
его собственную, более легкую, долю. Ее огорчало его  уныние;  она  скорее
могла бы упрекать его в том, что вначале, когда она  так  волновалась,  он
был смиренно безразличен. Но сейчас это было бесполезно. И на его  вопрос:
- Что же ты сказала Тому, когда он сообщил, что речь идет о другой? -  она
ответила спокойно и терпеливо:
   - Что я могла сказать? Мне ничего не оставалось, как  попытаться  взять
обратно то, что я против нее наговорила.
   - Да, не так-то  это  было  просто  сделать.  Положение  в  самом  деле
неловкое. Будь это  та,  хорошенькая,  ее  красота  могла  бы  быть  нашим
оправданием. Но дурнушка - как думаешь, что привлекло его в ней?
   Миссис Кори вздохнула в ответ на бесполезный вопрос.
   - Может быть, я к ней несправедлива. Я видела ее всего несколько минут.
Может быть, мое впечатление неверно. Думаю, что она неглупа, а это великая
вещь. Она быстро поймет, что мы не относимся к ней враждебно - ни  словом,
ни делом, - а тем более, когда она станет женой Тома.  -  Она  мужественно
произнесла эти неприятные для себя слова и продолжала: - Хорошенькая, быть
может, не поняла бы этого. Она могла бы вообразить, будто  мы  смотрим  на
нее сверху вниз; такие вялые натуры бывают чудовищно упрямы. А с  этой,  я
уверена, мы сумеем поладить. - Она кончила  тем,  что  отныне  их  долг  -
помочь Тому найти выход из того ужасного положения, в какое он попал.
   - О! Даже из-под лэфемовской тучи светит луч надежды, - сказал Кори.  -
В общем, Анна, все получилось к лучшему; хотя любопытно, что ты выступаешь
на стороне Лэфемов. Признайся, что ты  втайне  давно  избрала  именно  эту
девушку и, сочувствуя отвергнутой, одобряешь упорство, с каким  избранница
держится за свои права на Тома! - Затем  он  добавил  уже  серьезно:  -  И
правильно, по-моему, делает; я ее за это уважаю.
   - Да, - вздохнула миссис Кори. - Это естественно и  справедливо.  -  Но
добавила: - Полагаю, они рады заполучить его на любых условиях.
   - Так меня учили думать, - сказал ее муж. - Когда же мы увидим  будущую
невестку? Мне не терпится, чтобы хоть это было позади.
   Миссис Кори ответила не сразу.
   - Том считает, что с визитом надо подождать.
   - А она рассказала ему, как ужасно ты вела себя в тот первый визит?
   - Ну что ты, Бромфилд! Не до такой же степени она вульгарна!
   - А до какой?



21

   Лэфем пробыл в отъезде две недели. Он  вернулся  мрачный  и  весь  день
после приезда просидел в своем кабинете. Он вошел туда  утром  и,  проходя
через общую комнату, не сказал клеркам ни слова; и в первую  половину  дня
не показывался, только иногда свирепо звонил в  колокольчик  и  посылал  к
Уокеру то за бухгалтерской  книгой,  то  за  подшивкой  писем.  Рассыльный
доверительно сообщил Уокеру, что у старика весь стол завален  бумагами;  а
за завтраком, за маленьким угловым столиком, где они устроились, не  найдя
места у стойки, бухгалтер сказал Кори:
   - Ну, сэр, температура, кажется, понижается.
   Кори ответил, не поняв шутки:
   - Я еще не читал прогноз погоды.
   - Да, сэр, - продолжал Уокер, - понижается. Дожди по всему побережью  и
повышенное давление в районе кабинета. Штормовые сигналы у дверей старика.
   Тут Кори понял, что он выражается фигурально и прогноз погоды целиком и
полностью относится к Лэфему.
   - Вы о чем? - спросил он без особого интереса к аллегориям, поглощенный
собственной трагикомедией.
   - Только вот о чем: старик, кажется, убирает паруса. И, кажется, не  по
своей воле. Я уже рассказывал вам, когда мы о нем первый раз говорили, что
никто не знает о делах старика и четверти того, что знает  он  сам;  я  не
выдам никакой тайны, если скажу, что бывший компаньон немало ему задолжал.
И даже очень много. А теперь утопающий вцепился  в  старика  и  тянет  его
вниз. А со сбытом краски  сейчас  затишье,  мертвый  сезон.  И  опять  же,
человек с капиталом в миллион долларов не может без ущерба строить дом  за
сто тысяч, разве когда с краской настоящий бум. А  бума-то  и  нет.  Я  не
утверждаю, что старик уже не стоит на якоре, думаю, еще стоит; но если  он
завещает мне свои деньги, лучше бы завещал шесть недель  назад.  Да,  сэр,
температура понижается;  правда,  в  делах  старика  ничего  нельзя  знать
наверное, и это только мои догадки. - Уокер принялся за котлету в сухарном
соусе с той же нервной поспешностью, с какой говорил. Кори вначале  слушал
лишь с обостренным любопытством и сочувствием, но в какой-то момент  перед
ним вдруг блеснул луч надежды. Он увидел его в возможном разорении Лэфема:
выход из лабиринта, казавшийся недавно немыслимым, обозначился ясно:  беда
позволит ему доказать свое бескорыстие и постоянство. Он подумал о  сумме,
которой располагал и которую может предложить взаймы или при надобности  в
дар; с этими смутными надеждами в сердце он слушал, ничего не  выражая  на
лице.
   Уокер не успокоился, пока не изложил всю ситуацию, насколько  она  была
ему известна.
   - Смотрите, сколько у нас скопилось товару. А сейчас ожидается  большое
падение спроса. Фабрики повсюду закрываются или работают по  полдня,  а  в
Лэфеме работа идет  как  всегда,  полным  ходом.  Это  все  его  гордость.
Гордость хорошего сорта, конечно, но он любит хвастать, что  огонь  в  его
печах еще ни разу не гасили; что в Лэфеме никогда  еще  не  снижали  плату
рабочему, какие бы времена не наступали. Конечно, - добавил Уокер, - я  не
стал бы говорить это каждому, даже никому бы не сказал, кроме вас,  мистер
Кори.
   - Я понимаю, - согласился Кори.
   - Что-то у вас сегодня плохой аппетит, - сказал Уокер, глядя на тарелку
Кори.
   - У меня с утра болит голова.
   - Если вы вроде меня, сэр, то она у вас и  за  весь  день  не  пройдет.
Ничего нет хуже головной боли, разве что зубная, или боль в ухе,  или  еще
где. По части болезней я мастак. Вы заметили, какой старик сегодня желтый?
Не нравится мне, когда человек такой комплекции - и вдруг  желтый,  совсем
не нравится.
   К концу дня появилась серая физиономия Роджерса, знакомая  теперь  всем
служащим Лэфема.
   - Что, полковник Лэфем еще не вернулся? - спросил он  своим  деревянным
голосом у рассыльного.
   - Да, он у себя,  -  сказал  мальчик;  а  когда  Роджерс  направился  к
кабинету, встал и прибавил: - Сегодня к нему нельзя. Он  велел  никого  не
пускать.
   - Вот как? - сказал Роджерс. - Меня он, полагаю, примет, -  и  двинулся
вперед.
   - Я сперва спрошу, - сказал мальчик; опередив Роджерса, он  заглянул  в
дверь кабинета. - Пожалуйста, посидите, он вас скоро примет, - и  Роджерс,
несколько удивленный, повиновался. Сухие  тускло-каштановые  баки  и  усы,
окаймлявшие губы, делали его похожим на пастора, и это сходство  почему-то
еще усиливала его пергаментная кожа; лысина, доходившая почти до  макушки,
была  словно  театральный  грим.  Лицо  его  обычно  выражало  учтивую   и
благостную осторожность. Вот, сказали бы вы  себе,  человек  правильных  и
разумных взглядов,  ясной  цели  и  гражданских  добродетелей,  избегающий
долгов и всяческого риска.
   - Что вам надо? - спросил  Лэфем,  повернувшись  на  своем  вращающемся
кресле, когда Роджерс вошел в комнату;  не  вставая,  он  ногой  захлопнул
дверь.
   Роджерс взял стул, который ему не предлагали, и  сел,  держа  шляпу  на
коленях и повернув ее тульей к Лэфему.
   - Я хочу знать, что вы намерены  предпринять,  -  ответил  он  довольно
хладнокровно.
   - Сперва я скажу, что я уже предпринял, - сказал Лэфем. - Я  съездил  в
Дюбюк и выяснил все насчет недвижимости, которую вы мне всучили. Вы знали,
что Б.О. и П. взяла в аренду линию П.-Игрек-Икс?
   - Я не исключал такой возможности.
   - Вы знали это, когда продали недвижимость мне? Знали, что  Б.О.  и  П.
хотела ее купить?
   - Я полагал, что дорога даст за нее хорошую цену, - сказал Роджерс,  не
моргнув глазом.
   -  Вы  лжете,  -  сказал  Лэфем   спокойно,   точно   исправляя   некую
незначительную  ошибку;  и  Роджерс  принял  это  с  тем   же   sang-froid
[хладнокровием (фр.)]. - Вы знали, что дорога не даст за  эти  предприятия
хорошей цены. Вы знали, что она даст столько, сколько пожелает,  и  что  у
меня не было иного выхода, как только купить их у вас. Вы мошенник, Милтон
К.Роджерс, вы украли деньги, которые я вам ссудил. -  Роджерс  почтительно
слушал, словно обдумывая сказанное. - Вы знали, что я,  вернее  моя  жена,
сожалели о том, старом деле; и что я хотел искупить свою вину, коль  скоро
вы сочли себя обиженным. А вы воспользовались этим. Во-первых, вы получили
от меня деньги под залог бумаг, которые не стоили и тридцати  пяти  центов
за доллар; во-вторых, вы стали втягивать меня то в одно, то в другое  дело
и всякий раз высасывали из меня деньги.  А  у  меня  в  обеспечение  этого
осталась только недвижимость на линии железной  дороги,  которая  может  в
любой момент прижать меня и выжать  досуха.  И  вы  хотите  знать,  что  я
намерен  предпринять?  Я  прижму  _вас_.  Продам  этот  ваш  залог,  -  он
дотронулся до связки бумаг из тех, которыми было завалено его  бюро,  -  а
предприятия пущу за сколько придется. Я не стану сражаться с Б.О. и П.
   Лэфем повернулся на кресле, показав посетителю свою плотную спину;  тот
оставался невозмутимым.
   - Есть лица, - начал он сухо и спокойно, игнорируя слова Лэфема,  точно
они были адресованы не ему, а кому-то третьему, очевидно их  заслужившему,
но настолько ему безразличному, что ему пришлось набраться терпения, чтобы
эти обвинения выслушать, - есть англичане,  которые  наводили  справки  об
этих предприятиях.
   - Думаю, что вы лжете, Роджерс, - сказал Лэфем, не оборачиваясь.
   - Все, чего я прошу, это чтобы вы не действовали поспешно.
   - Вы, видно, надеетесь, что я это не всерьез! - крикнул в ярости Лэфем,
обернувшись. - Думаете, дурака валяю? - Он позвонил в колокольчик и  велел
мальчику, который явился на звонок и ждал, пока он  быстро  писал  записку
маклерам и вкладывал ее вместе с пачкой ценных бумаг в большой конверт:  -
Уильям, отнесешь это сейчас же к "Гэллопу и  Пэддоку"  на  Стейт-стрит.  А
теперь уходите, - сказал он Роджерсу и снова повернулся к бюро.
   Роджерс встал и стоял, держа шляпу в руке. Поза и лицо его выражали  не
просто спокойствие,  они  были  бесстрастны.  У  него  был  вид  человека,
готового возобновить деловой разговор, как только позволит капризный  нрав
собеседника.
   -  Итак,  -  произнес  он,  -  я  понял,  что  вы  не  станете   ничего
предпринимать насчет этой недвижимости, пока я  не  увижусь  с  лицами,  о
которых упомянул.
   Лэфем снова повернулся к нему лицом и молча смотрел на него.
   - Интересно, что вы замышляете, - сказал он наконец. - Хотелось бы  мне
знать. - Но так как Роджерс ничем не показал, что готов удовлетворить  его
любопытство, и принял последние слова Лэфема как столь же не относящиеся к
делу, что и остальные, он сказал, нахмурясь: - Приведите кого-нибудь,  кто
выложит за предприятия столько, чтобы мне хватило расчесться с вами, а  уж
потом будем говорить. Но  не  приводите  подставных  лиц.  Даю  вам  ровно
двадцать четыре часа, чтобы вы еще раз показали себя мошенником.
   И снова Лэфем повернулся к нему спиной, а Роджерс,  поглядев  задумчиво
на свою шляпу, откашлялся и спокойно ушел, сохраняя до конца  вид  полного
беспристрастия.
   Всю вторую половину дня от Лэфема, по выражению Уокера, снова  не  было
никаких вестей, пока ему не принесли последнюю почту;  а  тогда  до  общей
комнаты  дошел  звук  разрываемых  конвертов  и  вполголоса   произносимые
проклятья. Несколько раньше обычного часа закрытия он вышел из кабинета  в
шляпе и  застегнутом  доверху  пальто.  Мальчику-посыльному  он  отрывисто
бросил:
   - Уильям, сегодня я больше не приду, - подошел к мисс Дьюи, положил  ей
на стол несколько писем для перепечатки и вышел. Ничего не  было  сказано,
но тех, кто смотрел ему вслед, охватило ощущение надвигающейся беды.
   Вечером, сидя вдвоем с женой за чаем, он спросил:
   - Что, Пэн и ужинать не выйдет?
   - Да, - ответила жена. - Не нравится мне, что она над собой делает. Так
и заболеть недолго. Она переживает все куда глубже, чем Айрин.
   Лэфем ничего не сказал, но, положив себе по своему  обыкновению  полную
тарелку снеди с обильного стола, он уставился в тарелку с безразличием, не
ускользнувшим от внимания жены.
   - А с тобой что? - спросила она.
   - Ничего. Просто есть неохота.
   - Что случилось? - настаивала она.
   - Беда случилась, чертовское невезенье, - сказал Лэфем. - Я никогда  от
тебя ничего не таил,  Персис,  когда  ты  спрашивала,  и  сейчас  начинать
поздно. Положение хуже некуда. Я расскажу, в чем дело, если только тебе от
этого станет легче. Но хватит с тебя и того, что  я  уже  сказал,  -  хуже
некуда.
   - Совсем плохо? - спросила она, глядя на него со спокойным мужеством.
   - Пока я, пожалуй, точно не скажу, - ответил Лэфем, избегая ее взгляда.
- Всю осень не было сбыта, я понадеялся на зиму. Но  и  сейчас  не  лучше.
Немало  людей  обанкротилось,  среди  них  и  мои  должники,  у  иных  моя
передаточная на векселях... - Лэфем остановился.
   - Что еще?
   Он ответил не сразу.
   - А еще - Роджерс.
   - Тут моя вина, - сказала миссис Лэфем. - Я тебя на это толкнула.
   - Нет, я сам того хотел не меньше тебя, - ответил  Лэфем.  -  И  никого
винить не собираюсь.
   Услышав себе оправдание, миссис Лэфем, как всякая женщина,  стремящаяся
отыскать виновного, не удержалась и сказала:
   - Сайлас, а ведь я тебя против него остерегала. Говорила тебе: больше с
ним не связывайся.
   - Да. Но только мне пришлось ему помочь, чтобы вернуть  мои  деньги.  А
это все равно что решетом воду носить. И вот теперь... - Лэфем замолчал.
   - Не бойся мне  все  сказать,  Сайлас  Лэфем.  Если  дойдет  до  самого
плохого, я тоже хочу это знать, я должна это знать. Деньги  мне,  что  ли,
нужны? Я  за  тобой  прожила  счастливо  с  самой  нашей  свадьбы  и  буду
счастлива, пока ты жив. А  жить  мне  все  равно  где,  хоть  переедем  на
Бэк-Бэй, а хоть в старый домишко в Лэфеме. Я знаю,  кого  винить.  Я  себя
виню. Это я навязала тебе Роджерса. -  Она  снова  вернулась  к  этому,  в
бессильном  стремлении  каждой  пуританской  души  возложить  на   кого-то
искупление мирового зла, пусть даже на себя самое.
   - До самого плохого еще не дошло, Персис, - сказал муж. -  Но  с  новым
домом придется подождать, пока я не разберусь в своих делах.
   -  По  мне,  так  хоть  продавай  его,  -  воскликнула  жена   в   пылу
самообвинения. - Я только рада буду, если продашь.
   - А я - нет, - сказал Лэфем.
   - Знаю, - сказала жена и с грустью вспомнила, сколько сердца вложил  он
в этот дом.
   Он сидел, задумавшись.
   - Полагаю, что все еще улади