свою семью, прочла еще раз.
   - Что-нибудь случилось, мама? - спросила Айрин;  а  полковник,  который
снова приступил к окороку, замер с ножом в руке.
   - Не понимаю, что бы это _значило_, -  сказала  миссис  Лэфем  дрожащим
голосом и передала записку дочери.
   Айрин  проглядела  ее;  увидя  подпись,  она  радостно   вскрикнула   и
покраснела до корней волос. Потом стала читать снова.
   Полковник бросил нож и нетерпеливо нахмурился. Миссис Лэфем сказала:
   - Прочти вслух, Айрин, если понимаешь, в чем тут дело.
   Но Айрин, нервно отмахнувшись, передала записку  отцу,  который  прочел
вслух: "Дорогая миссис Лэфем, прошу вас и генерала  Лэфема..."  -  Вот  не
знал, что  я  генерал,  -  проворчал  Лэфем.  -  Надо  будет  востребовать
жалованье за все годы. Однако же кто это пишет? - и он перевернул  листок,
ища подпись.
   - Не важно! Прочти до конца! - крикнула жена,  с  торжеством  глядя  на
Пенелопу, и он дочитал:

   "...а также ваших дочерей пожаловать к нам на обед в  четверг  28-го  в
половине седьмого.
   Искренне ваша, Анна Б.Кори".

   Краткое  приглашение,  размашисто  написанное,  занимало  две   стороны
листка, и полковник не сразу разобрал подпись. Когда же разобрал и  прочел
вслух, он взглянул на жену, ожидая объяснения.
   - _Не знаю_, что это значит, - сказала та, качая  головой,  но  приятно
взволнованная. - Она нынче днем приезжала, и, по-моему,  для  того,  чтобы
нас обидеть. В жизни еще никто так меня не унижал.
   -  Что  же  она  делала?  Что  говорила?  -  Лэфем  в  своей   гордости
приготовился  дать  отпор  любой  обиде,  нанесенной  его  семье;   однако
приглашение как  будто  доказывало  обратное,  и  он  усомнился,  была  ли
нанесена обида. Миссис Лэфем попыталась объяснить, но  ведь,  в  сущности,
ничего обидного и не было сказано, пытаясь облечь неуловимое в слова,  она
ничего не сумела доказать. Муж выслушал ее взволнованную речь, потом изрек
тоном беспристрастного судьи: - По-моему, Персис, никто  тебя  обидеть  не
хотел. Зачем бы ей сразу после этого  звать  тебя  на  обед,  если  она  и
вправду так себя вела?
   Это действительно казалось невозможным, так что  и  сама  миссис  Лэфем
стала сомневаться. Она могла только сказать:
   - Вот и Пенелопа почувствовала то же самое.
   Лэфем взглянул на дочь, и та сказала:
   - _Я_ ничего доказать не могу! Начинаю думать, что она нам привиделась.
Да, наверное, так.
   - Гм! - сказал отец  и  некоторое  время  молча  хмурился,  пренебрегая
иронией или решив понять ее буквально. - Ничего определенного ты так и  не
сказала, - заметил он жене, - должно быть, ничего и не было. А  уж  сейчас
она к тебе со всем уважением.
   В душе миссис Лэфем боролись не прошедшая обида и польщенное тщеславие.
Она переводила взгляд с непроницаемого  лица  Пенелопы  на  сияющие  глаза
Айрин.
   - Ну, значит, так оно и есть, Сайлас. Пожалуй, она и впрямь дурного  не
хотела. Может, и сама смутилась немного...
   - Я ведь так тебе и сказала, мама, - прервала Айрин. -  Не  говорила  я
разве, что ничего особенного у нее на уме не было? Она так же вела себя  и
в Байи-Сент-Пол, когда оправилась и увидела, что ты для нее сделала.
   Пенелопа рассмеялась.
   - Ах, так это ее манера выражать благодарность? Жаль, что я  не  поняла
этого раньше.
   Айрин не стала отвечать. Она смотрела то на  мать,  то  на  отца,  всем
своим огорченным видом прося защиты. Лэфем сказал:
   - Кончим ужин, и пошли ей ответ, Персис. Напиши, что придем.
   - С одним исключением, - сказала Пенелопа.
   - Что такое? - спросил отец, пережевывая кусок окорока.
   - Так, пустяк. Просто я не пойду.
   Лэфем проглотил кусок, а заодно и подымавшийся в нем гнев.
   - Надеюсь, ты передумаешь, когда придет время, - сказал он.  -  Напиши,
Персис, что придем все, а если  Пенелопа  не  захочет,  ты  там  на  месте
придумаешь извинение. Так-то оно будет лучше.
   Никто из них, очевидно, не усомнился в том, что так можно поступить,  -
они не знали, насколько обязывает приглашение на обед.  Даже  предполагая,
что Пенелопа не передумает и не придет, миссис  Лэфем  была  уверена,  что
миссис Кори  охотно  ее  извинит.  Труднее  оказалось  сочинить  ответ  на
приглашение. Миссис Кори написала "Дорогая миссис Лэфем", но миссис  Лэфем
опасалась, не будет ли ответное "Дорогая миссис Кори" рабским подражанием;
она мучилась над каждой фразой и не знала, какой именно температуры должны
быть ее вежливые слова. Почерк у  нее  был  круглый,  невыработанный,  тот
самый,  каким  она  в  школе  задавала  детям  прописи.  После  некоторого
колебания - подписаться ли только собственным именем или с инициалами мужа
- она подписалась: "Уважающая вас м-с С.Лэфем".
   Пенелопа ушла к себе, не дожидаясь, когда с  ней  посоветуются;  бумагу
выбрала Айрин, и, в общем, записка миссис Лэфем выглядела очень прилично.
   Когда пришел истопник, полковник послал его опустить письмо в  почтовый
ящик на углу. Он решил не упоминать больше об этом при дочерях,  не  желая
показывать им своего ликования; стараясь  придать  происшедшему  обыденный
характер, он  разом  прекратил  обсуждение,  сказав,  чтобы  миссис  Лэфем
ответила  согласием;  но  теперь,  заслонясь  газетой,  он  надувался   от
гордости, пока миссис Лэфем мучилась над письмом; когда вслед  за  сестрой
ушла и Айрин, он не мог более скрывать своего торжества.
   - Ну, Перри, - вопросил он, - что ты теперь скажешь?
   Но затруднения с письмом вернули миссис Лэфем часть ее опасений.
   - Не знаю я, что сказать. Совсем запуталась. И как еще у нас получится,
а обещали прийти. Думаю, - вздохнула она, -  мы  все  в  последнюю  минуту
можем извиниться, если так уж не захочется идти.
   - Все будет отлично, и никаких извинений посылать не придется, -  бодро
сказал полковник.  -  Если  уж  мы  хотим  выйти  в  люди,  надо  пойти  и
посмотреть, как это делается. Нам, наверное,  придется  устроить  какой-то
вечер, когда въедем в новый дом; вот тогда и мы их пригласим.  Не  станешь
же ты теперь жаловаться, что они не сделали первого шага?
   - Да, - сказала миссис Лэфем устало. - Не знаю только, на  что  мы  им.
Нет, нет, все правильно, -  добавила  она,  видя,  что  ее  самоуничижение
вызывает гнев мужа. - Но по мне, если и дальше будет так же трудно, как  с
письмом, пусть бы меня лучше высекли. Не знаю, что мне надеть, и  девочкам
тоже. Я слышала, будто на обед ходят с голыми шеями. Как,  по-твоему,  так
принято?
   - Откуда _мне_ знать? - спросил полковник. - По-моему,  тряпок  у  тебя
достаточно. Но зачем изводиться. Ступай к Уайту или к "Джордану и Маршу" и
спроси обеденный туалет. Уж они-то знают. Купи из этих, из заграничных.  Я
их вижу в витрине всякий раз, как прохожу мимо, их там полно.
   - Дело даже не в платье,  -  сказала  миссис  Лэфем.  -  С  этим  авось
как-нибудь справлюсь. Я хочу как лучше для девочек, а о  чем  там  с  ними
говорить, не знаю. У нас ведь с ними ничего общего. Я не про то,  что  они
лучше, - снова поспешила она утишить гнев мужа. - Этого я не думаю; с чего
бы им быть лучше? Если кто имеет право высоко держать голову, так это  ты,
Сайлас. У тебя много денег, и каждый цент ты добыл сам.
   - Мне мало что удалось бы без тебя, Персис, - заметил  Лэфем,  движимый
справедливостью и тронутый ее похвалой.
   - Ну, обо _мне_ что говорить! - возразила жена. - А  теперь,  когда  ты
все уладил с Роджерсом, кто против тебя хоть слово скажет?  А  все  же,  я
вижу, а когда не вижу - чувствую... мы на этих людей непохожи. Они дурного
не подумают, они извинят, но мы уже стары у них учиться.
   - Мы, но не дети, - хитро заметил Лэфем.
   - Да, не дети, - согласилась жена, - только ради них я и готова...
   - Видела, как Айрин радовалась, когда я читал приглашение?
   - Да, она радовалась.
   - И Пенелопа наверняка передумает, как подойдет время.
   - Да, мы это делаем для них. А вот хорошо ли  это  для  них,  один  бог
знает. Я ничего не хочу сказать против _него_. Айрин очень  повезет,  если
он ей достанется. Но понимаешь? По мне, так в десять раз лучше был бы  для
нее такой парень, каким был _ты_, Сай. Чтобы он сам пробивал себе  дорогу,
а она бы ему помогала. Уж она бы _сумела_!
   Лэфем засмеялся от  удовольствия  при  этих  выражениях  любви;  других
проявлений не ждали ни она, ни он.
   - Если б не я, ему тоже нелегко было бы выбиваться в люди, и полно тебе
изводиться. А об обеде и вовсе не думай волноваться. Все  пройдет  как  по
маслу.
   Этой храбрости Лэфему не вполне хватило до конца следующей  недели.  Он
решил не показывать Кори, что так уж осчастливлен приглашением;  и,  когда
молодой человек вежливо сказал, что его мать рада, что они сумеют  прийти,
Лэфем ответил ему очень кратко.
   - Да, - сказал он, - кажется, миссис Лэфем и дочери придут.
   Он тут же испугался, что Кори мог не понять его и решить, что сам он не
придет, но не знал, как к этому  вернуться,  а  Кори  об  этом  больше  не
заговаривал; так оно и осталось. Его  раздражали  приготовления,  которыми
занялись жена и Айрин, и он всячески их высмеивал, раздражало  его  и  то,
что Пенелопа ничего не готовила для себя и только помогала  остальным.  Он
спросил, как она поступит, если в  последний  момент  передумает  и  решит
идти; она ответила, что скорей всего не передумает, а нет - так  пойдет  с
ним к Уайту и  попросит  его  выбрать  ей  заграничное  платье,  они  ему,
кажется, очень нравятся. Гордость не позволила ему снова заговорить с  ней
об этом.
   В конце концов вся  эта  возня  с  туалетами  вселила  в  него  смутные
опасения  относительно  собственного  костюма.  Приняв  решение  идти,  он
представил себе тот идеальный вид, в каком хотел бы появиться. Фрака он не
наденет, во-первых, потому что человек выглядит в нем дураком,  во-вторых,
потому что такого не имел - не имел из принципа. Он  пойдет  в  сюртуке  и
черных брюках, может быть, наденет белый жилет, и уж непременно  -  черный
галстук. Но едва он обрисовал все это своим близким, величаво презирая  их
тревоги насчет туалетов, как они заявили, что в таком виде он  не  пойдет.
Айрин напомнила ему, что он был единственным, кто не надел фрак на деловой
банкет, куда он водил ее несколько лет назад, и как ей было тогда неловко.
Миссис Лэфем,  которая  сама,  быть  может,  и  не  возражала  бы,  качала
неодобрительно головой.
   - Придется тебе завести себе фрак, Сай, - сказала она. -  Сдается  мне,
без фрака никогда не ходят в частный дом.
   Он противился, но на другой день, по пути домой, в  приступе  внезапной
паники, остановился у дверей своего портного, и с  него  сняли  мерку  для
фрака. Затем он начал тревожиться по поводу жилета, к которому до тех  пор
относился безразлично и беспечно. Он спросил мнение семьи, но  этот  пункт
был для них менее ясен, чем тот, что касался фрака; кончилось тем, что они
приобрели книгу об этикете, в которой этот  вопрос  решался  не  в  пользу
белого жилета. Однако автор ее, подробно объяснив им, что  нельзя  есть  с
ножа и ни в коем случае нельзя ковырять в зубах вилкой - чего не  позволит
себе ни одна дама и ни один джентльмен, - никак не высказался относительно
того, какой галстук следует надеть полковнику Лэфему; побежденный в других
пунктах, Лэфем стал сомневаться и в черном галстуке. Вопрос  о  перчатках,
как-то вечером внезапно возникший перед  полковником,  видимо,  вообще  не
пришел в голову этикетчику, как назвал  его  Лэфем.  Другие  авторы  также
хранили об этом молчание, и только Айрин вспомнила,  что  где-то  слыхала,
будто джентльмены сейчас реже носят перчатки.
   Пот выступал на лбу Лэфема во время этих  дебатов;  он  стонал  и  даже
ругался, хотя грубых ругательств не признавал.
   - Я прямо скажу, - заявила  Пенелопа,  близоруко  щурясь  над  каким-то
шитьем для Айрин, - с туалетом полковника оказалось не меньше хлопот,  чем
с другими. Почему бы и тебе не сходить к "Джордану и Маршу" и не  заказать
себе заграничное платье, а, отец?
   Это предложение дало всем желанный повод посмеяться, и  даже  полковник
издал какой-то жалобный смешок.
   Ему очень хотелось выяснить все эти тонкости  у  Кори.  Он  составил  и
мысленно повторял небрежный вопрос, вроде: "Кстати, Кори, где вы покупаете
перчатки?" Это  неминуемо  повело  бы  к  разговору,  из  которого  все  и
выяснилось бы. Лэфему легче было бы умереть, чем задать  этот  вопрос  или
снова заговорить об обеде. Сам Кори больше к этой теме не  возвращался,  а
Лэфем избегал ее прямо-таки со  свирепым  упорством.  Он  вообще  перестал
разговаривать с Кори и мучился в угрюмом молчании.
   Однажды, уже засыпая, жена сказала ему:
   - Я сегодня читала эту книжку. Выходит, мы сделали ошибку, если Пэн так
и не захочет идти.
   - Какую? - спросил Лэфем в растерянности, которая охватывала его всякий
раз, когда всплывала эта тема.
   - В книжке  сказано,  что  быстро  не  ответить  на  приглашение  очень
невежливо. Так что тут мы  все  сделали  правильно,  я  даже  боялась,  не
слишком ли поспешили; но дальше там сказано: если вы решили  не  идти,  то
самое невежливое - не уведомить об этом тотчас же,  чтобы  ваше  место  за
столом успели заполнить.
   Полковник некоторое время молчал.
   - Черт меня подери, -  сказал  он,  -  будет  когда-нибудь  конец  этой
дьявольщине? Если бы знать, отказался бы за всех.
   - Я уже сто раз пожалела, зачем они нас пригласили, но _теперь_ поздно.
Теперь надо думать, как быть с Пенелопой.
   - Пойдет. Надумает в последнюю минуту.
   - Она говорит, нет. Она невзлюбила миссис Кори  с  самого  того  дня  и
ничего с собой не может сделать.
   - Тогда надо бы завтра с утра пораньше написать, что она не придет.
   Миссис Лэфем беспомощно вздохнула.
   - Не знаю я, как написать. Поздно, да и духу у меня не хватит.
   - Ну, значит, придется ей пойти. Вот и все.
   - Она говорит, что не пойдет.
   - А я говорю - пойдет, - сказал Лэфем громко и упрямо, как человек, чьи
женщины всегда все делают по-своему.
   Это твердое заявление не  помогло  миссис  Лэфем.  Она  не  знала,  как
подступиться к Пенелопе, и не предприняла ничего. В конце концов,  девочка
имеет право не идти, если ей не хочется. Так считала миссис Лэфем и так  и
сказала наутро мужу, прося оставить Пенелопу в покое,  если  она  сама  не
передумает. Миссис Лэфем решила, что теперь поздно что-нибудь  сделать,  а
при встрече с миссис Кори она придумает какое-нибудь оправдание. Ей уже  и
самой хотелось, чтоб в гости пошли только Айрин с отцом,  а  за  нее  тоже
извинились. Она не удержалась и  сказала  это,  и  тут  у  нее  с  Лэфемом
произошло неприятное объяснение.
   - Послушай-ка! - кричал он. - Кто первый захотел с ними знаться? Не  ты
ли в прошлом году, когда приехала, только о  них  и  говорила?  Не  ты  ли
хотела, чтобы я отсюда выехал и куда-то переселялся, потому что  им  здесь
не поглянулось? А сейчас валишь все на меня! Я этого не потерплю.
   - Тсс! - сказала жена. - Хочешь, чтобы слышали во всем доме? Я на  тебя
не _валю_, не говори. Ты сам на себя все взял.  Как  этот  малый  зашел  в
новый дом, так ты прямо помешался на знакомстве с ними. А теперь  до  того
боишься перед ними оплошать, что ходишь ни  жив  ни  мертв.  Если  станешь
надоедать мне с этими перчатками, Сайлас Лэфем, никуда я не пойду.
   - А я для себя, что ли, иду? - спросил он в ярости.
   - Уж, конечно, нет, - признала она. - Знаю, что ради Айрин. Но не мучай
ты нас больше, ради бога. И не будь для детей посмешищем.
   На этой частичной уступке с ее  стороны  ссора  прекратилась,  и  Лэфем
замкнулся в мрачном молчании. Настал канун обеда, а вопрос о перчатках все
еще не был решен и решиться, видимо, не мог. На всякий случай Лэфем  купил
пару и, стоя у прилавка, потел, пока продававшая их молодая особа помогала
ему их примерять; под ногтями у него  набился  тальк,  который  она  щедро
насыпала в перчатки, с трудом налезавшие на его толстые пальцы. Но  он  не
был уверен, что наденет их. Они наконец раздобыли книжку, где  говорилось,
что дамы снимают перчатки, садясь за стол; но о мужских  перчатках  ничего
не было сказано. Он оставил жену перед зеркалом  в  новом  полузастегнутом
платье и спустился  вниз  в  свой  маленький  кабинет  рядом  с  гостиной.
Закрывая за собой  дверь,  он  увидел  Айрин,  которая  расхаживала  перед
высоким зеркалом в своем новом  платье,  и  ползающую  следом  за  ней  на
коленях  портниху.  Рот  у  портнихи  был  полон  булавок,  и  она  иногда
останавливала Айрин, чтобы вколоть одну из них в шлейф. Пенелопа сидела  в
углу, критикуя и подавая советы. Лэфем почувствовал отвращение и презрение
к себе и своему семейству и всем этим хлопотам. Но тут он увидел в зеркале
лицо девушки,  сиявшее  красотой  и  счастьем,  и  сердце  его  смягчилось
отцовской нежностью и гордостью.  Для  Айрин  этот  вечер  будет  огромным
удовольствием, и она, конечно же, всех затмит. Он подосадовал на Пенелопу,
зачем та не идет; пусть бы там послушали, как она умеет говорить. Он  даже
оставил свою дверь приоткрытой, прислушиваясь к тому, что она  "отпускает"
Айрин. Решение Пенелопы очень его огорчало,  и,  когда  они  на  следующий
вечер собрались ехать без нее, мать девушки заставила ее утешить отца:
   - Постарайся увидеть во всем  этом  хорошую  сторону.  Вот  посмотришь,
будет даже лучше, что я не поехала. Айрин не надо и рта раскрывать - все и
без того увидят, как она хороша; а мне, чтобы  блеснуть  остроумием,  надо
заговорить, а это может и не понравиться.
   Он рассмеялся вместе с ней над своим отцовским тщеславием;  и  вот  они
уехали, а Пенелопа закрыла дверь и пошла наверх, плотно сжав  губы,  чтобы
не вырвалось рыдание.



14

   Семья Кори была одним из немногих старых семейств,  еще  оставшихся  на
Беллингем-Плейс, красивой и тихой старой улице, на  которой,  к  сожалению
сочувствующего наблюдателя, скоро останутся  одни  меблированные  комнаты.
Дома там высокие и величавые, и на  всем  лежит  печать  аристократической
уединенности, которую отец миссис  Кори,  когда  завещал  ей  дом,  считал
навеки неизменной. Дом этот один из двух явно созданных  одним  и  тем  же
архитектором;  он  же  выстроил  в  том  же  духе  и  несколько  домов  на
Бикон-стрит,  напротив  Общинного  Луга.  Дом  имеет  деревянный   портик,
стройные колонны с каннелюрами, всегда окрашенными в белый цвет и вместе с
изящной  лепкой  на  карнизе  составляющими  единственное  и   достаточное
украшение фасада; ничего не может быть проще  и  красивее.  Во  внутренней
отделке архитектор также обнаружил  свою  склонность  к  классике;  низкий
потолок вестибюля опирается на мраморные колонны с такими же  каннелюрами,
что и у деревянных  колонн  фасада;  широкая,  изящно  изогнутая  лестница
поднимается над мозаичным полом.  Вдоль  стен  тянулось  несколько  резных
венецианских scrigni [ларцов (ит.)], у подножия лестницы лежал ковер;  но,
в общем, и в меблировке соблюдалась  простота  архитектурного  замысла,  и
глазам Лэфемов комната показалась пустоватой. Прежде Кори  держали  лакея,
но когда Кори-младший стал наводить экономию,  лакея  заменила  чистенькая
горничная,  которая  провела  полковника  в  приемную,  а  дам   попросила
подняться на второй этаж.
   Айрин наставляла его, чтобы в гостиную он вошел вместе с ее матерью,  и
он целых пять минут натягивал перчатки, которые с отчаяния  решил  все  же
надеть.  Когда  эти  перчатки   -   шафранного   цвета,   рекомендованного
продавщицей, - были наконец надеты,  его  большие  руки  стали  похожи  на
окорока.  Он  вспотел  от  сомнений,  подымаясь  по  лестнице;  ожидая  на
лестничной площадке миссис Лэфем и Айрин, он смотрел на свои руки,  сжимая
и разжимая кулаки и тяжело дыша. За портьерой послышался негромкий  говор;
появился Том Кори.
   - Очень рад вас видеть, полковник Лэфем.
   Лэфем пожал ему руку и, чтобы объяснить свое присутствие здесь, сказал,
задыхаясь:
   - Жду миссис Лэфем. - Правую перчатку ему так и не удалось  застегнуть,
и теперь он,