тся. А если  нет,  -  он  вздохнул,  -  что
поделаешь? Может, и Пэн не стоит так убиваться из-за Кори, - продолжал  он
с новой для него горькой, неведомой ему прежде иронией.  -  Нет  худа  без
добра.  К  тому  же  остается  еще  шанс,  -  закончил  он,  снова  горько
усмехнувшись, - что Роджерс все-таки объявится.
   - Вот уж чему не верю! - воскликнула  миссис  Лэфем,  но  в  ее  глазах
блеснула надежда. - Какой шанс?
   - Один на десять миллионов, - сказал Лэфем, и глаза ее опять потухли. -
Он говорит, будто какие-то англичане хотят купить эти предприятия.
   - И что?
   - Ну, я дал ему двадцать четыре часа, чтобы доказать, что он врет.
   - Ты не веришь, что есть покупатели?
   - Только не на этом свете.
   - А если вдруг?
   - Вдруг, Персис... Да нет, чепуха!
   - Нет, нет! - воскликнула она. - Не может он быть  таким  уж  подлецом.
Зачем бы ему тогда говорить? А если он этих покупателей приведет?
   - Тогда, - с гордостью сказал Лэфем, - я отдам им все за столько же, за
сколько мне их всучил Роджерс. _Я_ на них наживаться не  хочу.  Но  думаю,
что сперва придут вести от Б.О. и П. А  уж  с  этих  покупателей  придется
взять, что дадут. Сдается мне, конкурентов у них не будет.
   Миссис Лэфем не могла отказаться от надежды.
   - А если ты возьмешь свою цену с этих англичан, пока они  не  прознали,
что предприятия хочет скупить дорога, - это избавит тебя от Роджерса?
   - Вроде того, - сказал Лэфем.
   - Тогда, я уверена, он все сделает, чтобы это устроить. _Не можешь_  ты
пострадать  за  то,  что  оказал  ему  услугу.  Не  может  он  быть  таким
неблагодарным! И зачем бы ему заговаривать об этих  покупателях,  если  их
нет? Не унывай, Сайлас. Увидишь, он завтра с ними придет.
   Лэфем рассмеялся, но она привела ему столько доводов за  то,  что  надо
верить Роджерсу, что у него тоже затеплилась надежда. Кончилось  тем,  что
он попросил горячего чаю, и миссис Лэфем, отправив чайник на кухню, велела
заварить свежего. Потом, перейдя от отчаяния к  надежде,  он  с  аппетитом
поужинал. Перед сном они, уже полные надежд,  обсудили  дела,  которые  он
раскрыл перед ней полностью, как  бывало  всегда  с  тех  самых  пор,  как
впервые за них взялся. Им вспомнились те давние времена, и он сказал:
   - Случись это тогда, я бы не очень тужил. Молод был, ничего не  боялся.
А после пятидесяти легче пугаешься. Упади я сейчас, мне  уж,  пожалуй,  не
подняться.
   - Чепуха! Чтобы _ты_ испугался, Сайлас Лэфем? - гордо воскликнула жена.
- Хотела бы я посмотреть, что может тебя испугать и какой удар может  тебя
свалить так, чтобы ты не поднялся.
   - Ты и вправду так считаешь, Персис? - спросил он, радуясь ее мужеству.
   Среди ночи она окликнула его, и в  темноте  ее  голос  звучал  особенно
тревожно:
   - Ты не спишь, Сайлас?
   - Нет, не сплю.
   - Я все думаю про этих англичан, Сай...
   - Я тоже.
   - И выходит, что ты будешь ничуть не лучше Роджерса, если продашь им...
   - И скрою, как обстоит дело с Б.О. и П.? Я об этом уже подумал. Так что
ты не бойся.
   Она судорожно зарыдала:
   - Ох, Сайлас! Сайлас! - Бог ведает, чего тут было больше:  гордости  за
честность мужа, облегчения от того, что не надо доказывать  свою  правоту,
жалости к нему.
   - Тише, тише, Персис! - упрашивал он. - Еще разбудишь Пэн. Не плачь! Не
надо.
   - Дай мне поплакать, Сайлас! Мне полегчает. Сейчас  перестану.  Ничего,
ничего. - Она потихоньку успокаивалась. - Очень уж обидно, - сказала  она,
когда снова могла говорить, - упускать такой случай,  когда  его  посылает
тебе само провидение.
   - Ну, пожалуй,  не  провидение,  -  сказал  Лэфем.  -  Так  или  иначе,
хвататься за него не стану. Всего вернее, что Роджерс  наврал,  и  никаких
покупателей нет. Но если они есть, они не  получат  от  меня  предприятий,
пока я не выложу им все  начистоту.  Не  печалься,  Персис.  Я  как-нибудь
вывернусь.
   - О, я знаю. И потом найдутся же люди, они помогут, если узнают, что  у
тебя нужда...
   - Помогут, если узнают, что нужды нет, - сказал саркастически Лэфем.
   - Ты рассказал обо всем Биллу?
   - Нет, не смог. Уж очень долго я был самым богатым в родне.  Не  мог  я
признаться, что мне грозит беда.
   - Понятно.
   - И потом, до сегодняшнего дня все обстояло не так уж  страшно.  Но  мы
ведь не испугаемся, если станет и впрямь страшно.
   - Не испугаемся.



22

   С утренней почтой миссис  Лэфем  получила  письмо  от  Айрин,  особенно
важное тем, что не упоминало ни об его авторе, ни о состоянии ее духа. Оно
содержало лишь новости о дядиной семье, о том, какие все к ней  добрые;  о
том, что кузен Билли возьмет ее и своих  сестер  кататься  на  буере,  как
только встанет лед на реке.
   Письмо пришло, когда Лэфем уже ушел в контору, и  мать  пошла  обсудить
его с Пенелопой.
   - Как тебе кажется? - спросила она и сказала, не  дожидаясь  ответа:  -
Мне вообще-то не очень по душе, когда женятся родственники, но если  Айрин
и Билли поладят... - и она нерешительно взглянула на Пенелопу.
   - Для меня это ничего не изменит, - безучастно сказала девушка.
   Миссис Лэфем потеряла терпение.
   - Тогда вот что,  Пенелопа!  -  воскликнула  она.  -  Может,  для  тебя
что-нибудь изменит, если я скажу, что у отца большие неприятности. Он весь
извелся, полночи не спал, только об этом и говорил. Старый негодяй Роджерс
взял у него много денег; и все другие, кому он помогал, тоже его  подвели.
- Миссис Лэфем так излагала  обстоятельства  дела,  что  ей  некогда  было
входить в подробности. - И я хочу, чтобы ты вышла наконец из своей комнаты
и постаралась бы подбодрить его и утешить, когда он нынче  вернется.  Будь
здесь Айрин, она уж наверняка не стала бы хандрить, - не удержалась она.
   Девушка приподнялась на локте.
   - Что произошло у отца? - спросила она живо. -  У  него  трудности?  Он
может разориться? Нам придется остаться в этом доме?
   - Глядишь, еще _рады_ будем здесь остаться,  -  сказала  миссис  Лэфем,
сердясь и на себя  за  то,  что  дала  дочери  повод  для  догадок,  и  на
избалованную богатством дочь, не представлявшую себе настоящей бедности. -
Я хочу, чтобы ты встала и доказала, что можешь думать  о  ком-нибудь  еще,
кроме себя.
   - О, конечно, встану, - сказала девушка быстро и почти весело.
   - Я не говорю, что дела так уж плохи, как были совсем недавно, - честно
призналась мать, отступая немного  от  утверждений,  основанных  более  на
чувствах, чем на фактах. - Отец надеется  выпутаться,  может,  так  оно  и
будет. Но я хочу, чтобы ты  что-нибудь  для  него  сделала,  отвлекла  бы,
подбодрила, чтобы он не согнулся под тяжким бременем. И перестань хоть  на
время думать о себе, веди себя разумно.
   - Да, да, - сказала девушка. - Можешь обо мне больше не беспокоиться.
   Перед тем как уйти из комнаты, она написала  записку;  вниз  она  сошла
одетая для улицы и сама отнесла ее на почту. Записка была адресована Кори:
   "Не приходите, пока я не дам вам знать. На это  у  меня  есть  причина,
которую сейчас я объяснить не могу; и вы не должны ни о чем спрашивать".
   Весь день она пребывала в  состоянии  какого-то  веселого  отчаяния,  а
вечером сошла вниз поужинать с отцом.
   - Что ж, Персис, - сказал он с усмешкой, садясь за стол. - Наши  благие
решения пока придется отложить. Как видно, англичане подвели Роджерса.
   - То есть он не пришел?
   - По крайней мере, до половины шестого его не было, - сказал Лэфем.
   - Ох ты! - только и сказала жена.
   - Но я, пожалуй, выпутаюсь и без мистера Роджерса, - продолжал Лэфем. -
Есть одна фирма, я ожидал, что она лопнет, а она еще держится, и если я не
пойду вместе с ней ко дну, то выплыву. - Вошла Пенелопа. - Привет, Пэн!  -
вскричал отец. - Не  так  уж  часто  тебя  теперь  увидишь.  -  Когда  она
проходила мимо него, он притянул ее к себе и поцеловал.
   - Да, - сказала она, - но сегодня  я  решила  повеселить  вас  немного.
Говорить я не буду, одного моего вида вполне достаточно.
   Отец засмеялся.
   - Это мать тебе наговорила? Вчера я и впрямь приуныл; но, кажется, я не
столько ушибся, как испугался. Не хочешь ли сходить  сегодня  в  театр?  В
Парке дают "Селлерса". Ну, как?
   - Сама не знаю. Думаешь, без меня там не обойдутся?
   - Никак! - вскричал полковник. - Давайте все пойдем.  Разве  только,  -
вопросительно добавил он, - кто-нибудь может прийти?
   - Никто не может прийти, - сказала Пенелопа.
   - Отлично! Тогда пойдем. Ты только не мешкай, мать.
   - Уж _я-то_ вас не  задержу,  -  сказала  миссис  Лэфем.  Поначалу  она
намеревалась рассказать о бодром письме Айрин; но, поразмыслив,  почла  за
лучшее вовсе не упоминать сейчас об Айрин. Когда они вернулись из  театра,
где полковник без умолку смеялся на протяжении всей  комедии,  то  и  дело
толкая  в  бок  Пенелопу,  чтобы  удостовериться,  что  и   она   получает
удовольствие, жена сказала, точно все это делалось для развлечения дочери,
а не его собственного: - Думается, у девочек все пойдет на  лад,  -  потом
сообщила ему о письме и о надеждах, какие оно в ней пробудило.
   - Может, ты и права, Персис, - согласился он.
   - А Пэн нынче впервые на себя похожа. И подумать, сошла  к  нам,  чтобы
повеселить  тебя.  Впору  пожелать,  чтобы  твои  неприятности  не   сразу
уладились.
   - Для Пэн их, пожалуй, еще надолго хватит, - сказал  полковник,  заводя
часы.
   Однако на время наступило улучшение, которое Уокер назвал потеплением в
атмосфере конторы; потом нахлынула новая волна холода, поменьше первой, но
явственно ощутимая, а за ней - новое улучшение. Все это походило на зиму в
конце года, когда морозы чередуются с днями и даже неделями мягкой погоды,
а снег и лед и вовсе исчезают. Но все же это была зима, не  менее  тяжелая
от таких колебаний; подобные  же  колебания  в  его  делах  отражались  на
внешности и на поведении Лэфема. Он похудел и постарел; дома и  в  конторе
был раздражителен до грубости. В  такие  дни  Пенелопа  делила  с  матерью
тяготы домашней непогоды, вместе с нею терпела молчание или вспышки  гнева
мрачного человека,  из-за  которого  в  доме  исчезла  атмосфера  веселого
преуспевания. Лэфем  больше  не  говорил  о  своих  затруднениях  и  резко
отвергал вмешательство жены.
   - Занимайся своим делом, Персис, - сказал он однажды, - если оно у тебя
есть, - после этого она полностью предоставила его Пенелопе, а та ни о чем
его не спрашивала.
   - Тяжело тебе приходится, Пэн, - сказала мать.
   - Нет, мне так легче, -  ответила  девушка  и  больше  не  упоминала  о
собственных трудностях. Про себя она немного удивлялась  послушанию  Кори,
который после ее записки не давал о себе знать. Ей хотелось спросить отца,
не заболел ли Кори; ей хотелось, чтобы он  сам  спросил,  отчего  Кори  не
приходит. А мать продолжала:
   - Твой отец, по-моему, сам  точно  не  знает,  как  обстоят  его  дела.
Приносит домой бумаги и сидит над ними по вечерам, точно и сам не очень  в
них разбирается. Он и всегда-то был скрытный, вот и сейчас  никого  ни  до
чего не допускает.
   Иногда он давал Пенелопе для подсчета  столбцы  цифр,  не  доверяя  это
жене, которая в счете была гораздо сильнее. Миссис Лэфем уходила спать,  а
они сидели до полуночи, путаясь в расчетах, в которых оба были не очень-то
сильны. Но  мать  видела,  что  девушка  служит  отцу  поддержкой,  а  его
трудности защищают ее от собственных. Иногда, поздно вечером, она слышала,
как они уходили из дома, и не  спала,  дожидаясь  их  возвращения  с  этих
долгих прогулок. Когда наступила краткая - на час, на  день  -  передышка,
первыми ее почувствовали домашние. Лэфем проявил интерес к тому, что пишет
Айрин; стараясь  загладить  недавнюю  угрюмость  и  раздражительность,  он
принял участие в бодрых предположениях жены. Айрин все еще жила в  Дюбюке.
От нее пришло письмо о том, что дядина семья хочет оставить ее у  себя  на
всю зиму.
   - Пускай ее, - сказал Лэфем. - Это для нее самое лучшее. - Лэфем и  сам
часто получал письма от брата. Брат держал  под  наблюдением  Б.О.  и  П.,
которая пока не предлагала  купить  предприятия.  Однажды,  получив  такое
письмо, он спросил жену, не может ли он, - раз о намерениях дороги  ничего
не известно, - с чистой совестью и выгодой продать их всякому желающему?
   Она грустно посмотрела на него; это случилось как раз в те  дни,  когда
он выходил из состояния тяжелого уныния.
   - Нет, Сай, - сказала она, - мне кажется, не можешь ты этого сделать.
   Он не согласился и не подчинился, как было  вначале;  он  принялся  зло
высмеивать  женскую   непрактичность;   потом   сложил   бумаги,   которые
просматривал на своем бюро, и вышел из комнаты очень сердитый.
   Один из листков выпал через щель в крышке бюро и лежал на полу.  Миссис
Лэфем сидела за  шитьем,  но  спустя  некоторое  время  подобрала  листок,
намереваясь положить на бюро. Взглянув в него, она увидела длинный столбец
цифр и дат, отмечавших суммы, всегда  небольшие,  регулярно  выплачиваемые
некоему "Ум.М.". За год набежало несколько сотен долларов.
   Миссис Лэфем положила листок на бюро, потом снова взяла его и  спрятала
в свою рабочую корзинку, чтобы отдать  ему.  Вечером,  когда  он  вернулся
домой, она увидела, как он рассеянно оглядывает комнату,  ища  листок,  но
потом занялся своими бумагами,  видимо,  обойдясь  без  него.  Она  решила
подождать, пока он ему понадобится, а уж тогда отдать. Он все еще лежал  в
ее корзинке, через несколько дней оказался на дне, и она о нем забыла.



23

   После Нового года оттепелей больше  не  было,  на  улицах  лежал  снег,
который под ногами прохожих и копытами лошадей тут же становился  грязным;
после снегопадов к  нему  возвращалась  чистота,  потом  он  снова  быстро
утрачивал ее, делаясь темным и твердым как  железо.  Установился  отличный
санный путь; воздух полнился звоном бубенцов; но среди экипажей, ежедневно
во множестве выезжавших вечерами на Брайтон-роуд, не было экипажа  Лэфема;
из конюшни прислали сказать, что у кобылы стали пухнуть ноги.
   С Кори он почти не общался. Он не знал, о чем Пенелопа попросила  Кори,
по словам жены, ей было известно не больше, чем ему, а сам он не хотел  ни
о чем спрашивать дочь, тем более, что Кори больше у них не показывался. Он
видел, что она стала веселее, чем была, и больше помогает  ему  и  матери.
Иногда он открывал немного перед ней  свою  омраченную  душу,  заговаривая
неожиданно о делах. Однажды он сказал:
   - Пэн, ты ведь знаешь, что дела у меня плохи.
   - У нас у всех они не очень блестящи, - сказала девушка.
   - Да, но одно дело, когда по собственной вине, а другое - по чьей-то.
   - Я не считаю это его виной, - сказала она.
   - А я считаю - своей, - сказал полковник.
   Девушка засмеялась. Она думала о своей заботе, отец - о своей.  Значит,
надо вернуться к его делам.
   - В чем же ты виноват?
   - Не знаю, считать ли это виной. Все этим запросто занимаются.  Но  мне
лучше бы с акциями не связываться. Это я всегда обещал твоей матери. Ну да
что уж тут говорить, слезами горю не поможешь.
   - Слезами, я полагаю, ничему не поможешь. Если бы  можно  было  помочь,
все уже давно бы уладилось, - сказала девушка, снова думая о своем,  и  не
будь Лэфем так поглощен своими тревогами, он понял бы, как безразлична она
ко всему, что могут дать или не дать деньги. Ему было не  до  того,  чтобы
наблюдать за ней и увидеть, сколь изменчиво было в те дни  ее  настроение;
как часто она переходила от бурной веселости  к  мрачной  меланхолии,  как
бывала то без причины дерзкой, то на удивление смиренной и терпеливой.  Но
ничего из этого не укрылось от глаз матери, которую Лэфем однажды спросил,
вернувшись домой:
   - Персис, почему Пэн не выходит за Кори?
   - Ты  это  знаешь  не  хуже  меня,  Сайлас,  -  сказала  миссис  Лэфем,
вопросительно взглянув на него, чтобы понять, что кроется за его словами.
   - Я считаю, что она дурака валяет. Бессмысленно себя ведет и неразумно.
- Он умолк, а жена ждала. - Если бы  она  дала  ему  согласие,  я  бы  мог
рассчитывать на их помощь. - Он опустил голову,  не  осмеливаясь  смотреть
жене в глаза.
   - Плохи, видно, твои дела, Сай, - сказала она с жалостью, - а то бы  до
этого не дошло.
   - Я в капкане, - сказал Лэфем, - и не  знаю,  как  из  него  выбраться.
Продать эти мельницы ты ведь не позволяешь...
   - Я позволю, - печально сказала жена.
   Он издал горестный стон.
   - Я все равно уже ничего не могу сделать. Даже  если  ты  позволишь.  О
господи!
   Таким подавленным она его еще никогда не  видела.  Она  не  знала,  что
сказать. В страхе она могла только спросить:
   - Неужели дошло до самого худшего?
   - С новым домом придется расстаться, - ответил он уклончиво.
   Она ничего не ответила. Она знала, что работы в доме приостановлены уже
с начала года. Архитектору Лэфем сказал, что  решил  отложить  отделку  до
весны, потому что все равно не стоит переезжать зимой; и архитектор с  ним
согласился. Сердце ее болело за мужа, но сказать ему об этом она не смела.
Они вдвоем сидели за столом - она спустилась  вниз  разделить  с  ним  его
запоздалый ужин. Она видела, что он ничего не ест, но не уговаривала его и
лишь ждала, когда он снова заговорит. Им было не до того.
   - Я написал, чтобы закрыли фабрику в Лэфеме.
   - Закрыли фабрику! - повторила она в смятении. В  это  ей  было  трудно
поверить. Печи на фабрике не гасли ни  разу  еще  с  тех  самых  пор,  как
запылали впервые. Она знала, как он этим  гордился,  как  похвалялся  этим
всем и каждому и всегда  приводил  в  пример  как  главное  доказательство
своего успеха. - О Сайлас!
   - А что толку тянуть дальше? - сказал он. - Я уже месяц как понял,  что
к тому идет. В Западной Виргинии объявилось несколько парней, которые тоже
стали выпускать краску и за дело взялись крепко. Многого добиться  они  не
могли, пока продавали ее сырой. А недавно  и  варить  стали;  рядом  с  их
фабрикой оказался природный газ, горючее обходится им десять центов, а мне
- доллар; и краска у них получается не хуже моей. Ясно, чем это  кончится.
А еще и рынок завален товаром. Ничего не оставалось, как только _закрыть_,
и я _закрыл_.
   - Что же станется с рабочими сейчас, в середине зимы? - сказала  миссис
Лэфем, ухватив лишь одну эту мысль  из  водоворота  бедствий,  кружившихся
перед ней.
   - А мне плевать, что с ними станется! - вскричал Лэфем. - Они делили со
мной удачу, пусть теперь делят и это. Если  уж  ты  так  жалеешь  рабочих,
прибереги хоть каплю жалости для _меня_. Или  ты  не  знаешь,  что  значит
закрыть фабрику?
   - Знаю, Сайлас, - сказала жена ласково.
   - Ну так вот! - Он встал, не притронувшись к ужину, и пошел в гостиную;
там она и застала его, склонившегося над ворохом бумаг. Это напомнило ей о
листке, лежавшем в ее рабочей корзинке; решив  не  заставлять  измученного
человека искать его, она принесла его сама.
   Он рассеянно взглянул на него, но потом смутился, покраснел и  выхватил
листок из ее рук.
   - Откуда он у тебя?
   - Ты выронил его, а я подняла. Кто такой "Ум.М."?
   - "Ум.М.", - повторил он, растерянно глядя то на нее, то на  листок.  -
Да так - ничего. - Он изорвал листок на мелкие клочки и  бросил  в  камин.
Утром миссис Лэфем спустилась в  гостиную  раньше  него;  увидев  на  полу
клочок, видимо, не попавший в камин, она подобрала  его  и  разглядела  на
нем: "М-сс М.". Она подивилась, что за дела могли быть у мужа  с  какой-то
женщиной; вспомнила его смущение при виде листка,  которое  она  объяснила
себе своим вмешательством в его рабочие секреты. Она  все  еще  размышляла
над этим, когда он вошел к завтраку -  с  набрякшими  веками  и  глубокими
морщинами на лице.
   После долгого молчания, которое он, видимо, не  склонен  был  нарушать,
она спросила:
   - Сайлас, кто такая миссис М.?
   Он уставился на нее:
   - Не понимаю, о чем ты?
   - Не понимаешь? - спросила она насмешливо.  -  Когда  поймешь,  скажешь
мне. Тебе налить еще кофе?
   - Нет.
   - Ну, что ж, когда