л  открыто  и  доверительно,  видимо,  памятуя  прежнее
сочувствие к нему Сьюэлла, и вел себя с ним как с близким другом, а не  со
знакомым, которого и видел-то всего два-три раза. Рассказал  он  ему  и  о
начале своих отношений с Роджерсом и вынес на суд Сьюэлла свои  заключения
о них.
   - Иной раз, - сказал он, - раздумаешься, и  выходит,  что  я  с  ним  с
самого начала поступил плохо, а с этого все и  пошло.  Вроде  как  толкнул
штабель кирпичей. Ты их хватаешь, удерживаешь, а они все равно валятся.  И
никакой силой их не остановить, пока весь штабель не развалится. С женой я
теперь про это не говорю, а вот вам как оно кажется?
   - В материальном мире мы видим, как зло влечет за собою зло, -  ответил
пастор, - но в нравственном этот вопрос для меня становится  все  более  и
более загадочным. Зло идет там очень неясными путями, и  часто,  насколько
нам дано видеть, его не постигает кара. А в вашем случае, как  я  понимаю,
вы ведь не признаете, вы не уверены, что причинили этому человеку зло...
   - Нет, не признаю. То есть...
   Он  недоговорил;  а  Сьюэлл,  помолчав,  сказал  со  свойственной   ему
деликатной добротой:
   - Я склонен думать, что ничто не исчезает бесследно; и не  может  быть,
чтобы грехи наши только отнимали у нас душевные силы. Ваши  опасения,  что
вы поступили с этим человеком как себялюбец, заставили вас быть  настороже
и  укрепили  вас  перед  лицом  более  серьезного,  -  он  хотел   сказать
"искушения", но пощадил гордость Лэфема и сказал, - "случая".
   - Вы правда так считаете?
   - Да, считаю, что в моих соображениях есть доля истины.
   - Не знаю, что это было, - сказал Лэфем, - но  только  знаю,  что,  как
дошло до главного, не мог я войти в сделку с англичанами, хоть и знал, что
без этого пойду ко дну; и не смог я позволить тому человеку вложить в  мою
фабрику деньги, пока не скажу ему, как все обстоит на самом деле.
   Сьюэлл позднее рассказал  жене,  что  понял:  разорение  оказалось  для
Лэфема  таким  тяжким  испытанием  именно  потому,  что  его  благополучие
казалось таким вещественным и осязаемым;  и  тогда  ему  очень  захотелось
узнать истинное, глубинное отношение Лэфема ко всему случившемуся.
   - И вы никогда ни о чем не жалеете? - деликатно спросил он.
   - О том, как я поступил? Иной раз мне  кажется,  будто  я  и  никак  не
поступал, - ответил Лэфем. - Будто открылся для меня выход из  ямы,  я  из
нее и выбрался. Не знаю, - добавил он задумчиво, покусывая кончик жесткого
уса, - не знаю, всегда ли я буду держаться того,  что  это  окупилось;  но
если мне когда-нибудь снова  доведется  пережить  такое,  сдается  мне,  я
поступлю в точности так же.