ться  с  отцом.  Он
здесь будет через полчаса. Ты кончила? Тогда позвони служанке. И купи себе
веер, что на днях присмотрела. Отец слова не скажет. Он  любит,  когда  ты
нарядная. Он в тот вечер глаз с тебя не спускал.
   - Пусть бы и Пэн пошла со мной, -  сказала  Айрин,  которую  эта  лесть
вернула к ее обычному невинному эгоизму. - Думаешь, она встанет вовремя? А
почему она не спала?
   - Не знаю. Лучше оставь ее в покое.
   - Хорошо, - подчинилась Айрин.



18

   Миссис Лэфем отправилась надеть шляпу и накидку и ждала у  окна,  когда
подъехал ее муж. Она открыла дверь и сбежала по ступеням.
   - Не слезай! Я сама, - и села рядом с  ним,  а  он  голосом  и  вожжами
удерживал неспокойную кобылу.
   - Куда ты хочешь поехать? - спросил он, поворачивая экипаж.
   - Все равно. Пожалуй,  в  сторону  Бруклина.  Зря  ты  поехал  на  этой
дурацкой лошади, - сказала она раздраженно. - Мне поговорить с тобой надо.
   - Когда я не смогу править  кобылой  и  разговаривать,  пора  будет  на
покой, - сказал Лэфем, - ей только пробежаться, а потом она будет смирная.
   - Ладно, - сказала жена; и пока они  ехали  через  город  к  Мельничной
Плотине, она ответила на некоторые его вопросы, касавшиеся нового дома.
   - Хорошо бы туда заехать, - начал он, но она так быстро ответила: -  Не
сегодня, - что он отступился и, доехав до Бикон-стрит, повернул на запад.
   Он дал  лошади  пробежаться  и  не  сдерживал  ее,  пока  не  съехал  с
Брайтон-роуд в одну из тихих улочек Бруклина,  осененных  низкими  ветвями
деревьев; каменные коттеджи, кое-где  увитые  плющом,  который  решительно
взбирался по северной стене, всячески старались  казаться  английскими  на
фоне яркой осенней листвы. Мягкая земляная дорога под копытами лошади была
усеяна  хлопьями  красного  и  желтого  золота,  освещавшими  все  вокруг;
множество тонов и оттенков осени веселили взгляд.
   - А недурен вид, - сказал Лэфем,  удовлетворенно  вздохнув  и  свободно
отпуская вожжи на бдительную руку, которой он целиком вверял лошадь.  -  Я
хочу поговорить с тобой насчет  Роджерса,  Персис.  Я  все  больше  с  ним
связываюсь, а вчера он мне до смерти надоел, все уговаривал участвовать  в
каком-то его деле. Никого осуждать не хочу, а только Роджерсу я  не  очень
доверяю. Так я ему вчера и сказал.
   - Будет тебе о Роджерсе, - прервала  жена.  -  Есть  вещи  куда  важнее
Роджерса, да и твоего дела тоже. Словно больше тебе не о чем думать, как о
Роджерсе и о новом доме. Думаешь, я с тобой поехала обсуждать Роджерса?  -
спросила она, повинуясь потребности жены вымещать свои муки на муже,  даже
если он в них неповинен.
   - Ладно, - сказал Лэфем. - _Что же_ ты хочешь обсуждать? Я слушаю.
   Миссис Лэфем начала:
   - А вот что, Сайлас Лэфем, - и прервала себя. - Подождешь теперь!  Сбил
меня, а мне и без того нелегко.
   Лэфем вертел в руках хлыст и ждал.
   - Ты считал, - спросила она наконец, - что молодой  Кори  ходил  к  нам
ради Айрин?
   - Не знаю, что я считал, - угрюмо ответил Лэфем. - Это  ты  всегда  так
говорила. - Он зорко взглянул на нее из-под нахмуренных бровей.
   - А выходит, что  и  нет,  -  сказала  миссис  Лэфем,  но,  видя  тучу,
сбиравшуюся на лбу  мужа,  добавила:  -  Ты  вот  что,  если  ты  так  это
принимаешь, я больше не скажу ни слова.
   - Кто принимает? Как принимает? - спросил Лэфем, свирепея. - Ты к  чему
клонишь?
   - Обещай, что выслушаешь меня спокойно.
   - Выслушаю, если ты наконец скажешь. Я еще и слова не вымолвил.
   - Я не хочу, чтобы ты сразу  рассвирепел.  Мне  пришлось  это  вынести,
придется и тебе.
   - Так говори же, в чем дело!
   - Винить тут некого, как я погляжу, надо только решить, что  нам  лучше
сделать. А сделать мы можем одно, раз  он  не  любит  девочку,  никто  его
принуждать не будет. Раз он не к ней ходил, значит, не к ней, и все тут.
   - Нет, не все! - крикнул Лэфем.
   - Вот видишь, как ты, - упрекнула жена.
   - Если он не к ней ходил, тогда _зачем_ он ходил?
   - Он ходил ради Пэн! - крикнула жена. - Ну как, _доволен_ ты теперь?  -
По тону ее было ясно, что все эти беды навлек на  них  именно  он.  Однако
увидев, как страшно меняется он в лице по мере осознания случившегося, она
задрожала, и все притворное негодование исчезло из ее тона. - Ох,  Сайлас,
что нам делать? Я боюсь, что это убьет Айрин.
   Лэфем стянул кучерскую перчатку с правой руки пальцами левой, державшей
вожжи. Он провел ею по лбу, стряхнув с него капли пота.  Он  раз  или  два
перевел дух, как человек, который приготовился сразиться с  превосходящими
его силами, и вдруг оцепенел, оказавшись в их власти.
   Теперь жене захотелось утешить его, как перед тем хотелось огорчить.
   - Глядишь, все еще и уладится. Только не вижу пока, как  нам  из  всего
этого выпутаться.
   - Откуда ты взяла, что ему нравится Пэн? - спросил он спокойно.
   - Он ей вчера вечером объяснился, а она мне нынче сказала. А в  конторе
он сегодня был?
   - Да, был. Я сам сегодня пробыл там недолго. Мне он ничего не сказал. А
Айрин знает?
   - Нет. Когда я уходила, она собиралась за покупками. Хочет купить такую
же заколку, как у Нэнни Кори.
   - О господи! - простонал Лэфем.
   - Пэн ему понравилась с самого начала или почти что с самого начала.  Я
не говорю, и Айрин, может, сперва ему приглянулась  немного;  но,  похоже,
как он увидел Пэн, то уж смотрел только на нее; а  мы  себе  что  вбили  в
голову, на том и уперлись и  ничего  не  замечали.  Я,  правда,  иной  раз
сомневалась, нравится ли ему Айрин; но он все ходил и ходил,  а  я,  видит
Бог, про Пэн и не подумала, и как тут было не поверить, что он ходит  ради
Айрин? А тебе самому-то ни разу не пришло в голову, что, может быть,  ради
Пэн?
   - Нет. Я на тебя положился, думал, тебе виднее.
   - Ты осуждаешь меня, Сайлас? - спросила она робко.
   - Нет. К чему? Нам ведь обоим  ничего  не  нужно,  как  только  счастье
детей. А что еще, если не это? Для этого мы и гнули спины всю жизнь.
   - Да, знаю. А многие и вовсе теряют детей, - сказала она.
   - Мне от этого не легче. Никогда я не радовался чужой беде. Каково тебе
показалось бы, если бы кто порадовался, что его сын жив, а наш умер?  Нет,
так я не могу. А это, пожалуй, хуже смерти. Та придет  и  уйдет,  а  такие
дела надолго. Как мне думается, тут всем плохо. - Если мы не позволим  Пэн
за него выйти, что в этом толку для Айрин, раз он ее не  хочет?  Не  дадим
ему ни ту, ни другую, ну и что?
   - Ты говоришь, - воскликнула миссис Лэфем, - точно все только  в  нашей
воле. Неужели Пенелопа Лэфем позволит себе выйти за человека,  в  которого
влюблена ее сестра, который, она считала, тоже влюблен в ее сестру? Выйдет
и будет с ним счастлива? Да она, пока жива, не забудет,  как  дразнила  им
сестру, я сама слышала; как внушала ей, что он в нее влюблен, потому что и
сама была в этом уверена. Да мыслимо ли такое?
   Лэфем был, видимо, сражен этими  доводами.  Он  свесил  на  грудь  свою
крупную голову; вожжи лежали в его  недвижной  руке;  лошадь  шла  как  ей
вздумается. Наконец он поднял голову и стиснул тяжелые челюсти.
   - Ну? - пролепетала жена.
   - Ну так вот, - ответил он, - если он  любит  ее,  а  она  -  его,  все
остальное, как я разумею, ни при чем. - Но смотрел он не на жену, а  прямо
перед собой.
   Она положила руку на вожжи.
   - Погоди, Сайлас Лэфем! Неужели мне думать, что ты готов разбить сердце
бедной девочки, а Пэн позволишь осрамиться и выйти за  человека,  который,
можно сказать, едва не убил ее сестру; и все  ради  того,  чтобы  взять  в
зятья сына Бромфилда Кори...
   Тут Лэфем обернулся и взглянул ей в лицо.
   - Вот этого лучше не думай, Персис! Пошла! - крикнул он  лошади,  и  та
рванулась вперед. - Вижу, что больше с тобой говорить об этом бесполезно.
   - Эй! - послышался впереди голос. - Куда вас к черту несет?
   - Не хватает еще, чтоб ты кого задавил! - крикнула жена.
   Раздался треск, лошадь подалась назад и высвободила колеса,  застрявшие
в колесах открытого экипажа, на который наехал Лэфем. Он  извинился  перед
седоком. Это происшествие ослабило напряженность и увело их  от  взаимного
раздражения, вызванного общей бедой и бескорыстной заботой о благе детей.
   Первым заговорил Лэфем.
   - Сдается мне, что мы не в  силах  взглянуть  на  это  дело  правильно.
Слишком оно близко к сердцу. Посоветоваться бы с кем-нибудь.
   - Да, - сказала жена. - Но не с кем.
   - Не знаю, - сказал через минуту Лэфем, - почему бы нам не поговорить с
твоим пастором? Может, он придумает какой-то выход.
   Миссис Лэфем безнадежно покачала головой.
   - Нет. Я от церкви отошла, и думается, что прав на него не имею.
   - Если он стоящий человек и стоящий пастор, то  права  ты  _имеешь_,  -
настаивал Лэфем, но все испортил, добавив: - Мало я денег жертвовал на его
церковь?
   - Это к делу не относится, - сказала миссис  Лэфем.  -  Я  не  очень-то
хорошо знаю доктора Лэнгуорти или, наоборот, _слишком_  хорошо  его  знаю.
Нет, по мне, если советоваться, то  совсем  с  посторонним  человеком.  Да
только к чему, Сай? Никто не убедит нас взглянуть на все это иначе, чем мы
понимаем, да я бы даже и не хотела.
   Беда заслонила для них всю нежную прелесть осеннего дня и  еще  тяжелее
легла им на сердце. Много раз они  прекращали  разговор  и  снова  к  нему
возвращались. И все ехали и ехали. Начинало смеркаться.
   - Пожалуй, пора домой, Сай, - сказала жена; он молча повернул лошадь, а
миссис Лэфем опустила вуаль и тихо заплакала.
   Лэфем подгонял лошадь и быстро ехал к дому. Наконец жена его  перестала
плакать и попыталась попасть рукой в карман.
   - На, возьми мой, Персис, - сказал он ласково, протягивая ей платок,  и
она взяла его и вытерла глаза. - На том обеде, - заговорил он,  а  жена  в
тихом отчаянии откинулась на сиденье, - один человек мне  понравился,  как
редко кто нравился. Он, по-моему, человек очень хороший. Мистер Сьюэлл.  -
Он взглянул на жену, но та молчала. - Персис, - закончил он, - не  могу  я
вернуться домой, ничего не решив. И ты не можешь.
   - Что нам остается делать, Сай, - сказала жена  ласково  и  благодарно.
Лэфем застонал. - Где же он живет? - спросила она.
   - На Болингброк-стрит. Он дал мне адрес.
   - Ни к чему это. Что он нам может сказать?
   - Не знаю, что он может  сказать,  -  произнес  Лэфем  безнадежно.  Оба
молчали, пока не проехали Мельничную Плотину и не оказались  между  рядами
домов.
   - Не надо ехать мимо нового дома,  Сай,  -  умоляюще  сказала  жена.  -
Видеть его не могу. Поезжай по Болингброк-стрит. Почему не поглядеть,  где
он живет?
   - Ладно, - сказал Лэфем. Он поехал медленнее. - Вон его дом,  -  сказал
он наконец, остановив лошадь и указывая хлыстом.
   - Ни к чему все это, - повторила жена,  и  он  уловил  ее  тон  так  же
хорошо, как ее слова. Он направил лошадь к тротуару.
   - Подержи минутку вожжи, - сказал он, передавая их жене.
   А сам слез и позвонил у двери и дождался,  пока  дверь  открыли;  потом
вернулся и помог жене выйти из экипажа.
   - Он дома, - сказал он.
   Он достал из-под сиденья грузило и привязал его к узде.
   - Думаешь, это ее удержит? - спросила миссис Лэфем.
   - Должно удержать. Если и нет, не беда.
   - А не боишься, что она прозябнет? - настаивала она,  пытаясь  оттянуть
время.
   - Пусть себе, - сказал Лэфем. Он продел дрожащую руку  жены  в  свою  и
повел ее к двери.
   - Он нас примет за сумасшедших, -  прошептала  она;  ее  гордость  была
сломлена.
   - А мы и есть сумасшедшие, - сказал Лэфем. - Доложите, что мы хотели бы
увидеться с ним наедине, - сказал он служанке,  открывшей  им  дверь;  она
провела их в  приемную,  которая  уже  много  раз  служила  протестантской
исповедальней для  отягощенных  горем  душ,  приходивших,  как  и  они,  в
уверенности, что тяжелее их горя нет на свете; ибо каждый  из  нас  должен
много страдать, прежде чем поймет, что он всего лишь один из  бесчисленных
братьев по страданию, которое безжалостно  повторяется  вновь  и  вновь  с
сотворения мира.
   Когда пастор вошел, им было так трудно заговорить о своей беде,  словно
она была позором; но Лэфем решился. Просто и с достоинством, которого  ему
явно недостало при неловких вступительных извинениях, он  представил  суть
дела сочувственно глядевшему на него пастору. Имени Кори он не назвал,  но
не скрыл, что речь идет о нем самом, его жене и дочерях.
   - Не знаю, вправе ли я вас тревожить по  такому  делу,  -  добавил  он,
когда Сьюэлл задумался над услышанным. - Но я уже говорил жене:  что-то  в
вас есть такое, и даже не в _словах_  ваших,  отчего  я  подумал,  что  вы
сумеете нам помочь. Может, я всего этого ей и не сказал, но такое  было  у
меня чувство. Вот мы и пришли. И если что не так...
   - Все именно так, - сказал Сьюэлл. - Спасибо, что пришли и что доверили
мне свою беду. Для каждого из нас приходит время, когда мы не можем помочь
себе сами, значит, надо, чтобы помогли другие. Когда в  такое  время  люди
обращаются ко мне, я чувствую, что не напрасно живу на  свете,  даже  если
могу предложить им только свое сострадание и сочувствие.
   Слова братского участия, такие простые и такие искренние, дошли  до  их
отягощенных горем сердец.
   - Да, - сказал Лэфем хрипло, а жена его снова стала вытирать под вуалью
слезы.
   Сьюэлл помолчал, и они ждали, чтобы он заговорил.
   - Мы можем помочь друг  другу,  потому  что  всегда  решаем  за  других
разумнее, чем за  себя.  Чужие  грехи  и  заблуждения  мы  видим  в  более
милосердном, а значит, и более правильном свете,  чем  собственные;  а  на
чужое горе смотрим  более  трезво.  -  Это  он  сказал  Лэфему,  а  теперь
повернулся к его жене. - Если бы кто-либо, миссис Лэфем, пришел  к  вам  с
такими же сомнениями, что бы вы подумали?
   - Что-то я не пойму вас, - пролепетала миссис Лэфем.
   Сьюэлл повторил свои слова и добавил:
   - Я хочу сказать: как, по-вашему, должен был поступить  другой  человек
на вашем месте?
   - Неужели еще какой несчастный был в  такой  беде?  -  спросила  она  с
недоверием.
   - Нет на свете горя, какого еще не бывало, - сказал пастор.
   - Если такое приключилось у кого другого, я бы... я бы  сказала...  да,
конечно... Сказала бы, пусть уж лучше... - Она остановилась.
   - Страдает один, а не трое, если никто из них не виноват,  -  подсказал
Сьюэлл. - Это разумно, и это справедливо. Как можно меньше страданий - вот
решение, которое напрашивается само собою, и оно  всегда  брало  бы  верх,
если бы наши понятия не были извращены традициями и фикциями, порожденными
пустой сентиментальностью.  Скажите,  миссис  Лэфем,  разве  именно  такое
решение не пришло вам сразу в голову, когда вы узнали, как обстоит дело?
   - Да, да, оно у меня мелькало. Только я думала, что оно неправильное.
   - А вам, мистер Лэфем?
   - Именно приходило. Но я не знал, возможно ли...
   - Да! - воскликнул пастор. - Все мы  ослеплены,  все  ослаблены  ложным
идеалом самопожертвования. Он держит нас в своих сетях, и мы не  можем  из
них выбраться. Миссис Лэфем, откуда взялось в  вас  убеждение,  что  пусть
лучше страдают все трое, а не одна?
   - От нее же самой. Я знаю, она скорее умрет, чем отнимет его у сестры.
   - Так я и думал! - воскликнул с горечью пастор. - А ведь  ваша  дочь  -
разумная девушка?
   - Да у нее разума больше...
   - Конечно! Но в подобном случае мы почему-то считаем дурным  обращаться
к разуму. Не знаю,  откуда  этот  ложный  идеал,  разве  что  из  романов,
которыми в какой-то степени отуманены и развращены все умы.  Уж,  конечно,
не из христианства: оно его отвергает, как только с ним сталкивается. Ваша
дочь, наперекор своему рассудку, считает, что обязана сделать  несчастными
и себя, и любящего ее человека и этим принести на всю  жизнь  несчастье  и
своей сестре; и все потому только, что сестра первая увидела его и  он  ей
приглянулся! К сожалению, девяносто девять девушек и юношей из ста -  нет,
девятьсот девяносто девять из тысячи! - сочтут этот поступок  благородным,
прекрасным и героическим; а между тем в глубине души вы сознаете, что  это
было бы глупо, жестоко и возмутительно. Вы знаете, что такое брак;  и  чем
он является без взаимной любви. - Лицо у пастора пошло красными пятнами. -
Я теряю всякое терпение! - продолжал он с жаром.  -  Ваша  бедная  девочка
внушила себе, что ее сестра  умрет,  если  не  получит  того,  что  ей  не
принадлежит и чего никакая сила в мире и ни одна душа в мире не  могут  ей
дать. Да, сестра будет страдать - жестоко! - страдать будут и ее сердце  и
ее гордость; но она не умрет. Будете страдать и вы от жалости к ней, но вы
должны исполнить свой  долг.  Вы  должны  помочь  ей  смириться.  Если  вы
сделаете  меньше,  тут  уж  будет  ваша  вина.  Помните,  что  вы  избрали
правильный, единственно правильный путь. И да поможет вам Бог!



19

   - Он все верно сказал, Персис, -  осторожно  заметил  Лэфем,  садясь  в
коляску рядом с  женой  и  медленно  направляясь  к  дому  в  сгустившихся
сумерках.
   - Да, сказал-то он все верно, - признала она. Но добавила с горечью:  -
Но легко ему было _говорить_! Конечно, он прав, так и надо поступить.  Это
разумно, да и справедливо. - Они дошли до своих дверей, оставив лошадь  на
платной конюшне за углом, где Лэфем держал ее. - Надо  сейчас  же  позвать
Айрин в нашу комнату.
   - Может, сперва поужинаем? -  робко  спросил  Лэфем,  вставляя  ключ  в
замок.
   - Нет. Я не могу терять ни минуты. А иначе и совсем не сумею.
   - Слушай, Персис, - сказал ее муж с нежностью. - Давай-ка _я_ ей скажу.
   - _Ты_? - переспросила жена, и в  голосе  ее  прозвучала  презрительная
жалость женщины к беспомощности мужчины в подобном  случае.  -  Пришли  ее
поскорей наверх. Я чувствую, будто... - Она замолчала,  чтобы  не  терзать
его дольше.
   Она открыла дверь и быстро пошла к себе  наверх,  мимо  Айрин,  которая
вышла в холл, услышав звук ключа в двери.
   - Сдается мне, мать хочет поговорить с тобой, - сказал Лэфем,  глядя  в
сторону.
   Айрин вошла в комнату сразу вслед за матерью, которая  не  успела  даже
снять шляпу, а накидку еще держала в руках. Мать  обернулась  и  встретила
удивленный взгляд дочери.
   - Айрин! - сказала она резко, - придется тебе кое-что вытерпеть. Мы все
ошибались. Вовсе он тебя не любит. И никогда не любил. Так он  сказал  Пэн
вчера вечером. Он _ее_ любит.
   Слова падали как удары. Но девушка приняла их не  дрогнув.  Она  стояла
неподвижно, только нежно-розовый румянец отхлынул от  лица,  и  оно  стало
белым. Она не проронила ни слова.
   - Что ж ты молчишь? - крикнула мать. - Ты, верно,  хочешь  меня  убить,
Айрин?
   - _Тебя-то_ за что, мама? - ответила девушка твердо, но чужим  голосом.
- А говорить тут не о чем. Мне бы на минутку увидеть Пэн.
   И вышла из комнаты. Пока она подымалась наверх, где были комнаты  ее  и
сестры, мать растерянно шла вслед. Айрин вошла в  свою  комнату  и  вышла,
оставив дверь открытой и газовый свет зажженным.  Мать  увидела,  что  она
выбросила кучу каких-то вещей из ящиков секретера на его мраморную доску.
   Она прошла мимо матери, стоявшей в дверях.
   - Иди и ты, мама, если хочешь, - сказала она.
   Не постучав, она открыла дверь в комнату Пенелопы  и  вошла.  Пенелопа,
как и утром, сидела у окна. Айрин не подошла  к  ней;  направившись  к  ее
секретеру, она положила на него золотую заколку для волос  и  сказала,  не
глядя на сестру:
   - Эту заколку я купила сегодня, потому что у его  сестры  такая  же.  К
темным волосам она подходит меньше; но возьми. - Потом  заткнула  какую-то
бумажку за зеркало Пенелопы. - А это - то  самое  описание  ранчо  мистера
Стэнтона. Ты, верно, захочешь прочесть. - Потом положила рядом с  заколкой
увядшую бутоньерку. - Это его бутоньерка. Он ее оставил у своей тарелки, а
я потихоньку взяла.
   В руке у нее была сосновая стружка, причудливо перевязанная лентой. Она
подержала ее, потом, глядя в лицо Пенелопы, молча положила ей  на  колени.
Повернувшис