иостановилась  у
порога, прислушиваясь, не звякают ли спицы (больная  женщина  зарабатывала
себе на жизнь вязанием, но, боясь  пожара,  никогда  не  зажигала  лампу).
Однако сегодня все было тихо... Должно быть, она заснула - и  слава  богу,
ибо язык у нее переставал работать, лишь когда переставали работать  руки,
а Нелли так хотелось поскорее лечь!
   Она на цыпочках обогнула постель и, подойдя к лесенке, которая  вела  в
ее каморку, обнаружила, что кто-то поставил на  ступеньку  баночку  из-под
джема. Нелли чиркнула спичкой и, увидев в баночке кусок языка, а сверху  -
веточку остролиста, разрыдалась.


   Такие уж были здесь, на "Бойне", соседи у Нелли. Мясник сваливал языки,
ноги и жилы в таз с соленой водой, стоявший за порогом  бойни;  кто-нибудь
отвлекал мясника,  зайдя  к  нему  в  лавку  и  звякнув  колокольчиком,  а
кто-нибудь еще стоял на страже.  Много  соседи  Нелли  никогда  не  брали,
боясь, как бы старый шкуродер не догадался, если же учесть,  что  они  еще
делились добычей со всеми  обитателями  "Бойни",  то  получалась  и  вовсе
ерунда.



        "18"

   Рождественское утро в Ковентри; и все,  кого  еще  не  разбудили  дети,
проснулись от звона колоколов...
   Прикованная к  постели  женщина  внизу  сказала  Нелли,  что  это  Нора
напомнила про новенькую, когда делили обрезки  (Нора,  десятилетняя  рыжая
девчонка, которая была заправилой у них во дворе). Нора настояла  на  том,
чтобы вдове тоже дали порцию мяса - так оно будет по справедливости, да  к
тому же и ребеночек у нее болен. И  та  же  Нора  принесла  вчера  вечером
порцию Нелли вместе с порцией больной женщины, пока Нелли не было дома,  и
та же Нора положила на баночку  ветку  рождественского  остролиста,  чтобы
туда не залезли кошки.
   Нора была хитра на выдумки... Разве Нелли не согласна  с  тем,  что  на
рождество кто угодно может терпеть лишения,  только  не  дети  -  у  детей
_должны_ быть игрушки! Но игрушки стоят денег, а  лишь  у  немногих  отцов
была постоянная работа, таким  образом,  старшим  сестренкам  и  братишкам
приходилось самим заботиться о деньгах. Мальчишки - они все  пустоголовые:
только и знают драть глотку (песни петь), да и девочки тоже думают лишь  о
том, как бы купить на два пенни обрезков у  портных,  чтобы  потом  нашить
платья  куклам.  Однако  Нора  создала  из  детей  целые  команды  -  одни
отправлялись за город в поисках остролиста, другие ходили по  кладбищам  и
собирали увядающие венки и кресты из цветов; затем  даже  самых  маленьких
сажали за дело - они помогали вытаскивать цветы из проволоки, а отец Норы,
который когда-то работал в цветочном магазине, показал тем, что  побольше,
как из остролиста и проволоки делать  настоящие  рождественские  кресты  и
венки, которые дети потом продавали магазинам.
   Вот почему рождественским утром у многих  здешних  детей  окровавленные
пальчики, зато каждого ребенка ждет подарок в чулке...


   Толстуха полулежала на старой кровати с медной  спинкой,  накренившейся
набок, потому что колесико на одной из ножек было сломано; обе ее раздутые
ноги покоились в своеобразной люльке, созданной  из  одеял.  Редкие  седые
лохмы были закручены на бигуди, чтобы они не падали на лоб и не мешали  ее
налитым кровью глазам  внимательно  следить  за  тем,  что  происходит  за
окошком. Слюнявые губы шлепали, рассказывая про Нору, - она могла говорить
без конца про эту голубку, которая каждую неделю бегала с  ее  вязанием  к
ростовщику и делала все ее покупки и, милая девочка, выносила  помои  (но,
видно, не слишком часто, если судить по запаху).
   Спицы позвякивали в такт рассказу, и на этот раз Нелли охотно  слушала,
ибо Сил всю ночь плакал и теперь спал.


   Хотя Нора -  всеми  признанный  вожак  двадцати  семи  детишек  разного
возраста,  которые  населяют  окружающие  двор  домишки,  но,   продолжала
Толстуха, как ни странно, даже Нора ничего не может поделать  с  Брайаном,
этим бедным маленьким заморышем! Брайан совсем тут и не  живет,  но  порой
целыми днями торчит на нашем дворе (а  если  кто-нибудь  случайно  забудет
закрыть уборную, то он может просидеть всю ночь на стульчаке)  -  до  того
его тянет к животным, что он просто не в состоянии оторваться от бойни.


   Но должен же у Брайана быть где-то дом и родные,  откуда  все-таки  он,
спросила Нелли. Однако никто не мог бы ответить на этот  вопрос  -  просто
появился во дворе, точно с неба свалился, в тот день, когда рассвирепевший
бык ринулся на мясника, заставив его влезть  на  стропила.  Мясник,  точно
петух, кукарекал под крышей, зовя на помощь, и  когда  все  сбежались,  то
увидели никому не известного шестилетнего мальчика, который подтащил ведро
с водой к быку и стоял, гладя его по морде, пока тот пил. С тех пор Брайан
крутился  в  этом  мрачном  сарае,  лаская  животных  и  оказывая  мяснику
посильную помощь,  какую  может  оказать  маленький  мальчик,  когда  надо
забивать скот, освежевывать и рубить туши.
   Он всегда с головы до ног в крови и в навозе (ибо  нет  такой  силы  на
земле, которая могла бы заставить его умыться), а потому было бы совсем не
удивительно, если бы другие дети сторонились его - особенно Нора,  которая
так любит чистоту! Однако из окна-то видно, что на самом деле все  обстоит
иначе: сам Брайан не хочет ни с кем играть. Он почти не отходит от  дверей
бойни и тут же  ныряет  внутрь,  стоит  Норе  хотя  бы  посмотреть  в  его
сторону...
   Нелли тоже это заметила: казалось,  кровавый  храм  смерти,  в  котором
такой мрак  и  смрад,  был  единственным  местом  на  земле,  где  мальчик
чувствовал себя в безопасности...  И  все  же  при  виде  этого  одинокого
малыша, ласкавшего животных, которых он же будет потом  помогать  убивать,
по телу Нелли пробегали мурашки; слава богу, хоть  в  рождественское  утро
его не будет здесь: сарай закрыт и пуст - ни быков в нем, ни мальчика.


   Теперь Нелли, даже  если  бы  и  хотела,  не  могла  сбежать,  ибо  она
позволила накрутить себе на руки  новую  вязку  шерсти,  а  мотальщица  не
спешила. Только от рассказа про Нору и Брайана она перешла к рассказу  про
Нору и Ритиного отца...
   Дело в том, что отец Риты Максуэлл был одной из сложнейших проблем  для
всего двора (а следовательно, и для Норы): он кормил своих  гончих  сырыми
яйцами, взбитыми с портвейном - само собой, иначе и быть не могло, если он
хотел выиграть на собачьих бегах, - но кормить  одновременно  еще  и  свое
семейство он уже не мог. Даже когда он выигрывал, то  никому  не  говорил,
сколько выиграл, и, как правило, приходил домой, лишь истратив все деньги.
   Лавка ростовщика служит для бедняков своего  рода  банком,  куда  можно
принести свое добро, приобретенное в более счастливые времена, и  за  этот
счет жить, когда времена становятся хуже (а до тех пор  на  стульях  можно
сидеть и за столами можно есть - сберегательная книжка таких  возможностей
не дает). Вы, наверное, думаете, что Максуэллы только и делают, что  ходят
к ростовщику? Ничего подобного,  сказала  Толстуха,  и,  как  ни  странно,
добавила она, Нора поддерживает тут Ритину мать, а  та  предпочитает  жить
впроголодь, но не желает расставаться ни с мягким диваном, ни с кружечкой,
подаренной Рите, когда ее крестили. Нора говорит, что через карманы  этого
пройдохи Ритиного отца проходит уйма денег -  ни  у  кого  во  всем  дворе
столько нет, - просто надо его привести в чувство, и нечего с этим тянуть,
а закладывать вещи не дело, этак в доме одни голые стены останутся...
   Теперь наступила решающая минута. Все  знают,  что  в  прошлую  субботу
старый мерзавец выиграл, однако он опять не дал жене ни единого  пенни,  а
сам исчез. Рождество-то ведь на носу, и вот Рита со  слезами  прибежала  к
Норе и стала просить ее: пойди, мол, и уговори маму,  чтобы  она  ну  хоть
разочек... Но у Норы родилась другая мысль - просто чудо какая она умница!
- и она сказала своей подружке: "Оставьте вы свой диван и свою кружечку на
месте! Ткните вы его  хоть  раз  носом,  чтобы  он  задумался:  пойдите  и
заложите его воскресный костюм!"
   Так Нора одержала победу: костюм заложили, и теперь весь двор  пребывал
в волнении, потому как вчера поздно ночью старый мерзавец все-таки  пришел
домой...


   Внезапно донесшийся сверху  плач  оповестил  Нелли  о  том,  что  малыш
проснулся. Она сбросила  с  рук  остатки  мотка  на  кровать  и  опрометью
кинулась вон из комнаты. Но не успела она подняться к себе наверх,  как  в
домишке Максуэллов начался скандал, да  такой,  что  все  обитатели  двора
прильнули  к  окнам.  Нелли  только  подошла  к  своему  окну,  как  дверь
Максуэллов распахнулась и оттуда выскочила Рита, а вслед  за  ней  полетел
сапог, так, впрочем, и не настигший девочки, которая,  обливаясь  слезами,
успела укрыться в домишке Норы...
   В мгновение ока рассказ о  том,  что  произошло,  облетел  двор.  Утром
непредсказуемый Ритин папа  встал  с  постели  в  самом  что  ни  на  есть
благостном рождественском настроении. Съев  на  кухне,  где  стоял  аромат
говядины, жарившейся  в  печи,  яичницу  с  беконом,  "папка  послал  меня
наверх..." - захлебываясь слезами, еле слышно бормотала Рита и потом одним
духом выпалила: "Он сказал, чтобы я залезла к нему  в  выходной  костюм  и
взяла там пять фунтов в подарок для мамки!"
   Путь лидера усеян терниями. Как только этот рассказ облетел  двор,  все
забыли про чулки с рождественскими подарками и имя Норы  было  вываляно  в
грязи. Она должна была предвидеть, что наша Рита - безмозглая  простофиля:
да ей бы в  жизни  не  пришло  в  голову  обследовать  карманы  отцовского
костюма.



        "19"

   Но вернемся к тому, как проходило рождество в Мелтоне.  Для  Полли  это
оказалось все-таки чудо какое рождество: за ночь вся ее  робость  исчезла,
и, проснувшись в пять утра, она примчалась в  постель  к  Огастину,  чтобы
показать ему, что лежало у нее в чулке,  и  обнаружила,  что  любит  этого
нового Огастина не меньше, чем прежнего. Зато для Гилберта рождество  едва
ли было таким уж чудесным - для Гилберта,  этого  мелкого  Джека  Хорнера,
мрачно пережевывавшего горечь своих неудач.
   Дело в том, что Гилберт все свои надежды, связанные с принадлежностью к
либеральной партии, возлагал на предстоящие выборы,  но  на  этих  выборах
либералы потеряли в парламенте три четверти имевшихся у  них  ранее  мест.
Сам Асквит, их лидер, проиграл на выборах в Пейслл  своему  противнику  из
лейбористской  партии,  да  и  Гилберт  получил  свое  "прочное"  место  в
парламенте лишь большинством в 32 голоса - нечего сказать,  много  у  него
теперь надежд стать министром финансов, если либералы и  придут  к  власти
когда-нибудь!


   Как же такая катастрофа могла случиться? В то рождественское утро, едва
проснувшись, Гилберт стал ломать над этим голову.  Ведь  мы  же  поставили
лейбористов у власти, и, значит, только мы могли их  сбросить  -  в  наших
руках был козырный туз, иными словами, выбор вопроса, по  которому  должен
произойти раскол, а что же могло быть лучше для этой цели - разве  найдешь
более подгнившие воротца, способные рухнуть от удара шаром  лейбористов  и
выстоять,  дав  шару  либералов  проскочить,  чем  русский  заем,  который
предложил Макдональд; к  тому  же  это  лишало  консерваторов  возможности
начать шумную кампанию против большевиков! Достаточно  было  поднажать  на
то, что это преступное безумие - набивать золотом карманы  русских,  тогда
как _мы_ предлагаем положить его в карманы  наших  собственных  английских
бедняков,  и...  Возможно,  даже  не  пришлось  бы  наносить   лейбористам
последнего, сокрушительного удара  в  пах  и  пугать  избирателей  красной
опасностью - лейбористы и  так  сверзились  бы  с  лестницы,  а  либералы,
торжествуя, поднялись бы по ней.
   Вместо этого лейбористов сейчас в парламенте стало в три  раза  больше,
чем нас, а консерваторов - в десять раз больше... А получилось так потому,
что судьба выхватила туз  из  наших  рук,  когда  мы  как  раз  собирались
выложить его на стол: лейбористы преждевременно потерпели провал во  время
бури в стакане воды по поводу  ареста,  а  затем  освобождения  коммуниста
Кэмпбелла... Таким образом,  раскол  произошел  преждевременно,  и  дебаты
вокруг предоставления русским займа, которые должны были  бы  все  решить,
так и не состоялись; в руках у нас этот заем остался заготовкой,  успевшей
уже остыть ко времени предвыборных выступлений, тогда как она должна  была
бы докрасна раскалиться в горниле парламента.
   Вылезая из постели, Гилберт невольно снова подумал о  поистине  ослиной
глупости, которую проявил Макдональд во всей этой  истории  с  Кэмпбеллом:
сначала человека обвинили в подстрекательстве к  мятежу,  потом  обвинение
это сняли самым непостижимым образом, так  что  консерваторам,  право,  не
оставалось ничего другого, как поставить вопрос о доверии правительству...
Но тут Гилберту  пришла  в  голову  столь  странная  мысль,  что  он  даже
порезался бритвой: "А если бы Кэмпбелла не существовало, не изобрел бы его
Рамсей?" Короче говоря, не было ли  все  это  дьявольски  хитро  задумано,
чтобы  сорвать  дебаты  по  поводу  русского  займа?  Избежать   виселицы,
перерезав самому себе  горло  в  ночь  перед  казнью,  а  именно:  вынудив
консерваторов внести предложение,  на  котором  они  вовсе  не  собирались
настаивать? В таком случае...  Значит,  и  это  возмущение,  типичное  для
Рамсея Макдональда и вынудившее парламент проголосовать в последнюю минуту
так, как он того хотел... Значит, и оно было наигранным!


   Прикладывая к порезанной щеке  кровоостанавливающее  средство,  Гилберт
поспешил спуститься к завтраку;  ему  хотелось  до  появления  Огастина  и
Энтони проверить на Мэри свою идею насчет Макиавелли -  Макдональда:  ведь
если это так (говорил он, разбивая яйцо), значит, все делалось по подлому,
неэтичному расчету, а это в  глазах  людей  принципиальных  должно  навеки
заклеймить Рамсея и поставить его вне  игры.  Мэри  пожала  плечами.  Она,
безусловно,   считала   обсуждение   в   палате   общин   дела   Кэмпбелла
театрализованным представлением немного в стиле  "Алисы  в  Стране  чудес"
даже по мерилам старейшего парламента, каким является  английский,  а  это
кое о чем да говорит! Ведь сторонники правительства проголосовали за вотум
недоверия, в то время как две другие партии в панике изменили свое решение
и дружно  проголосовали  против  -  собственно,  они  бы  сорвали  решение
правительства покончить самоубийством простым большинством  голосов,  если
бы поправка Саймона не дала правительству возможности  вторично  поставить
вопрос о  своей  смерти...  Но  _было  ли_  дело  Кэмпбелла  действительно
состряпано Рамсеем, как предполагает Гилберт,  в  этом  Мэри  сомневалась.
Наверное, и сам Рамсей не мог бы ответить на этот вопрос, потому что  (как
частенько говорил  Джереми,  и  потому  это  назвали  "Законом  Джереми"):
"Главный талант государственного  деятеля-идеалиста  состоит  в  том,  что
честная правая рука его, по счастью, не знает, что подсознательно затевает
бесчестная левая". Короче говоря, в политике столь же  часты  неосознанные
мотивы и побуждения, как и в поэзии...
   Тем  временем  Гилберт  заговорил  о  других  проблемах,  связанных   с
выборами: о печальном положении дел с "воссоединением" партии,  когда  обе
стороны наносили друг другу такие раны, что  начиналась  гангрена,  всякий
раз как Ллойд Джордж и партийная машина вступали в контакт;  о  выключении
из кампании  либерального  Уэльса  -  так  и  кажется,  что  Ллойд  Джордж
расставил по всему краю доски с надписью "Вход воспрещен"; и  о  замке  на
капиталах Коротышки, перекрывшем столь важный для партии приток средств.
   Мэри что-то сказала... Да, конечно, согласился  Гилберт,  важны  не  те
места, которые мы не могли не потерять из-за невыполнения обязательств,  а
те места, за которые мы дрались и которых  не  сумели  получить.  О  каком
моральном  духе  партии  может  идти  речь,  когда  отказ  Ллойд   Джорджа
финансировать свою избирательную кампанию оставил столь многих без дела, а
избирателей - без кандидата?
   - Ты меня слушаешь, дорогая? - спросил Гилберт, и Мэри сказала, что да,
слушает...
   Но неужели Гилберт не понимает, думала она, что означает эта "скупость"
- просто Ллойд Джордж не хочет рисковать и выигрывать на выборах, пока жив
Асквит! Тут она вспомнила то, что рассказывал ей Джон  Саймон:  как  после
прошлых  выборов  Гилберт  Мэррей  хотел,  чтобы  Асквит  стал  во   главе
правительства с помощью лейбористов, а не наоборот...  Да,  но  тогда  ему
пришлось бы найти местечко и для нашего маленького дружка, а этого  Асквит
даже и обсуждать не пожелал...  Значит,  Асквит  тоже  постарается,  чтобы
партия не победила на выборах, поскольку тогда придется дать высокий  пост
Ллойд Джорджу, а когда два таких лидера жаждут поражения,  едва  ли  можно
сомневаться в том, что так оно и будет!
   - Ты меня слушаешь, дорогая? - снова  спросил  Гилберт,  и  Мэри  снова
сказала, что да, слушает...
   Значит, либеральная партия обречена, решила Мэри: слишком долго  ждать,
пока один из двух лидеров умрет. Она внимательно посмотрела на  мужа.  Что
станет делать Гилберт, когда обнаружит, что собственные лидеры обрекли его
на сорок лет блуждания в пустыне? Переметнется к кому-то  другому,  но  _к
кому_?
   Или... Да нет, Гилберт, конечно, никогда не выйдет из своей партии!  Он
был либерал и по рождению, и по воспитанию. Три века тому назад  такой  же
"круглоголовый" Гилберт купил Мелтон у разорившегося роялиста, и с тех пор
отсюда шли в палату общин сначала виги, а позже - либералы... И все же она
не могла выбросить из головы еще один злой афоризм  Джереми  (то,  что  он
сказал об Уинстоне Черчилле, который недавно вышел из либеральной  партии,
явно не  желая  поддерживать  находящихся  у  власти  социалистов):  "Нет,
человек принципиальный никогда не отрекается от своей партии - он  клеймит
позором партию за то, что она отреклась от него и его принципов".


   Тут двери отворились, и вошел обаятельный молодой друг  Огастина,  этот
американец, мистер  Фейрфакс,  которому  не  терпелось  отведать  копченой
селедки и который сейчас с  радостью  обнаружил,  что  в  этом  изысканном
английском доме к завтраку подают и кофе - не только чай.
   К тому же юный мистер Фейрфакс считал для себя высокой честью  быть  на
рождестве гостем выдающегося  английского  государственного  деятеля.  Его
всегда учили с большим уважением относиться  к  английской  палате  общин,
поскольку вся американская политика - сплошное мошенничество.



        "20"

   Париж призывал Энтони, и он не собирался долго задерживаться в  Англии,
но ему хотелось здесь поохотиться.
   На одной из карточек, приколотых в холле, значилось,  что  в  аббатстве
Тоттерсдаун  состоится  сбор  охотников  в  День  подарков  [второй   день
рождества, когда слуги, письмоносцы, посыльные получают подарки], и Энтони
втайне понадеялся, что Мэри предложит ему лошадку.  Но  Мэри  посоветовала
подождать, поскольку в День  подарков  никогда  серьезно  не  охотятся,  а
просто собираются, чтобы размяться после обильных рождественских ужинов, и
добрая половина графства шагает следом за охотниками пешком (про  себя  же
Мэри решила, что за ним надо присмотреть, если уж она возьмет его с собой,
а в такой сутолоке, какая бывает в День подарков, это едва ли возможно).
   Итак, в День подарков Мэри отправилась на охоту  лишь  в  сопровождении
грума. Но Энтони хотелось если не участвовать, то хотя бы посмотреть,  как
это происходит, и он уговорил Огастина прогуляться туда через холмы (Полли
же, как она ни упрашивала, оставили дома).


   По пути Огастин описал своему гостю аббатство: дом, который они увидят,
построен "в псевдовикторианском стиле, хотя на самом деле сооружен  еще  в
средние  века".  После  упразднения   монастырей,   рассказывал   Огастин,
разношерстные владель