го осесть здесь, в таком захолустье, в ничем не  примечательном  местечке
Нью-Блэндфорд, и водить компанию с ничем не примечательными мальчишками  и
девчонками. В  самом  деле,  кто  же  все-таки  этот  малый?  Какой-нибудь
английский лорд? Потому что это был отнюдь не дикарь из зарослей,  о  нет,
сэр! Хотя волосы у него подстрижены  так,  точно  он  их  пилой  пилил,  а
одежонка на нем до того выношена, что просвечивает насквозь, и  воняет  от
него морем, точно он всю жизнь торчал на палубе, она готова  на  весь  мир
объявить, что он не из простых, а с образованием,  да  еще  с  каким!  Это
птица высокого полета, и, где он ни  очутись,  высокий  полет  этот  сразу
будет виден... Эй, сестренка, у тебя комбинация торчит!..
   В самом деле, Сэди (хоть она и не втрескалась в него по  уши,  как  Ри)
вдруг поняла, что вечно валять дурака... Бог ты мой, слишком она  привыкла
к заведенным в "стае" порядкам и распустила вожжи! Нет, надо взяться за ум
и последить  за  манерами...  А  ну,  Крошка-Замарашка,  иди  за  мылом  и
отмойся!..
   Словом,  Сэди  повернула  регулятор  на   "жарко",   и   Огастин   стал
реагировать. Да, Сэди, конечно, знала все  секреты  своего  дела  и  умела
обойти закон, а после истории с Джейнис Огастин стал все больше  и  больше
подумывать о том, как бы сбежать  отсюда.  И  вот,  подавив  усилием  воли
отвращение к запаху, который всегда сопутствовал Сэди, он принялся  ходить
на  ее  семинар  по  правонарушениям  и  впитывал  в  себя  все   указания
"эксперта". Эта Сэди - лихая девчонка и знает все  тонкости  ремесла,  она
может даже оказаться полезной, если придется делать прорыв...
   Ну нет, тут стоп! Одно дело - на  правах  приятеля  проводить  время  с
Сэди, даже выуживать из нее нужные сведения, и  совсем  другое  -  принять
помощь от столь вульгарного существа... Правда, на какую-либо практическую
помощь от всех остальных нечего и рассчитывать! О господи, до чего же  ему
здесь осточертело! Даже расставаться  ни  с  кем  не  жаль,  разве  что  с
Расселом (и еще, в последнюю минуту вспомнил он, с Ри).
   До чего же ему хотелось домой!



        "20"

   А дома... В Мелтоне главной темой разговора по-прежнему  была  Нелли  и
то, как ей зарабатывать на жизнь.
   - Вот что, - сказал однажды Уонтидж миссис Уинтер. - А почему бы ей для
начала не позаниматься с Тедовыми детьми?
   Того самого Теда, что жил в Ковентри и у которого было семеро  детей...
Дело в том, что у Теда нынче  имелся  не  только  сарай,  где  он  собирал
гоночные велосипеды и всякие "чудеса", которые сам  изобретал,  -  у  него
теперь был механик и мастерская, где  стояли  "свифты",  "раджуитворты"  и
насосы, а также собственный домик. (Отдельный. И  нестандартный.)  Словом,
Тед уже поднялся на ступеньку выше  тех,  кто  посылает  своих  детишек  в
государственную школу...  В  любой  же  другой  школе  надо  такую  прорву
платить, а ребят-то ведь семеро! Подумать только, есть частные школы,  где
хватает нахальства требовать по восемь гиней за  семестр!  Так  что,  если
Нелли станет обучать его детишек, оба от этого только выиграют...
   Миссис  Уинтер  и  мистер  Уонтидж  как  раз  закончили  обед  (старшие
горничные приходили в комнату экономки только на  пудинг,  а  потому  двое
старых друзей были снова одни).
   - Хотите не хотите, - продолжал Уонтидж, - а ничего другого она ведь не
умеет.
   - Всю жизнь занималась только тем, что детей  производила  на  свет.  А
сколько лет его Джорджу? - осведомилась миссис Уинтер.
   - Четырнадцать, так что он из школьников уже вырос. Работает с отцом. А
кроме него, только последние двойняшки - мальчики.
   - По сколько же им лет?
   Он на мгновение задумался.
   - Да сразу после войны родились. - (Значит, лет по пять, а остальные  -
девочки...  Миссис  Уинтер  вздохнула  с  облегчением.)  -  Но  только,  -
продолжал Уонтидж, - на Тедди она  не  слишком  разживется.  Одна  еда  да
комната будут стоить ей около фунта, а то и больше,  с  ребенком-то:  цены
ведь нынче бешеные.
   - Хозяйка платит ей два шиллинга за час.
   Уонтидж фыркнул.
   - Такую прорву с Теда нечего и спрашивать! Он пошлет ее подальше.  Ведь
это в два раза больше, чем он платит своему механику!  -  Он  помолчал.  -
Понимаете, Тед - это для Нелли только начало, вроде первое звено, а  потом
она составит себе цепь - ну, звена в три.
   - Тогда у нее будет очень мало времени для мальчика.
   - Ну и что? Будет платить шесть пенсов за присмотр. Главное для  нее  -
заработать, чтобы он с голоду не помер. А то ведь годика через два он  уже
будет есть, как ястреб.
   Миссис Уинтер подумала с минуту и изрекла:
   - Напишите Теду, посмотрим, что он скажет.
   Уонтиджу надо было еще позаботиться о вине для сегодняшнего ужина,  но,
прежде чем покинуть комнату, он с порога спросил:
   - А фортепьяны? - И, услышав ответ миссис Уинтер: "Нет, она  ни  единой
ноты сыграть не может", добавил: -  А  Теду  наверняка  нужны  фортепьяны.
Пусть поучится по почте - много времени это у нее не займет.
   И с этим он вышел.


   "Надо же, Тед-то стал какой, - думал Уонтидж, твердой рукой откупоривая
бутылку кларета. - Неплохо он пробился, Тед... Одна вот беда - уж больно у
него детишек много..."
   _Тед_... Родились они неподалеку от Бинли - Фред и Тед Уонтиджи.  В  ту
пору в Бинли еще не было шахт, и братья родились на ферме,  принадлежавшей
одному джентльмену; отец их служил там скотником, пока бык не пропорол ему
рогом пах, отчего он и умер. К тому времени оба его  сына  были  по  горло
сыты коровами (Фред и по сей день терпеть не мог молоко - даже с чаем),  а
потому, когда Фреду представился случай поступить в услужение к владельцам
Стамфортского замка, он сразу ухватился за эту возможность: еще бы,  такие
предложения не сыплются с неба! Правда, у Фреда уж очень  подходящая  была
фигура и осанка, чтобы служить в господском доме... А Тед  был  тонконогий
коротышка - ни ростом, ни икрами он  для  ливрейного  лакея  не  вышел,  а
главное, ничего не мог с собой поделать: вечно ухмылялся во  весь  рот.  И
вот хозяин отца заплатил за ученичество, и Теда отправили в город Ковентри
к дяде в обучение.
   Дядя  Теда  был  одним  из  последних  старых  мастеров-ткачей,   чьими
стараниями  в  свое  время  так  прославились  ленты,  изготовлявшиеся   в
Ковентри: там  умели  ткать  по  шелку  даже  замысловатые  портреты.  Эти
затейливые   изделия   создавали    надомники,    объединявшиеся    вокруг
какого-нибудь одного движка, но ткацкие фабрики стали теснить их с рынка -
нынче  такой  надомник  на  своем  станке  едва  мог  заработать  себе  на
пропитание  (ведь  запретили  использовать  детей,  чтобы  крутить  ножной
привод, а на этом можно было изрядно  сэкономить).  Тед  понял,  что  дело
дрянь и, как только отработал свое ученичество, тут же  бросил  ремесло  и
перекинулся на велосипеды. Учиться ему приходилось заново, и  он  поступил
на завод Хамбера.
   А тут умерла королева, и черные ленты потребовались в  таком  изобилии,
что их продавали не на метры, а на мили:  черные  атласные  -  девочкам  в
косы, черные шелковые - на мужские шляпы, черные бархатные -  на  дамские.
Ну и, конечно, креп - сколько его ни производили, все равно не  хватало...
Фред считал, что у брата его не все дома: мог на худой конец взять ссуду в
банке и подработать, установив ткацкие станки, потому как ведь  не  только
сопливые девчонки ткали ленты, была работа и для ткачей. "Не все  дома..."
Но так ли это? Вот теперь у братца Теда есть любящая жена и разрастающийся
выводок, от которого одни беды; есть  красивый  домик  с  тремя  комнатами
наверху и двумя внизу и своя велосипедная мастерская. А у него...
   Фред вздохнул. Но чувство жалости к себе длилось  недолго,  в  конце-то
концов, он же обеспеченный человек... Хотя жить в услужении не  так  уж  и
сладко, но все же... "Старые  слуги",  есть  у  них  сбережения  или  нет,
голодать они не будут, если, конечно, работают у настоящих джентльменов. А
в Ковентри многие голодали, или жили на  грани  голода,  или  голодали  до
недавних пор, потому что теперь положение вроде бы стало  выправляться.  У
Теда даже нос отсекло куском стекла во время волнений в Родгейте, когда  в
День мира разгромили магазин Данна пять лет тому  назад  (толпа  осатанела
тогда при виде очередной леди Годивы, _застегнутой на все  пуговицы_)  [по
преданию, леди Годива  (XI  век),  жена  лорда  Ковентри,  просила  своего
супруга избавить Ковентри  от  губительных  налогов,  и  он  дал  согласие
сделать это, если она днем проедет нагая по рыночной площади; леди  Годива
проехала по площади, прикрывшись лишь своими длинными волосами].
   Уонтидж в тот вечер послал брату письмо и три дня спустя получил ответ.


   Последний разговор Мэри с  трижды  потерпевшей  Нелли  закончился,  как
всегда, ничем: роковые слова так и не были произнесены. Отдать  ребенка  в
приют или на усыновление - какой еще  выход  можно  придумать,  раз  Нелли
должна работать? Но Мэри была просто не в  состоянии  этого  сказать,  тем
более что сама мать так вовсе не думала - с каждым  днем  это  становилось
все яснее. А теперь, оказалось, и хорошо, что ничего не  было  сказано,  -
миссис Уинтер пришла и сообщила, что проблема  решена  и  все  устроилось:
Уонтидж получил ответ от своего брата из Ковентри, и Нелли может переехать
туда (_вместе_ с ребенком) на квартиру, которую он для нее нашел, и давать
почасовые уроки - детям почтенных лавочников и прочим...
   Мэри вздохнула с огромным облегчением,  правда,  к  чувству  облегчения
примешивалась легкая досада от того, что с  ней  даже  не  посоветовались:
придумали все сами, сами все и исполнили, без всякой помощи с ее  стороны,
а она ведь столько для Нелли сделала... И тем не менее чувство  облегчения
преобладало над всем остальным, а лицо экономки, когда она  сообщила  Мэри
свою новость, сияло, как луна в полнолуние.  Через  две  недели  приезжала
мисс  Пенроуз  (настоящая  гувернантка),  так  что  проблема  решена  была
вовремя, и - господи! - какая тяжесть свалилась у Мэри с души!


   Всю первую половину августа  погода  стояла  сырая,  но  сегодня  снова
выглянуло солнце. Ярко пламенели пионы, и, когда Мэри, перегнувшись  через
подоконник, посмотрела на свой залитый солнцем августовский сад,  вид  его
напомнил ей картины Рубенса  -  и  красками,  и  пышностью  форм  (и  даже
запахом). Внизу на террасе дятел молотил клювом небольшую змею, угревшуюся
и заснувшую  среди  маков,  по  всему  парку  пели  птицы,  вознося  хвалу
выглянувшему после  дождя  солнцу,  а  где-то  среди  деревьев,  невидимая
отсюда, пела Полли.
   На бархате лужайки черный дрозд сражался с червяком, а за  лужайкой,  в
тени раскидистого кедра - ну, прямо полотно  Ренуара,  исполненное  вечной
красоты! - спала в своей колясочке, обитой шелком, Сьюзен-Аманда; рядом на
раскладном парусиновом стуле сидела Минта, приспустив соломенную шляпу  на
глаза, одной рукой она тихонько покачивала коляску,  а  в  другой  держала
шестипенсовый любовный роман.
   Тут  Мэри  увидела  и  Полли:  дочурка  медленно   шла   по   траве   -
медленно-медленно, в надежде, что на плечо ей сядет малиновка (а  у  Полли
очень ладились отношения с малиновками). Небо  было  молочно-голубое,  как
крыло ангела... Сердце Мэри переполнилось счастьем, так что, казалось, оно
сейчас разорвется; каждой клеточкой своего существа  -  от  макушки  и  до
кончиков пальцев на ногах - Мэри радовалась жизни.
   Раскрутив до конца спираль песенки, Полли отошла от старого,  усеянного
гнездами ракитника, на котором любила  посидеть,  там,  где  ствол  словно
вырастает из зарослей цветущего кустарника (от него все еще сладко  пахло,
даже сейчас, когда цветы уже  сошли),  и,  отчаявшись  поймать  малиновку,
принялась тихонько пробираться  к  партеру,  обсаженному  стеной  самшита.
Здесь был устроен небольшой круглый бассейн для золотых рыбок,  окруженный
каменным  парапетом,  вода  в  нем  пестрела  лилиями,  а  посредине   бил
фонтанчик. И здесь, глядя в пруд, сидел один  из  самых  близких  и  самых
верных друзей Полли - бронзовый человек в натуральную величину. На  голове
у него красовалась плоская, как у священника, шляпа, но поскольку  на  нем
больше ничего не было, если не считать крылышек  на  ногах,  то,  по  всей
видимости, он не был священником. Скорее всего (думала Полли), он  индеец,
потому как совсем шоколадный.
   Полли взобралась к нему на колени и зашептала на ухо, время от  времени
вздрагивая от попадавших на нее брызг; ведь теперь, когда  исчез  Огастин,
все секреты она поверяла ему.



        "21"

   В Америке мода на Куэ уже сходила на нет, но молодежь так редко  шагает
в ногу со временем, что Ри каждое утро, выкатившись  из  кровати  в  мятых
пижамных штанах (все лето она спала без куртки)  и  став  перед  зеркалом,
по-прежнему  повторяла  магические  слова:  "С  каждым  днем  я  во   всех
отношениях делаюсь все лучше и лучше". По  всей  вероятности,  она  хотела
этим сказать,  что  становится  все  привлекательнее.  Затем  она  кулаком
протирала глаза и, еле продрав их, смотрела, не выросла ли у нее  за  ночь
грудь и не стало ли больше волос под мышками. После чего, обернув  зачатки
бюста махровым полотенцем, она шлепала в ночных туфлях вниз, на кухню.
   Но сегодня, чистя зубы над раковиной, Ри с трудом подавляла тупую  боль
в сердце, а потом, когда, одевшись, села за стол  есть  кашу,  ни  к  чему
притронуться не могла. Неуклюжий младший братец, проходя мимо, толкнул  ее
стул, и она чуть не  разрыдалась:  жизнь  казалась  ей  бессмысленной,  ей
хотелось умереть. Сестренка верещала, не желая есть сливы,  Эрл  играл  на
окарине, а мать бубнила и  бубнила  не  переставая  -  так  стучат  колеса
мчащегося поезда... А Ри хотелось побыть одной, она вышла во двор и  целый
час просидела в полумраке уборной, глядя на  мошек,  которые  танцевали  в
солнечном луче, проникавшем сквозь отверстие в виде сердца - "специалисты"
прорубали его повыше, но так, чтобы видно было, есть ли кто внутри.
   Не может этого быть, не может! Когда  Джейнис  рассказала  о  том,  как
Огастин ее оскорбил, Ри ушам своим  не  поверила:  Джейнис  врет,  мерзкая
старуха, жена Потифара! [в Библии и Коране - жена египетского  царедворца,
у которого был в услужении Иосиф; Иосиф бежал от ее посягательств,  бросив
свою одежду; это позволило ей обвинить его в дурных намерениях, и  он  был
заточен в темницу] Ведь он же совсем не такой, уж кому это знать,  как  не
Ри! Но он наверняка слышал, что говорит про него Джейнис, и, однако, никак
не опроверг этих россказней - ни при всех, ни в разговоре с кем-либо.  Тут
в душу Ри начали закрадываться сомнения, и с каждым днем они одолевали  ее
все больше...
   - _Ри-и!_ Чертова девчонка, куда ты запропастилась?! Расс пришел!
   Пронзительный голос принадлежал ее матери, и Ри ничего  не  оставалось,
как наконец выйти из темноты. Сначала ее отвыкшие от света глаза различили
лишь мать, выливавшую помои в канаву, отмахиваясь  от  мух,  а  потом  она
увидела "додж" Рассела. Он заехал, чтобы сказать, что "стая" двинулась  на
озеро купаться. И Ри помчалась  наверх  за  купальным  костюмом,  от  души
надеясь, что ей повезет и она утонет.


   Брат Рассела погиб смертью героя, удирая от  полицейских,  следящих  за
соблюдением сухого закона, а потому, когда надо было ехать за  спиртным  в
ту закусочную на шоссе, что ведет в  Нью-Милфорд,  посылали  кого  угодно,
только не Рассела, ибо  хватит  и  одного  покойника  в  семье.  Зато  все
остальные мальчишки ездили по очереди. Огастина сначала держали в  стороне
как гостя и чужака; он же, узнав об этом, тотчас заявил, что так  дело  не
пойдет, и теперь, после  "оскорбления",  нанесенного  им  Джейнис,  "стая"
наконец изменила к нему отношение. Для начала ему разрешили ехать только в
качестве пассажира, чтобы показаться  хозяину  "Гостиницы  Утренней  Зари"
Мики Малдуну и узнать дорогу, ибо ребята  предпочитали  менять  маршрут  и
почти никогда не возвращались тем путем, каким ехали на дело. Но завтра, в
воскресенье (вообще-то поездка должна была состояться сегодня, но  сегодня
все машины были заняты из-за экскурсии на озеро),  он  уже  поедет  сам  в
стареньком "додже" Рассела.
   Его не слишком волновала  возможность  погони  или  облавы  со  стороны
федеральных агентов, поскольку Мики Малдун, уж конечно, закупил их всех  с
потрохами, - нет, волновало Огастина то, что машина может сломаться, а его
познания по части автомобилей ограничивались надежным "бентли",  что  едва
ли могло пригодиться, если  сломается  дряхлый  "додж".  Или  какой-нибудь
полицейский вдруг попросит водительские права, а у него их  нет:  начнутся
расспросы.
   Но до завтра об этом можно не беспокоиться, а сейчас поедем на озеро  и
будем купаться, думал он, залезая в  купальном  костюме,  приобретенном  в
лавке, к кому-то в машину... И Рассел, и Ри - вся  компания,  включая  его
самого, - были в толстом трикотаже и серже! В Англии после войны  со  всей
этой ерундой было покончено: молодые британцы  из  высших  слоев  общества
объявили теперь, что оба пола должны отбросить стеснительность и,  подобно
шведам, купаться вместе в чем мать родила. Но здесь закон  и  нравы  равно
запрещали плавать  даже  в  бумажном  трикотаже,  потому  что  он  слишком
облегает тело, - здесь требовался костюм, шерстяной, длинный, с  рукавами,
и даже у мужчин была маленькая юбочка. Что  же  до  девушек,  то  они  для
купания накручивали на себя куда больше, чем в любых других случаях.



        "22"

   Озеро лежало неровным овалом высоко в горах, и с  плотины  (откуда  они
иногда ныряли) открывался чудесный вид на  раскинувшийся  внизу  край.  Вы
сворачивали  с  Нью-Милфордского  шоссе  у   старой   выцветшей   надписи,
гласившей: "НИКАКИХ автомобилей,  НИКАКОЙ  охоты,  НИКАКОЙ  рыбной  ловли,
НИКАКОГО купания. Это Относится Ко Всем", но, видимо, никто не обращал  на
эту   надпись   внимания,   и   все   пользовались   озером,   как    кому
заблагорассудится. От этой  надписи  ехать  дальше  надо  было  по  плохой
дороге,  среди  сосен.  Вскоре  она  разветвлялась:  один  проселок  круто
спускался вниз к плотине, другой,  петляя  среди  деревьев,  вел  к  более
мелкому концу озера в  миле  от  развилки.  На  сей  раз  передняя  машина
повернула  к  плотине,  но   все   остальные   громко   загудели,   машины
остановились,  и  разгорелся  спор,  в  итоге  которого  выяснилось,   что
большинство за то, чтобы ехать "на наш остров"...
   Этот сказочный островок, который  они  обнаружили  и  присвоили,  лежал
где-то посредине, если ехать вдоль озера, в излучине берега. Находился  он
в бухточке, скрытой от глаз, увидеть его можно было, лишь  подойдя  совсем
близко, и с плотины  добраться  до  него  было  нельзя.  Поскольку  "стая"
никогда не разделялась, любители нырять с высоты вынуждены были сдаться, и
вся компания, продолжая спорить, затряслась по давно не езженному проселку
к более мелкому концу озера.
   Добравшись наконец до озера, они  выключили  моторы  и  шумной  гурьбой
высыпали на крошечный пляж. Там они обнаружили семейство на  отдыхе:  отец
спал, накрыв шляпой глаза от солнца; мать возилась с банками и  картонными
стаканчиками; детишки с  визгом  плескались  в  мелкой  воде,  а  ярдах  в
двадцати от берега бабушка  плавала  на  автомобильной  шине.  "Стая",  не
обратив на все это семейство - в том числе и на мальчика с девочкой  -  ни
малейшего внимания,  словно  победоносная  армия,  прошествовала  мимо,  а
вернее, шагнула через - и двинулась дальше.
   До бухточки с крошечным островком, который так их привлекал, можно было
добраться только отсюда, причем минут двадцать по крайней мере  надо  было
идти по камням, перепрыгивая с глыбы на глыбу, когда  с  одной  стороны  -
непроходимый лес, а с другой - само озеро. Это была их тайна, этот остров,
где березы клонились  над  водой,  -  остров,  о  су