ть им отпуск, было принято в апреле, а
теперь, значит, им его отменили.
   - Но Рем-то болен - у него же обострился неврит. Он сейчас на лечении в
Висзее. Кто же примет на себя командовать когда взовьется красная ракета?
   - Разве ими сейчас не командует фон Крауссер?
   - Какая это все-таки глупость - давать штурмовикам  отпуск!  -  буркнул
кто-то. - Я знаю, они, конечно, ужасные бездельники, но как-никак их около
двух миллионов, и армия дважды подумает, прежде чем выступить против силы,
которая по своей численности в десять раз превосходит ее.
   - Это безумие, это же значит сделать фюрера добычей для армии!
   - Но зато _нас_  мобилизовали,  так  что,  видимо,  фюрер  предпочитает
опираться на _нас_, - объявил Эрнст, самый молодой из  них,  надувая  свою
эсэсовскую грудь.
   - ТИХО, там в рядах!
   Все щелкнули каблуками, вытягиваясь в струнку, а Эрнст прошептал, почти
не разжимая губ:
   - Но где же фюрер?
   - Да тут, неподалеку, он был сегодня в Эссене на свадьбе  Тербовена,  -
так же шепотом, точно чревовещатель, произнес его друг Ганс. - Мой брат...
   "Ехать в Эссен на свадьбу?! - подумал Эрнст. - В такое-то время!  Бьюсь
об заклад, что на самом деле он ездил туда встретиться с Крупном..."


   Но вот вокруг дома расставили охрану. Эрнст и Ганс заняли свои места на
открытой террасе, уставленной лаврами и олеандрами в кадках, куда выходили
окна ресторана.
   - Вот и хорошо! - сказал Ганс. - По крайней мере мы  хоть  увидим,  кто
приедет.
   - Пока что-то никого нет, - заметил Эрнст, скосив  глаза  вбок,  но  не
поворачивая головы, на случай если за ними наблюдают, ибо в соседней  паре
стоял на карауле темноволосый юноша - Шелленберг, любимец Гейдриха...
   Следующие полчаса они провели, вышагивая по террасе пятьдесят  ярдов  в
одну сторону и пятьдесят в  другую,  и,  хотя  черный  эсэсовский  мундир,
брюки-галифе и высокие сапоги неплохо выглядят на стройном молодом  парне,
сейчас они не казались Эрнсту идеальной экипировкой для жаркого дня в этой
парилке - долине  Рейна.  Внизу  под  ними  вился  сам  Рейн,  испещренный
гусеницами баржей, а за ним холмы с виноградниками по склонам - Семигорье,
увенчанное грозовыми тучами, казавшимися  белыми  на  солнце.  Над  Бонном
колыхалось марево, так что видна была лишь  верхушка  высокой  Минстерской
башни, да и здесь можно было укрыться от  зноя,  лишь  шагая  возле  самой
стены отеля.
   - Уф! - произнес Эрнст. - Ну и духотища!
   - Будет гроза, - сказал Ганс.  И  добавил:  -  Интересно,  приехал  уже
кто-нибудь или нет?
   - Давай заглянем, как будем проходить мимо окон.
   Минутой позже Ганс воскликнул:
   - Ого! Он _сам_ тут - ведь это же фюрер!
   - _Не может быть!_
   Забыв об осторожности, оба молодых человека так резко повернули головы,
что чуть не сломали себе шею. А вскоре и вовсе остановились, тараща глаза,
- увы, так уж странно устроены окна, что из них можно смотреть  наружу,  а
снаружи внутрь нельзя: зеркальное стекло отражало ярко-синее  небо,  горы,
грозовые тучи,  даже  их  собственные  дурацкие  физиономии,  те  же,  кто
находился внутри, казались лишь темными бесплотными призраками.  И  однако
же, фюрер, несомненно, был там - он мерил  шагами  зал,  покусывая  ноготь
мизинца. Рядом с Гитлером шагал Геббельс... А в глубине это Геринг или  не
Геринг?
   - Геринг был с ним в Эссене, - сказал Ганс. - А потом  говорили,  будто
он вернулся в Берлин... Ну, конечно  же,  это  он  -  вон  там  мой  брат,
Фридрих! - взволнованно добавил он.
   - Где?
   - Вон там, вместе с другим адъютантом, Брюкнером.
   Так вот он какой, этот Фридрих, человек с  каменным  лицом,  совсем  не
похожий на Ганса и такой высокий, даже выше Брюкнера, собственно выше всех
в зале. Сгорая от зависти, Эрнст подумал, что  наверняка  его  выбрали  за
мускулатуру, а не за ум... Он знал, что Фридрих на пятнадцать  лет  старше
Ганса и не родной ему брат, а всего  лишь  сводный  -  собственно,  они  с
Гансом почти  не  встречались,  и  тем  не  менее  то,  что  у  Ганса  был
родственник  среди  приближенных  фюрера,  создавало  ему  в  глазах  всех
известный ореол, даже в глазах Эрнста.
   Отражение в стекле заколебалось, и  наша  парочка  поняла,  что  к  ним
присоединился  кто-то  третий.  Они  обернулись  -  и   обомлели,   словно
мальчишки, застигнутые на месте  преступления  у  банки  с  вареньем:  они
увидели такое, что хуже некуда - рядом  с  ними  стоял  этот  подлипала...
Однако опасный пришелец не произнес ни слова - только, как они,  глазел  в
стекло.
   Вдруг  (словно  кто-то  решил,  что   терпение   их   подверглось   уже
достаточному испытанию) на солнце нашла туча, отражение в стекле  померкло
и, наоборот, словно ожили и обрели плоть  призраки  за  стеклом.  Да,  это
действительно  был  доктор  Геббельс,  и  он  неотрывно   смотрел   своими
блестящими глазами на фюрера - так  смотрит  хорек,  пытаясь  предугадать,
куда прыгнет заяц... Губы его шевелились, казалось,  он  что-то  доказывал
фюреру, убеждал его, но, естественно, сквозь толстые зеркальные стекла  не
было слышно ни слова - не то что слова, ни единого звука.
   - Совсем как в старом немом фильме, - заметил Ганс.
   - Да, - согласился Шелленберг. - Только нет субтитров, которые поясняли
бы, что происходит.
   Тем временем небо потемнело. Вспыхнула молния, ударил гром и  -  хлынул
дождь. Он полил стеной. Трое молодых людей повернулись спиной к  стеклу  и
прижались к нему, ища укрытия. Раскаты грома  следовали  один  за  другим,
зигзаги молний призрачным светом озаряли поистине вагнеровский  пейзаж,  а
дождь хлестал, и под порывами внезапно налетавшего ветра  низко  клонились
верхушки деревьев.
   Холодная вода медленно стекала по спине Эрнста, когда что-то -  он  сам
не знал, что именно, - заставило его повернуть голову,  и  там,  за  своим
плечом, по другую сторону стекла, в каком-нибудь дюйме или двух от себя он
увидел лицо фюрера, выглядывавшего наружу.
   У него был взгляд человека, поглощенного какой-то неотвязной мыслью,  -
мутный, бегающий, стеклянный, ни на чем не  задерживающийся  и  ничего  не
видящий взгляд.



        "24"

   Наконец буря промчалась. Где-то за  отелем  садилось  солнце,  но,  как
только внутри зажгли свет, занавеси  на  окнах  задернули,  и  теперь  уже
смотреть было не на что.
   Пройдоха ушел, и два друга  зашагали  по  террасе  в  надежде  хотя  бы
согреться, раз нельзя обсохнуть. Затем наступила темнота и по всей  долине
вспыхнули точечки огней, а совещание все продолжалось.
   Один за другим засветились буксиры на реке, готовясь на ночь  стать  на
якорь. Красноватое  зарево  над  Бонном  подсвечивало  низкие  облака  уже
уносившейся прочь бури, а через некоторое время на небе высыпали звезды.


   Должно быть, только после полуночи им велели садиться в  грузовики,  но
стояла такая темень, что невозможно было даже разглядеть часы.  Эрнст  как
раз залезал в свой грузовик, когда первый из больших черных "мерседесов" с
правительственным номером отъехал от отеля, а потом  следом  за  легковыми
машинами помчались и они - мимо заснувших полей и деревьев,  по  дороге  к
Эйфелевым холмам.
   На маленьком Хангеларском аэродроме ждал самолет, готовый к  взлету,  -
грелись моторы, медленно вертелся пропеллер. Стоя в карауле на поле, Эрнст
снова увидел Гитлера - он взошел на борт, и рядом с  ним  по-прежнему  был
Геббельс.
   Самолет стал набирать высоту, уходя в звездное небо,  а  они  стояли  и
смотрели на подмигивавшие им красные и зеленые огоньки и пытались  понять,
куда  он  направляется...  Для  ориентации  Эрнст  посмотрел  на   Большую
Медведицу и на Полярную звезду - Берлин должен быть  там...  Нет,  самолет
направлялся совсем в другую сторону, он явно брал курс  на  юго-восток.  А
там находится Франкфурт, за ним Штутгарт и дальше - Мюнхен...  Да,  должно
быть, они летят в Мюнхен, ибо Рем (как всем известно) отдыхает  и  лечится
где-то там, на берегах Тегернзее. Должно быть, неутомимый  фюрер  решил  с
утра посоветоваться со своим давним другом Ремом по поводу того, о чем они
тут совещались...
   - А ты видел сейчас Фридриха? - спросил Ганс. - Я его видел...  Он  шел
по трапу сразу за доктором Геббельсом.


   Вскоре их снова разместили по битком набитым грузовикам и  они  наконец
покатили колонной под гору к себе в Кельн спать; грузовики стреляли, точно
артиллерия, выхлопными газами, - Эрнст то и дело чихал от удушливого дыма,
которым их обдавала машина, шедшая впереди. Никто больше не пел, никто  не
разговаривал, казалось, все дремали, стоя единой  плотной  массой,  и  при
каждом повороте дороги покачивались, словно деревья на ветру. Для всех это
было обычное задание, к тому же весьма нудное, ибо никто  не  видел  того,
что видели двое друзей...
   Кельн был уже близко, ибо теперь они мчались  по  пустынной  автостраде
сквозь "зеленый пояс", - еще один поворот,  и  они  доберутся  до  старых,
закопченных бывших армейских бараков, которые занимали эсэсовцы. Когда они
наконец прибыли на место, Эрнст переоделся во все  сухое,  но  понял,  что
спать все равно не сможет. Что-то чрезвычайно важное  было  решено  в  тот
вечер прямо у него на глазах, но что? Эрнст  был  совершенно  уверен,  что
этот вечер войдет в историю. Все, что он видел за стеклом, была история  в
действии... Он на миг задремал,  и  привиделось  ему,  как  он  идет  мимо
огромных музейных витрин, и  в  каждой  разыгрывается  сцена  из  истории,
какой-то поворотный ее  момент,  -  разыгрывается  на  глазах  у  публики,
которая (за пятьдесят пфеннигов) смотрит на спектакль сквозь стекло.
   Голова упала ему на грудь, и он проснулся. Духота и  запах  деливших  с
ним комнату людей заставили его подойти к  окну,  чтобы  глотнуть  свежего
воздуха. За спиной храпели товарищи, а один из них даже заговорил во  сне.
Окно выходило на север, там тихо лежал  город,  освещенный  лишь  уличными
фонарями (все дома стояли темные). И тут прокричал петух...  Эти  силуэты,
словно вырезанные из черной бумаги и наклеенные на светлеющее небо,  скоро
станут заводами и домами - близился рассвет, и  где-то  заплакал  ребенок.
Сейчас  воздух  был  прохладный,  но  дымно-оранжевое  марево  на  востоке
предвещало жару в этот наступающий последний день июня...
   "Тихая ночь, святая ночь!" - промурлыкал себе под нос  Эрнст.  Короткая
летняя ночь подходила к концу - теперь по ночам  все  добрые  немцы  могут
спать спокойно,  под  защитой  своего  не  знающего  сна  фюрера...  Эрнст
зевнул... Фюрера, который защитит их и от марксистов, и от  евреев.  И  от
французов... "От всякой нечисти  и  чертовщины  и  вообще  от  всего,  что
возникает в ночи".
   Эрнст покачнулся; и голова его еще не коснулась подушки, как он уснул.



        "25"

   Эрнст был прав: Гитлер направлялся в Мюнхен для встречи с  Ремом,  хотя
несколько раньше, чем предусматривалось.
   Три недели тому назад, когда у Рема  разыгрался  неврит,  так  что  ему
пришлось взять отпуск по болезни, он снял несколько комнат на нижнем этаже
тихой, скромной горной гостиницы на берегу Тегернзее. Правда,  место  было
не уединенное, ибо серные и йодистые источники Висзее  очень  популярны  и
поселок состоял почти исключительно  из  клиник  и  санаториев.  Здесь,  в
пансионе "Хансльбаур", начальник штурмовиков находился  достаточно  далеко
от Берлина, города, который без конца лихорадило от слухов и интриг,  и  в
то же время достаточно близко к Мюнхену, чтобы вести тайные  переговоры  с
Геббельсом. Помимо графа Шпрети, своего "приятеля", он взял с  собой  лишь
двух адъютантов, а охрану оставил в Мюнхене.
   Врач, лечивший Рема, прописал ему курс успокоительных инъекций и каждый
раз лично приезжал  из  Мюнхена,  чтобы  ввести  лекарство.  В  тот  вечер
оставалось сделать последний укол; врач приехал  в  гостиницу  как  раз  к
ужину и был приглашен к столу (третьим с ними был  группенфюрер  по  имени
Бергман). После ужина они втроем поиграли в карты часов до одиннадцати,  а
затем доктор посоветовал своему пациенту лечь, если он хочет быть в  форме
к завтрашней встрече. Рем кивнул  и  поднялся  из-за  стола.  Несмотря  на
болезнь, он не покидал арену политической  борьбы,  и  (как  знал  доктор)
завтра ему предстояла решающая встреча: Адольфа,  который  никогда  ничего
сам не  мог  решить,  следовало  чуточку  подтолкнуть.  Завтра  перед  ним
предстанет  вся  верхушка  СА  и  единодушно  заявит:  либо  два  миллиона
штурмовиков будут  официально  признаны  резервом  армии  (иными  словами,
поглотят регулярную армию и откроют путь для поворота политического  курса
влево), либо... Если Гитлер не согласится, сказал  Рем,  он  твердо  решил
выйти в отставку и вернуться в Боливию, и пусть Наш Адольф  справляется  с
этой взрывной массой сам. Он очень быстро обнаружит, что у этих людей  нет
и в помине той глубоко  укоренившейся  "душевной  привязанности"  к  особе
фюрера, в плену которой был сам  Рем,  а  ему  (Рему)  до  смерти  надоело
держать два миллиона людей, чьи требования он разделяет, на привязи только
потому, что так удобнее Адольфу!
   Завтра Адольф, конечно, пустит в ход все свои чары, и  при  этой  мысли
Рем сразу почувствовал слабость в ногах... Но на этот раз он твердо  решил
держаться. В конце концов, ведь однажды он уже подавал в отставку и,  если
потребуется, подаст снова: у Южной Америки тоже есть чары...


   Итак, Рем ушел к себе в  спальню  на  первом  этаже  и  покорно  лег  в
постель. Доктор сделал ему укол, и он заснул.
   Доктор только было собрался ехать в Мюнхен, когда Бергман предложил ему
остаться переночевать в гостинице  -  ведь  все-таки  поздно!  Из  Берлина
неожиданно прибыли какие-то туристы, поэтому свободных номеров не было, но
в комнате, которую делили два адъютанта, стояла третья  кровать,  так  что
доктор вполне может располагать  ею...  Он  охотно  согласился,  а  потом,
поскольку ни ему, ни Бергману не хотелось еще  ложиться,  они  посидели  в
салоне, пережевывая старые обиды.
   После полуночи прибыл первый из приглашенных на  завтрашнюю  встречу  -
главарь штурмовиков из Бреслау, очень  похожий  на  отчаянных  головорезов
Россбаха из добрых старых времен "Фрейкора", кем он, собственно, и  был  -
сильный,  мускулистый,  с  обворожительной  девичьей  улыбкой,  по-девичьи
застенчивыми манерами и (по-девичьи) жестоким послужным списком. Звали его
Эдмунд Гейнес, и он желал немедленно поговорить со своим шефом невзирая на
то, что тот спал, однако доктор решительно  воспротивился:  нельзя  будить
больного, иначе лекарство перестанет действовать. Гейнес поворчал немного,
подавил зевок и отправился по  коридору  в  комнату  номер  9.  Ничего  не
поделаешь, он поговорит с шефом утром...
   Когда доктор наконец и сам улегся в постель, уже пробило час ночи и оба
молодых адъютанта крепко спали.



        "26"

   Во время  двухчасового  полета  удачливый  брат  Ганса  -  каменнолицый
Фридрих - постарался поспать, зная, что едва ли он сумеет скоро отдохнуть;
летняя заря уже окрасила шпили Мюнхена розовым светом,  когда  самолет  их
приземлился.
   Прежде чем  покинуть  Годесберг,  фюрер  лично  позвонил  по  телефону.
Фридрих знал, что звонил он мюнхенскому гаулейтеру Вагнеру,  которому  дал
какие-то указания, а какие - ему  вскоре  предстояло  узнать,  ибо  вместо
того, чтобы сразу направиться в Висзее, машины сначала заехали в ведомство
Вагнера. Собственно, Фридрих догадывался, о чем шла речь, но предположения
его окончательно подтвердились, когда вся компания,  поднимаясь  по  плохо
освещенной, пустынной, гулкой лестнице в личный кабинет  Вагнера,  увидела
на ступенях человека, слепо хватавшегося за стену и закричавшего от  ужаса
при звуке приближающихся шагов.
   Когда они поравнялись с призраком - а у  призрака  вся  голова  была  в
крови и лицо  до  неузнаваемости  разбито,  -  он  повернулся  и  принялся
жаловаться фюреру. Преданные штурмовики, старые товарищи по  партии,  были
приглашены Вагнером, они сидели все вместе и пили до зари (как  выяснилось
из невнятного бормотания призрака) в  ожидании  приезда  фюрера.  А  потом
Вагнер вдруг подал знак  и  половина  присутствующих  ринулась  на  другую
половину и принялась избивать их бутылками и рукоятками пистолетов. Это же
бессмысленное  хладнокровное   убийство,   самое   настоящее   истребление
преданных СА, старых товарищей, и если такое произошло по приказу  фюрера,
то фюрер просто с ума сошел...
   Фридрих выхватил было пистолет, но Геббельс  придержал  его  руку,  ибо
фюрер, ко всеобщему удивлению, заикаясь, принялся извиняться! Он,  видимо,
был настолько потрясен этим призраком Банко [персонаж из трагедии Шекспира
"Макбет"], что принялся уверять его, будто произошла ужасная ошибка - боже
упаси, он вовсе не хочет, чтобы хотя бы волос упал с головы  дорогого  ему
Банко.
   - Сейчас же идите к доктору.
   "Да, видно, и в самом деле произошла ужасная ошибка, - подумал Фридрих.
- Так просто было всех их перебить и вдруг - извольте! Суеверный фюрер еще
может решить, что это дурное  предзнаменование..."  И  тут  Фридрих  вдруг
почувствовал, что рука, лежащая на  его  локте,  дрожит,  и,  взглянув  на
Геббельса, увидел, как тот изменился в лице. "Ага! -  подумал  Фридрих.  -
Значит, и ты тоже понял, что фюрер еще может  все  переиграть  и  отменить
операцию, и тогда где будешь _ты_, мой друг?"
   Но тут сверху послышался веселый гул голосов, неясная баварская речь  и
появилась группа  "старой  гвардии"  -  все  улыбающиеся  точно  паяцы,  и
радостные, и довольные, как терьер после охоты на крыс. При виде их  фюрер
сразу приосанился и принялся хлопать их по спине.
   - Уж вы извините нас, герр Гитлер: одному мерзавцу удалось спастись, но
ничего, мы скоро его прикончим!
   - Забудьте о нем, ребята! Вы мне нужны для более крупной игры.
   В большинстве своем это были "ветераны",  когда-то  вместе  с  Гитлером
обтиравшие  уличные  углы...  Фридрих  успел  узнать  Эссера,  жадного  до
скандалов "желтого" журналиста; Эмиля Мориса, натаскивавшего  для  Гитлера
первые отряды головорезов, до того как были созданы (как  таковые)  СА;  и
Вебера  -  партийного  геркулеса,  раздобревшего  поистине   до   размеров
Гаргантюа. Вебер работал вышибалой в пивной до того, как  одиннадцать  лет
назад  во  время  провалившегося   мюнхенского   путча   возглавил   своих
"оберландовцев".
   - Ну, ты доказал, что силы  у  тебя  под  этим  жиром  еще  хватает!  -
произнес фюрер и весело ткнул его под ребро,  так  что  человек-гора  даже
рыгнул. - Да и ты тоже, Эссер: я смотрю, любовницы не лишили тебя пыла!
   Затем все они прошли в кабинет Вагнера, оставив  Фридриха  на  часах  в
коридоре, и двери плотно закрыли. До ушей его  сквозь  трехдюймовую  дверь
почти  ничего  не  долетало,  лишь  порой   приглушенный   визг   Гитлера,
предававшего кого-то анафеме за  измену  (значит,  вопреки  предположениям
Банко кое-кто из пировавших был  еще  жив).  Затем  двери  распахнулись  и
появился Геббельс.
   - Запомните, - хохотнув, бросил он кому-то через плечо,  -  это  только
закуска. И нам надо пошевеливаться, пока вести об  этом  не  дошли  до  их
шефа!
   Внутри за  дверью  невидимый  фюрер  громко,  скороговоркой  перечислял
имена:
   - Дю Мулен... Шнейдгубер... Шмидт... (который только что прибыл).
   Но, услышав слова Геббельса, он словно бы вдруг очнулся и  выскочил  из
комнаты. Когда он проходил мимо, Фридрих подумал: "Интересно,  что  сейчас
чувствует Адольф? Вид у него такой, точно он обмочился..."
   Но тут обоим адъютантам велено было, прихватив с собой  команду  убийц,
срочно грузиться всем в бронированные автомобили.



        "27"

   В Висзее доктора в половине седьмого разбудил невероятный грохот и  шум
внизу - там так орали и  стучали,  что  проснулся  бы  и  мертвый.  Доктор
обнаружил, что оба адъютанта исчезли, а двое берлинских  "туристов"  сидят
по обе стороны его кровати - оба  оказались  переодетыми  гестаповц