рно, - сказал Джереми. И добавил: - Еще удивительно, как
это они ходят без чудотворных стигматов - почему у  них  нет  свастики  на
руках и ногах!


   Обдумывая предстоящее путешествие, Джереми вспомнил про  Людо.  У  Людо
несколько машин, есть из чего выбрать, а  кроме  того,  Джереми  любопытно
было посмотреть, как поведут себя нацисты  в  отношении  еврея-иностранца,
если, конечно, Людо согласится во всем этом участвовать.
   По счастью, Людо согласился. У его отца были дела в Германии, и Людо не
терпелось их прикрыть.
   А тут еще к старику архидьякону неожиданно приехали  в  гости  Джоан  и
Энтони, и Людо с Джереми прихватили с собой  и  их.  Словом,  в  роскошном
"роллс-ройсе" Людо  оказалась  целая  компания,  которая  двинулась  через
Францию в Германию.



        "18"

   Первый нацистский флаг они увидели  в  Сааре.  Со  времени  войны  Саар
находился под контролем Лиги Наций, управлявшей им  в  интересах  Франции.
Через полгода Саарской области предстояло выбрать, вернется ли она в рейх,
или будет принадлежать Франции, или останется в своем настоящем положении,
однако флаги со свастикой, украшавшие улицы поселков, не  оставляли  почти
никакого сомнения относительно того, какой результат даст плебисцит.
   - Ведь им же будет в два раза хуже! - заметил Джереми.
   - Это они знают, но все равно проголосуют за присоединение к  рейху,  -
сказал Людо. -  Немцы  -  люди  непрактичные  в  том  смысле,  что  их  не
интересует, с какой  стороны  хлеб  намазан  маслом;  не  являются  они  и
"нацией"  в  том  смысле,  в  каком   являетесь   вы,   ублюдки-англичане.
Исторически это, скорее, бродячее племя,  которое  блуждало  по  Европе  и
оседало где  придется,  поэтому  они  не  столько  привязаны  к  какому-то
определенному пространству земли (или государству), сколько связаны друг с
другом узами "племенного родства". Вот потому-то и прав Розенберг...
   - Словом, что-то вроде вас, евреев, - прервала его Джоан.
   - Разница в том,  что  у  германцев  средоточием  этих  уз  оказывается
единственный богопочитаемый верховный вождь.
   - Но ведь так же и у вас - только _ваш_ фюрер  сидит  на  небесах,  что
куда безопаснее для всех нас.
   Джереми подтолкнул локтем тетушку, с тревогой поглядывая на Людо.
   - Где мы будем есть? - спросил практичный Энтони. - Некоторые  из  этих
гастхаузов [сельская гостиница с рестораном  (нем.)]  кажутся  мне  вполне
приличными.
   Трудно  поверить,  размышлял  тем  временем  Джереми,  что  под   этими
улыбчивыми лугами  и  лесами  расположены  крупнейшие  угольные  залежи  в
Европе! А как обезобразил уголь  Уэльс,  до  какого  ненужного  запустения
довел он этот край!  Да,  для  бродячего  племени  эти  немцы  удивительно
аккуратный народ... Но  вот  солдат-француз  поднял  перекрывавший  дорогу
шлагбаум, немец-полицейский  выбросил  в  приветствии  руку,  проверил  их
паспорта и, улыбнувшись, пропустил в подлинную Германию. Он  и  глазом  не
моргнул при виде имени Людо или его носа.
   Они переехали через Рейн по  понтонному  мосту,  где  "роллс-ройс"  еле
полз, словно разжиревшая  кошка  по  тоненькому  прутику,  и  покатили  по
мирному краю,  где  по  обе  стороны  дороги  тянулись  поля,  окаймленные
сосновыми лесами. Крестьяне везли сено на телегах, запряженных волами, или
опрыскивали фруктовые деревья, а легкий июньский  ветерок  слегка  колебал
наливавшиеся колосья пшеницы. Молодые парни, по пояс голые  и  ставшие  от
солнца цвета красного дерева, прокладывали трубы. На пыльной дороге  почти
не было  легковых  машин  и  даже  грузовиков  -  лишь  время  от  времени
проносился мотоцикл,  на  котором  сидели  двое,  а  то  и  трое,  да  три
велосипедиста промчались мимо,  усердно  крутя  педалями,  -  в  их  числе
белокурая  толстуха  в  шортах.  Здесь  политическая  закваска  почти   не
чувствовалась  -  всюду  их  встречали  с  подкупающим  дружелюбием,   все
старались оказать иностранцам радушный прием и всячески им  помочь,  всюду
приятно, но назойливо пахло кремом от загара.
   Правда, на улицах поселков висели нацистские флаги и лозунги:  НЕМЦЫ  -
НАЦИЯ, ПОКОРЯЮЩАЯ НЕБО (при том, что  в  небе  не  видно  было  ни  одного
самолета), или: МОЛОДЕЖЬ! ВСТУПАЙ В ТРУДОВЫЕ ОТРЯДЫ! - но никто, казалось,
и не глядел на них.


   Штутгарт был первым пунктом назначения Людо. Там он на  какое-то  время
исчез, а остальные, обойдя полусгоревший замок, уселись в  Железнодорожной
гостинице  посмотреть  на  парад  СА,  маршировавших  по   площади   перед
новехоньким вокзалом. Штурмовики шагали, четко  печатая  шаг,  совсем  как
солдаты при смене караула, однако на вид казались просто славными ребятами
с облупившимися от  солнца  носами  -  такие  едва  ли  способны  избивать
немецких Людо... Вскоре они расселись по грузовикам и уехали, во всю  мощь
своих легких горланя песни.
   Джереми разговорился в баре с молодым человеком, у которого на  лацкане
был нацистский  значок  и  от  которого,  как  и  от  всех  вокруг,  пахло
противозагарным кремом. К чему вся эта муштра, эти, напоминающие  военные,
парады, в которых участвуют два, а то и три миллиона человек, хотя все они
штатские? Французы ведь могут воспринять это как угрозу...
   Молодой человек улыбнулся и посмотрел на бестолкового иностранца такими
светлыми, такими невинными глазами, что Джереми стало неловко.
   - Они могут так подумать только потому, что  совсем  не  понимают  нас,
бедненькие... А все  очень  просто:  почему,  к  примеру,  вы,  англичане,
играете в футбол? Потому что вам это нравится, и никому в голову не придет
рассматривать матч между "Челси" и "Шпорами" как нечто способное  породить
гражданскую войну! Мы  мечтаем  дружить  с  французами,  разве  Гитлер  не
говорит об этом снова и снова?! Ни один  немец  не  хочет  новой  войны  -
слишком много мы слышали о ней от наших отцов... -  Тут  он  помрачнел.  -
Нет, не хочет, но вот французы могут войну начать... Наверху у  них  сидят
настоящие злодеи... А ведь если они вступят в нашу страну, чем эти "два, а
то и три миллиона человек" будут с ними драться?.. Вот чем! - И он  поднял
в воздух вилку. - Потому-то мы и хотим, чтобы весь мир разоружался,  а  не
только мы.
   Парень явно говорил искренне и честно. "Ведь это не  меня  он  пытается
обмануть, а себя. Но интересно почему?" - подумал Джереми.
   Тут появились два парня из гитлерюгенда с  кружками  для  пожертвований
"На авиацию", и все, к кому они подходили опускали туда монету,  а  взамен
получали значок с изображением  самолета  -  совсем  как  в  День  продажи
флажков с благотворительной целью.
   - Это, конечно, только  на  строительство  _гражданских_  самолетов,  -
заметил нацистский знакомец Джереми. И тут же  добавил:  -  Французы  ведь
могут напасть на нас и с воздуха.
   "Не столько логическое, сколько ассоциативное умозаключение", - подумал
Джереми. И вспомнил красную с белым модель бомбы  на  площади,  в  которой
тоже было проделано отверстие для пожертвований. Надпись на  ней  гласила:
ЕДИНЫЙ НАРОД - ЕДИНАЯ ОПАСНОСТЬ - ЕДИНАЯ ОБОРОНА.
   Но тут создалась ситуация, грозившая разразиться скандалом:  Джоан,  не
подумав, щелкнула зажигалкой и закурила, и тотчас какой-то прыщавый  малый
в форме СС высокомерно заявил, обращаясь ко всем и ни к кому в частности:
   - Ни одна приличная _немка_ не курит!
   Джоан поспешно затушила окурок. Но кто-то из стоявших рядом не полез за
словом в карман и тут же обрезал эсэсовца:
   - Ни один приличный _немец_ не станет оскорблять гостей своей страны!
   Человек прибавил еще несколько веских слов, его поддержали, и  эсэсовцу
под улюлюканье и насмешки пришлось ретироваться, поджав хвост.
   - Что с него возьмешь? - заметил их новый друг, обращаясь  к  Джоан.  -
Невежественная свинья, пруссак. В последнее время  слишком  много  их  тут
развелось, примазавшихся.


   А тем временем из радиоприемника  на  стойке  бара  неслись  панегирики
Гитлеру - диктор захлебываясь рассказывал о его первой встрече с Муссолини
в Венеции, откуда фюрер только что вернулся.



        "19"

   Никто в Штутгарте понятия не имел о том, насколько эта  встреча  висела
на волоске.
   Когда вопрос о ней впервые возник, Гитлер  не  пожелал  даже  обсуждать
его. Он не говорил ни на одном языке, кроме немецкого, совсем не знал, как
живут в других  странах,  и  не  желал  знать:  однажды  осев  в  качестве
австрийского эмигранта в рейхе, он не видел необходимости снова пересекать
границу -  разве  что  с  армией  вторжения.  Однако,  чтобы  эта  встреча
состоялась, Магомет должен был пойти к горе; Гитлеру же  идея  поездки  за
границу  была  столь  отвратительна,  что  он  то  и  дело  откладывал  ее
осуществление.
   Но дело было не только в этом: у Гитлера в июне было дома полно хлопот.
Теперь он пожинал плоды того, что пришел к  власти  законным  (если  и  не
вполне честным) путем: ведь с самых первых дней  Движения  в  оттопыренных
ушах  тупоголовых  штурмовиков  Рема  звучали  призывы  к  перевороту,   а
штурмовиков этих было около двух миллионов, и они  не  отличались  умением
логически мыслить - то были распущенные, наглые хулиганы, которые вовсе не
желали лишать себя сопряженных с переворотом "удовольствий" только потому,
что Гитлер сумел прийти к власти без оного.
   Как только Гинденбург умрет и он, Гитлер, станет главой  государства...
Но если они выйдут из повиновения сейчас, это может  оказаться  фатальным:
противники сразу поднимут голову - и армия, и  вся  правящая  верхушка,  и
даже президент. Единственным  человеком,  которого  штурмовики  обожали  и
слушались, был Рем, и только Рем мог их обуздать, поэтому все сводилось  к
тому, чтобы уговорить Рема попридержать своих людей на поводке,  ну,  хотя
бы несколько недель, которые еще осталось жить больному Гинденбургу...  Но
встреча с Ремом наедине и поистине марафонское состязание в споре не  дали
ничего: Рем не желал понять его точку зрения,  -  почему,  ну  почему  Рем
такой болван?!
   Сначала Гитлер решил, что сумеет договориться с Ремом, если  возьмет  в
свой кабинет радикала Штрассера  в  качестве  противовеса  правому  крылу,
которое возглавлял Геринг, но Штрассер отказался заседать не только вместе
с Геббельсом, своим иудой, но и с Герингом и предпочел не возвращаться  на
политическую арену. А время истекало, ибо Гитлер обещал в  последний  день
июня встретиться со всем верховным командованием СА в  Висзее,  где  в  то
время находился на отдыхе заболевший  Рем,  и  дать  им  ответ...  В  этих
условиях, когда Гитлер метался,  не  зная,  что  предпринять,  два  дня  в
Венеции показались ему вдруг  блаженной  передышкой,  а  вовсе  не  тяжкой
необходимостью, и он поехал.
   Теперь  вся  надежда  была  на  Геббельса:   возможно,   силой   своего
красноречия он сумеет убедить упрямого  Рема  повременить  и  попридержать
своих  молодчиков  несколько  решающих  недель,  пока  глава   государства
благополучно  отойдет  в  мир  иной,  а  Гитлер  займет  его  место.   Два
друга-приятеля,  оба  радикалы:  Геббельс  ведь  в  последнее  время  тоже
возмущался существующей системой правления... И вот перед  самым  отъездом
Гитлер  поручает  Геббельсу  провести  с   Ремом   секретные   переговоры.
Переговоры состоялись в отдельном кабинете  одной  мюнхенской  таверны,  и
окружавшая их тайна вполне устраивала преданного Геббельса  -  так  Гитлер
никогда не узнает, что он не отговаривал Рема,  а  наоборот  всячески  его
поощрял. Ибо для Геббельса была очевидна вся выгода такой линии: в  случае
успеха радикалов он окажется среди победителей; если  же  все  провалится,
удар обрушится лишь на широкие плечи Рема, а  он,  Геббельс,  сможет,  как
только станет ясно, в какую сторону намерен прыгнуть  кот,  изловчиться  и
прыгнуть прежде него...
   Но в данный момент кот находился в Венеции, а Геббельс с Ремом были  не
единственными  мышками,  затеявшими  игру  друг  с  другом.  Представители
противоположного течения Геринг и Гиммлер вели игру куда  более  страшную.
Геринг давно уже ненавидел Рема за то, что тот забрал у него  штурмовиков.
Что же до Гиммлера, то "ненависть", пожалуй, слишком теплое и человеческое
понятие применительно к тому, что он чувствовал, - его  враждебность  была
порождена холодным расчетом и заботой о собственных интересах и отличалась
не меньшей непримиримостью. Ремовские штурмовики  стояли  на  пути  у  его
эсэсовцев, и, следовательно, не один Рем, а  около  двух  миллионов  людей
мешали ему.
   Если камень так велик, что его нельзя откатить, приходится прибегать  к
взрыву, следовательно, лишь полное уничтожение Рема и  его  монолита,  СА,
могло удовлетворить Гиммлера; Геринг же, естественно, всячески  готов  был
ему помочь. Вдвоем они располагали достаточными для  этого  возможностями:
президент-министр Геринг контролировал Пруссию, у  председателя  рейхстага
Геринга были друзья в правящей верхушке, у генерала Геринга были  контакты
в армии; у рейхсфюрера Гиммлера были эсэсовцы,  у  шефа  гестапо  Гиммлера
была тайная полиция,  -  словом,  эта  парочка  о  пяти  головах  обладала
достаточным количеством гелигнита, чтобы произвести мощный взрыв... Так-то
оно так, но запалить шнур мог только фюрер, а как  заставить  этого  вечно
колеблющегося человека пойти на столь решительный шаг?
   Единственным средством мог быть страх: достаточно убедить  его  в  том,
что Рем посягает на его жизнь, и он нанесет удар мгновенно, не  успеешь  и
глазом моргнуть. И  вот  парочка  принялась  изобретать  "заговор  Рема  -
Штрассера" - конспирацию левых с целью убийства Гитлера, - чтобы  доложить
об этом фюреру по его возвращении. Для Геринга с Гиммлером едва  ли  имело
значение то, что Рем, как и  любой  другой  при  дворе  Гитлера,  даже  не
помышлял поднять хотя бы палец на особу фюрера, ибо он  (как  и  они)  вел
борьбу лишь за _второе_ место. Это едва ли имело бы значение,  если  бы  у
Гитлера не было сверхъестественного чутья на людей.


   А тем  временем  Гитлер  мерил  шагами  негостеприимный  мраморный  пол
королевских покоев в венецианском "Грандотеле", от души жалея, что  вообще
сюда приехал. Подумать только, чего  он  здесь  не  натерпелся  -  столько
унижений и к тому же такая скука, а это публичное оскорбление,  когда  ему
пришлось присутствовать на митинге, где не он, а другой вызывал восторги и
восхищение толпы... Сойдя с самолета в жалком  штатском  костюме,  который
фон Нейрат заставил его надеть, он был  встречен  дуче  в  таком  мундире,
который  блеском  затмевал  даже  форму  Геринга.  Вдоль   дороги   стояли
восторженные толпы, но приветствовали они своего дуче - для них  маленький
Чарли Чаплин в шляпе  с  плоской  круглой  тульей  и  загнутыми  полями  и
поношенном  старом  пальтишке  существовал   лишь   постольку,   поскольку
находился в тени славы их дуче.
   А этот вчерашний обед на вилле Пизани...  Какой  шут  гороховый  выбрал
этот обшарпанный малярийный мавзолей для вчерашней встречи  двух  лидеров?
Ибо их там чуть не сожрали живьем гигантские москиты  -  представьте  себе
двух титанов, которые нагибаются, чтоб почесать лодыжку одной рукой, и при
этом бьют себя по шее другой (он, правда,  взял  свое,  остроумно  заметив
хозяевам,  что  теперь  эти  твари  наконец-то  попробовали  крови  белого
человека)! Но если вчерашний выбор виллы Пизани был просто  глупостью,  то
уж  сегодняшнее  место  могло  быть  выбрано  для  переговоров  только  из
коварства: надо же было этому идиоту дуче предложить  беседовать  в  лодке
посреди лагуны! Какая понимающая улыбочка появилась  на  его  лице,  когда
фюрер  категорически  отказался  от  этого  предложения...  Должно   быть,
какой-то шпион донес дуче, что у фюрера слишком тонкая нервная конституция
и он не выносит болтания на лодке, когда под тобой такая глубина.
   Ко  всему  прочему  он  и  здесь  не  избежал  проблемы  Рема   и   его
коричневорубашечников:  у  дуче  хватило  наглости  прочесть  ему  лекцию,
посоветовав урезать их число... Его, несомненно,  накачали,  и  пел  он  с
чужого голоса: тут явно не обошлось без фон Папена и Геринга - до каких же
пор эти тупые свиньи будут недооценивать прозорливость своего фюрера...


   На следующий день фюрер прилетел домой,  и  во  всех  газетах,  которые
Джереми видел в Штутгарте, заголовки прославляли "исторический успех"  его
визита.



        "20"

   По пути в Ульм наши английские туристы на  каждой  остановке  встречали
такое радушие, такую приветливость и доброту  (равно  как  и  неистребимый
запах противозагарного крема), что Джереми начал задумываться, чем же  это
объяснить: ведь это, конечно же,  ненормально  -  не  в  природе  человека
любить все человечество. А что будет, если  в  один  прекрасный  день  все
перевернется... Когда барменша выскочила из гостиницы,  чтобы  преподнести
Джоан розу, а трое ее  посетителей,  оторвавшись  от  своего  пива,  стали
оспаривать честь и право сменить им колесо, Джереми решил, что перед  ними
что-то явно патологическое: эта всеобщая эйфория носила более чем странный
характер.
   И тут они решили свернуть с основной дороги. У ответвления налево  была
надпись "Arbeitdienst".
   - Должно быть, эта дорога ведет  в  один  из  их  трудовых  лагерей,  -
заметил Людо.
   - Женщин у них ведь там нет, разрешат ли они мне  заехать?  -  спросила
Джоан.
   - Попытаемся - увидим, что выйдет.
   Вскоре они обогнали группу молодых парней с блестящими от  пота  голыми
торсами, которые несли на плече лопаты; надо ехать прямо, сказали  они,  и
спросить коменданта лагеря, а один даже прыгнул  на  подножку  автомобиля,
предложив показать им дорогу.
   Когда  они  подъехали  к  баракам,   комендант   лагеря   (похожий   на
руководителя бойскаутов) и слова не сказал насчет Джоан, казалось, он  был
только рад, если они потолкуют с его ребятами.
   - Сейчас у них время отдыха. - И в голосе его зазвучали нотки  зазывалы
из циркового аттракциона: - Побудка у нас в половине шестого,  и  работают
они по шесть часов в день. Мы их кормим и одеваем и платим им но  двадцать
пять пфеннигов. Все тут добровольцы, если не  считать  студентов,  которые
постановили, что никто не имеет права на диплом, пока не  отработает  свои
полгода на трудовом фронте. Люди у нас тут самые разные, выходцы из разных
сословий, ибо у нас, в нацистском государстве,  покончено  с  классами,  и
Gott sei Dank [слава богу (нем.)].
   - А сколько у вас таких лагерей?
   - Тысяча двести. Это  значит,  что  в  общем  и  целом  около  четверти
миллиона парней занимаются осушкой болот и прокладкой дорог  вместо  того,
чтобы подпирать фонарные столбы. Все они молодые и неженатые, и то, что мы
изымаем их из числа тех, кто толчется на рынках рабочей силы,  существенно
помогает людям  постарше  и  уже  женатым  получить  работу  с  регулярным
жалованьем. За восемнадцать месяцев со времени  нашего  прихода  к  власти
безработица сократилась вдвое - с шести миллионов она упала до трех.
   - Хорошо бы нам завести такое у себя в  Англии!  -  воскликнула  Джоан,
вспомнив обо всех тех несчастных, которые у нее в стране стояли в очередях
за пособием. - Просто понять не могу, почему мы этого не  делаем.  Это  же
такой простой выход из положения.
   А Джереми тем временем кое-что прикинул в уме.
   - И все же такое  сокращение  безработицы  не  могло  произойти  только
потому, что вы создали  свои  тысячу  двести  лагерей.  Должно  быть,  тут
помогли и промышленники. Разве тяжелая  промышленность  в  Руре,  например
Крупп, тут вовсе ни при чем?
   - Это люди удивительные, они делают все, что могут. Один  только  Крупп
за последние несколько недель предоставил работу трем тысячам человек:  вы
же знаете, он теперь убежденный нацист.
   Крупп,  король  оружия...  "И  все  эти  тысячи,   видимо,   занимаются
изготовлением лезвий для безопасных бритв!" - подумал  Джереми,  несколько
удивившись, что ему удалось так легко  получить  столь  ценную  информацию
(ока