ществовании  которого,
считали они, никто не знал.
   Сначала они будили криком эхо и громко  шлепали  по  мелководью,  но  в
какой-то  момент,  когда  мир  людей  остался  позади  и  даже  семейство,
расположившееся на берегу, уже не могло их видеть,  поистине  уолденовская
атмосфера этих мест захватила их и даже наиболее шумные умолкли. Они  были
столь же молчаливы, как стоявшие вокруг деревья, никто не  говорил,  никто
больше не плескался в воде; они шагали беззвучно, как бы сливаясь с тихими
водами, камнями, лесом, этим погожим августовским днем и друг с другом,  и
чуть ли не начинали верить в бога. Они пропахли лесом,  сосной  и  ступали
тихо-тихо - ноги их словно приклеивались к камням, казались уже не ногами,
а как бы корнями, которые приходилось отдирать от земли, и  руки  их  были
словно ветви, а глаза отражали небо (у всех, кроме Ри, чьи глаза  были  до
краев заполнены Огастином).
   Над ними стеной стоял густой лес. Внизу простиралось озеро, спокойное и
чистое, на дне его переплетались затонувшие ветви деревьев,  отчего  живые
отражения казались чем-то  призрачным...  совсем...  совсем  как  там,  на
болоте в Уэльсе, где что-то белое лежало  под  водой.  И  сердце  Огастина
сжалось печалью: он с болью вспомнил  о  несчастном  ребенке,  чье  тельце
тогда нашел...
   Оставалось обогнуть еще один скалистый, поросший  деревьями  выступ.  В
царившей вокруг тишине Огастин всецело погрузился  в  размышления  о  том,
какую утрату понес мир, когда утонуло  то  маленькое  существо,  и  совсем
забыл, где находится. Остальные тоже молчали и шли так тихо, что никто  не
мог услышать их, а они были слишком заняты собой и друг другом, чтобы в их
сознание могли проникнуть  чьи-то  голоса.  Наконец  они  обогнули  скалу,
достигли бухточки и обратили взоры к своему острову и там,  под  березами,
сквозь тонкие перышки листочков увидели...
   Ри, да и почти все эти мальчики и девочки впервые увидели то, что сотни
раз  представляли  себе  в  воображении,  -  они  увидели  свальный  грех,
переплетение извивающихся друг на друге тел.


   Путь домой старенький "додж" Рассела проделал с большим трудом.  Клапан
в моторе заедало, и сердце машины работало с  перебоями:  ясно  было,  что
старику противопоказано спешить в гору. Вот как получилось, что  Рассел  и
Ри вернулись домой позже остальных. Поездка казалась бесконечной, и Ри всю
дорогу подташнивало. Когда Рассел попросил ее сбегать к Огастину и сказать
ему, что "додж" не может завтра ехать в  "Гостиницу  Утренней  Зари",  она
категорически отказалась, так что пришлось  Расселу  самому  поздно  ночью
отправиться к Огастину и сообщить ему об этом.
   В ту ночь Ри никак не могла заснуть. Уже и  днем-то  ей  было  худо,  а
ночью стало хуже во сто крат: закрывала ли она глаза или нет, она видела в
темноте переплетенные тела. Так вот, значит, чем занимаются "любовники"  -
только ведь это больше похоже на  убийство,  чем  на  любовь.  Где  же  то
божественное, магическое слияние души и тела, которое она рисовала себе  в
воображении? Вместо этого -  хриплое  дыхание,  стоны...  Да  наверное,  и
больно до ужаса, и она,  словно  стремясь  оградить  себя,  натянутая  как
тетива, обеими руками закрыла низ живота.
   _Значит, Джейнис все-таки ударила его!_ Нет,  просто  нельзя  поверить,
чтоб у Огастина могло возникнуть желание творить такое с нами,  девочками,
- ведь он же такой добрый и мягкий, ее Огастин! Правда,  произошло  это  с
Джейнис, не с ней, но что, если бы в один из тех дней,  когда  они  вдвоем
бродили по лесу - а ведь случалось это сотни раз! -  он  вдруг  вздумал...
Ночь шла, и груди у Ри постепенно наливались желанием, низ живота горел, и
она вертелась на кровати и так и этак, жгутом скрутив простыню. А если  бы
он попытался, позволила бы она ему делать с ней все, что  он  захочет,  не
думая о боли, лишь бы он был доволен?
   Заснула она почти на заре, и  приснились  ей  окна,  затянутые  красным
кружевом, и птицы.



        "23"

   Утро сложилось удачно для Огастина. Было воскресенье,  и  вскоре  после
завтрака в поселок  прибыл  старший  брат  Беллы,  Эррол.  Он  приехал  на
сверкающем "штутце" модели "Биркэт", - во всю  длину  его  желтого  кузова
тянулась тщательно отполированная медная выхлопная  труба,  точно  флейта,
прижатая к щеке;  машина  эта  принадлежала  второму  вице-президенту  (по
реализации продукции) компании, где служил Эррол, но прибыл он  на  ней  с
согласия второго вице-президента (по реализации продукции) или без  оного,
никто не стал выяснять. Эррол гнал машину всю ночь, и потому ему надо было
дать выспаться, а кроме того, все считали, что, чем меньше он будет  знать
о миссии, возлагаемой на его машину, тем для него же лучше, а то ведь мало
ли что может случиться... Из самых лучших побуждений они ничего не сказали
и Белле: к чему вносить раскол в отношения между братом и сестрой? Что  же
до Огастина, то ему было лишь сказано, что вот наконец нашлась машина,  на
которой он может ехать.
   Огастин обрадовался: это, конечно, не "бентли", но все  же...  А  когда
сел за руль большого желтого "штутца" и, выведя его на  вчерашнюю  дорогу,
промчался мимо развилки на озеро,  то  обрадовался  еще  больше.  Проселки
изобиловали колдобинами, крутыми поворотами под прямым углом,  на  них  не
было никакого покрытия, но вот он выехал на шоссе,  содержащееся  за  счет
штата, и почувствовал, что на своем коне  быстро  справится  с  порученным
делом. Да и все так считали: Огастин  мигом  вернется,  во  всяком  случае
задолго до того, как проснется Эррол.


   У Мики Малдуна, пузатого толстяка, опоясанного  ремнем,  который  висел
под  его  конусообразным  животом,  точно  лепная  гирлянда,   приделанная
архитектором к стене для украшения, был обычно такой вид, точно  он  спит:
его единственный налитый  кровью  глаз  всегда  прикрывало  тяжелое  веко.
Однако Мики если когда кого-то видел, то  уж  не  забывал.  Остановившийся
перед дверью его заведения "штутц" был ему незнаком, тем не  менее,  когда
Огастин зашел с заднего хода и попросил  галлон  виски,  ему  тут  же  его
отпустили - после одного быстрого взгляда, - точно он просил не  виски,  а
пакетик гороха. Вокруг не было ни души, когда Сэди (а она настояла на том,
чтобы поехать. "На всякий случай, - сказала она. - Все-таки  лучше,  когда
кто-то сидит рядом с шофером") укладывала на заднее сиденье под ковер  две
полугаллоновых бутылки спиртного.
   Выведя машину на шоссе, Огастин двинулся домой на крейсерской  скорости
в семьдесят миль: дорога здесь была прямая, без крутых поворотов  и  почти
пустая. Вообще "штутц" оказался очень быстроходной машиной: хотя  обгонять
особенно  было  некого,  но  всякий  раз  возникало   впечатление,   будто
обгоняемая машина не движется, а стоит - даже "джордан" модели  "Плейбой".
Нет, в самом деле "Биркэт" летел  как  птица!  Встревожился  Огастин  лишь
однажды, когда на дороге появился "мерсер" модели "Рейсэбаут", но за рулем
сидел такой же молодой человек, как он сам, который, кстати,  не  понятно,
каким образом  вел  машину,  ибо  обеими  руками  обнимал  сидевшую  рядом
девушку.
   Сэди запела, вторя рокоту мотора,  -  есть  женщины,  которые  начинают
петь, как только заводишь мотор, - и, хотя, голос у нее  был  не  звонкий,
девичий, а грудное контральто, Огастин вспомнил, как вез  Полли  на  своем
"бентли" в Дорсет и как Полли  тоненьким  голоском  вторила  гулкому  басу
"бентли". Полли была простужена, и няня укутала ее в шарфы  и  пледы,  так
что она походила на горошину в стручке, но голосок у Полли звенел,  как  у
жаворонка... Огастин досадливо покосился на Сэди, сидевшую рядом в  брюках
и распахнутой на груди  рубашке,  из-под  которой  виднелось  ее  несвежее
белье, и распевавшую во все  горло.  Намалеванное  помадой  "сердечко"  не
совпадало с природной линией ее губ; шпильки  вываливались  из  ее  жирных
волос, которые на такой скорости трепал ветер, и рогулька на  ближайшем  к
Огастину ухе распустилась, так что волосы упали Сэди на плечо.
   Огастин отвел от нее взгляд и посмотрел в зеркало.  "Мерсер"  исчез  из
виду, но в четверти мили от них  Огастин  обнаружил  машину,  которую  они
наверняка не обгоняли.
   - Что это там, позади? - спросил он.
   Сэди встала коленями на  сиденье  и,  повернувшись,  посмотрела  назад,
поверх скатанной крыши.
   - Ого! - воскликнула она. - Это не обычная модель, по-моему,  заказная!
- И,  чуть  не  захлебываясь  словами,  добавила:  -  Похоже,  сверхмощный
"дюзи"... - С каким почтением было это произнесено!
   "Дюзенберг"! И кузов у него прочнее, да и вообще "Биркэту" нечего с ним
тягаться, и все же, решил Огастин, он им покажет! Вот это будут  гонки!  И
Огастин поставил себе цель: сохранить расстояние между ними до поворота на
Нью-Блэндфорд... Возбужденный предстоящим состязанием,  Огастин  нажал  на
газ и затянул рождественский гимн. Игла спидометра  поползла  вверх  -  за
семьдесят, скорость  сближала  виражи,  и  Огастину  требовалось  все  его
мастерство, чтобы выравнять автомобиль. Восторг зажег огонь в  его  крови:
почти год, как он не сидел за рулем столь  быстроходной  машины...  Но  на
таких же крыльях летели и неизвестные. Сэди по-прежнему стояла на  коленях
и глядела назад. По мере того как расстояние между  машинами  сокращалось,
нос задней машины вырастал  на  глазах  и  обрисовывался  все  отчетливее;
"заказной" это был "дюзи" или нет, только не частный  -  окна  его  больше
походили на амбразуры для пулеметов, словом, только какой-нибудь  гангстер
высокого полета мог пользоваться такой машиной или... Пот прошиб Сэди так,
что даже брови у нее вспотели,  еще  прежде,  чем  взвыла  сирена,  и  она
выкрикнула:
   - О господи! _Ф-ф-фараоны!_
   Звук ее голоса и жуткий вой сирены,  словно  острие  булавки,  пронзили
воздушный шар восторга, переполнявшего Огастина, -  кровь,  певшая  в  его
жилах, застыла свинцом. Что-то из далекого детства поднялось в его душе, и
он, сам того не сознавая,  даже  начал  молиться.  Он  снова  взглянул  на
приборную доску: стрелка спидометра нехотя доползла почти до  восьмидесяти
и  остановилась  на  этой  цифре,  ибо  дорога  тут  шла  в  гору,  однако
распаленный погоней "дюзи", невзирая на тяжесть  пуленепробиваемой  брони,
мчался на скорости почти в девяносто миль, так что Огастину нечего было  и
надеяться, что он сумеет добраться до поворота на Нью-Блэндфорд!
   Он уповал лишь на то, что они не станут стрелять по его шинам, пока  не
подъедут ближе: ведь конец погони ясен, правда, оставалась всего минута до
поворота... Но вполне возможно, что не одна эта машина охотится за ними, а
вдруг вот сейчас, за поворотом,  он  обнаружит,  что  дорога  перегорожена
грузовиком? Сердце его сжалось: он вспомнил о брате Рассела и подумал, что
из-за такой ерунды можно расстаться с жизнью, а она ведь одна, - и чуть не
остановил машину и не сдался... Да, наверное, так бы он и  поступил,  если
бы вдруг не увидел задок старенького "бьюика" с Тони и с  самим  Расселом,
подпрыгивавший впереди него на дороге.
   Резко взяв влево, чтобы обойти их, Огастин  увидел  на  противоположной
стороне дороги, на краю лесной опушки старую доску  с  надписью:  "НИКАКИХ
автомобилей"; отсюда ответвлялся проселок на озеро -  только  на  озеро  и
никуда больше... Сэди теперь уже не смотрела назад, она сидела,  забившись
в угол, с минуты на минуту ожидая, что по машине  откроют  огонь.  Огастин
круто затормозил, сворачивая на проселок, Сэди качнуло  вперед,  и  она  с
такой силой ударилась о ветровое стекло, что кровь потекла у нее из носа.
   -  Чумной,  совсем  рехнулся!  -  прошептала  она,  с  трудом  разжимая
стучавшие зубы, когда "Биркэт" запрыгал по еле различимой дороге.  -  _Она
же никуда не ведет!_
   Затем они услышали визг шин преследователей, когда те обходили  "бьюик"
Тони, попытавшегося было задержать машину, а потом  следом  за  "Биркэтом"
свернули в лес.



        "24"

   И преследуемые, и преследователи ехали теперь медленно: дорога  петляла
между деревьями, которые стояли стеной по  обе  ее  стороны,  и  настолько
изобиловала колдобинами, что если делать больше пятнадцати миль в час,  то
и сам вылетишь из машины, и ее сломаешь, потому что нет еще на свете таких
амортизаторов, которые могли бы выдержать подобную тряску. Теперь скорость
ничего не решала  -  лишь  бы  продвигаться  вперед,  а  низко  посаженный
"Биркэт" не был приспособлен для такого рода путешествий.  Правда,  дорога
змеилась среди густого соснового  бора,  заросшего  кустарником,  так  что
преследователь не видел тебя, как  бы  близко  он  к  тебе  ни  подобрался
(сирена преследователей теперь молчала, поэтому судить  о  том,  на  каком
расстоянии они находятся, было просто невозможно).
   Пахло хвоей, нагретой солнцем - оно стояло прямо над головой... Огастин
вцепился в руль и припал к нему, совсем как мартышка  шарманщика  к  груди
своего хозяина, а Сэди прильнула к приборной доске. Мозг Огастина  работал
быстро и четко, холодно регистрируя факты, точно он наблюдал  все  это  со
стороны, и диктуя нужные ответы. Только бы амортизаторы не  сдали,  только
бы не напороться на здоровенный камень... Да, конечно, дорога  эта  никуда
не ведет, но по крайней  мере  впереди  есть  развилка  и,  значит,  можно
надеяться - процентов на пятьдесят, - что фараоны свернут не туда... А  по
тропе, которой они вчера  воспользовались,  чтобы  сократить  путь,  может
проехать даже "штутц"; если свернуть на нее и затаиться,  а  потом,  когда
фараоны - какую бы дорогу они ни избрали  -  проскочат  мимо,  выехать  на
другой проселок и вернуться на шоссе, то  можно  намного  опередить  их  -
пока-то они обнаружат, что произошло, и повернут назад, если вообще сумеют
развернуться в таком узком пространстве  между  деревьями.  Итак,  Огастин
ехал вперед, и острые сучья  хлестали  его  по  лицу,  когда  он  объезжал
особенно  глубокие  выбоины  или  камни  (а  для  таких  маневров  в   его
распоряжении было всего каких-нибудь десять дюймов). Он проехал  развилку,
свернул на проселок, ведущий к более мелкому концу озера, затем свернул на
поперечную тропу, проехал по ней полпути и остановился.
   Полицейские, как и следовало  ожидать,  проскочили  мимо,  но  каким-то
образом все же заметили Огастина и открыли огонь из револьверов.  Стреляли
они куда попало, однако скорее в них, чем в шины, и это  ни  Огастину,  ни
Сэди не понравилось. Оба одновременно пригнулись, и, хотя ничего не видели
поверх бортов, Огастин  включил  сцепление,  и  машина  поехала  дальше  с
предельной скоростью, какая возможна, когда едешь то по горному камню,  то
по корням, да еще с обеих сторон  тебя  обступают  деревья.  Но  страх  не
покидал их:  дело  в  том,  что  полицейские  не  стали  тратить  время  и
разворачиваться, а просто двигались за ними задним ходом (правда, при этом
их так трясло и подбрасывало, что ни один все равно не мог бы выстрелить).
   Огастин только было  хотел  повернуть  на  проселок,  ведущий  к  шоссе
(заранее радуясь тому, что уж тут-то "дюзи" _придется_ развернуться),  как
они с Сэди вдруг обнаружили "бьюик"  Тони,  преграждавший  им  путь:  этот
кретин, оказывается, последовал за  "дюзи".  Вот  теперь  Огастин  с  Сэди
действительно оказались в ловушке и выбора у  них  не  было  -  они  могли
повернуть лишь на проселок, ведущий к плотине, и только к плотине...
   Нервы Огастина и так уже были на пределе, и вполне  возможно,  что  это
упорное невезение повлияло на ход его мыслей,  лишило  способности  трезво
рассуждать: он вдруг  представил  себе  до  боли  живо,  точно  перед  его
мысленным взором возник кадр эпической сцены  из  фильма,  как  по  самому
верху плотины едет его желтый "Биркэт". А наверху  плотина  совсем  узкая,
едва ли шире размаха его колес, а может  быть,  даже  и  уже,  и  с  одной
стороны лежит бездонная пучина озера, а  с  другой  -  глубокое,  футов  в
шестьдесят, узкое ущелье, так что стоит допустить малейшую оплошность  или
сдвинуть с места камень - и...  Если  он  все  же  сумеет  заставить  себя
проехать по плотине, хватит у тех, что в "дюзенберге", духу последовать за
ним? Рожденное его мозгом видение опровергало такую возможность: он видел,
как неустрашимый "штутц" едет по плотине, и все остальные, затаив дыхание,
смотрят не него... Но он не имеет права брать с собой  Сэди,  это  слишком
опасно.
   -  Выпрыгивай!  -  буркнул  он  сквозь  стиснутые  зубы,  пока  машина,
подскакивая и скользя, спускалась по откосу, точно краб, а из-под колес ее
вправо и влево летел щебень. - Выпрыгивай, я поеду по плотине!
   Однако Сэди не шевельнулась; вместо того чтобы прыгать, она  лишь  тупо
сидела, забившись в угол, не веря ушам своим. Ехать по плотине, да он что,
с ума сошел?!
   Огастин не мог смотреть ни направо, ни налево: глаза нужны были ему для
того, чтобы не врезаться в дерево или не полететь с откоса вниз, а,  кроме
того, картина, стоявшая перед его мысленным  взором,  настолько  затмевала
все  остальное,  что  он  едва  ли  даже  увидел  плотину,  когда  она   в
действительности возникла перед ним.  Они  достигли  берега  озера,  и  он
толкнул Сэди локтем в бок:
   - Да проснись же и прыгай, ты, чертова кукла! Я не поеду с тобой.
   Но она продолжала сидеть: теперь, она была почти уверена,  что  Огастин
сошел с ума - ведь он же не раз здесь был и должен знать, что  по  плотине
даже на велосипеде не проедешь, так как в середине есть  место,  где  вода
переливается через край - маленькая деталь, которой почему-то не оказалось
на картине, стоявшей перед мысленным взором Огастина, - а  через  водопад,
каким бы маленьким он ни был, не проедет даже "Биркэт"...
   Когда до бетонированной перемычки оставалось ярдов двадцать, Сэди вдруг
ожила, выхватила руль из рук Огастина и - пусть уж лучше так! -  направила
машину в озеро.


   Машина врезалась в гладь озера - вода поднялась стеной и обрушилась  на
них, прижав обоих к сиденью. И они вместе с машиной  ушли  под  воду.  Но,
опустившись футов на двенадцать, "Биркэт" тихонько стал на опору плотины и
покатился по ней, а Огастина с Сэди каким-то чудом вымыло из машины.
   Они были надежно укрыты корнями раскидистого дерева, что росло у самого
края берега, когда "дюзи" появился на верху склона.  И  стал,  не  решаясь
съехать вниз. Из машины выскочили два весьма мрачных маленьких человечка с
пистолетами в руках. Они побежали вниз  к  плотине  и  оттуда  внимательно
оглядели озеро в поисках пловцов. Но таковых не оказалось...
   Они посмотрели на плававшую  карту,  посмотрели  на  масляные  пятна  и
пузыри в том месте, где лежал на дне опрокинувшийся "Биркэт",  и  один  из
них перекрестился рукой с пистолетом.



        "25"

   По пути назад в "бьюике" Тони, пока машина подпрыгивала на  колдобинах,
а две вымокшие крысы с затонувшего корабля обсыхали в солнечных  лучах  на
заднем сиденье, состоялся военный совет. Скорее всего  (такова  была  суть
сказанного Сэди), на этом все и кончится: никто не станет выкачивать  воду
из озера  (и  навлекать  на  себя  проклятия  тех,  для  кого  оно  служит
источником водоснабжения) или даже пытаться поднять машину со дна -  такие
мелкие происшествия бывают тут каждую неделю. Но Тони с Расселом  не  были
так уж уверены, что все это произошло случайно: похоже, что кто-то всерьез
нацелился на нью-блэндфордскую "стаю". Этот полицейский...
   - А как будет с братом Беллы? - спросил Огастин: в отличие от остальных
он  считал,  что  потеря   красавца   "штутца",   принадлежащего   второму
вице-президенту  (по  реализации  продукции),  и  неприятности,  ожидающие
Эррола, - дело нешуточное.
   - Ерунда! - сказала Сэди. - Неужто  ты  думаешь,  он  доложился  боссу,
когда угонял его "штутц"?! Нет, сэр! Все будет свалено на воров, а  Эррола
даже не выгонят, если он будет держать свой люк на запоре, сядет на  поезд
и завтра ровно в восемь утра явится на работу. - И, видя, что О