я,  злодейски погубить
пять хороших испанских судов вместе со всем экипажем?
     С  тайным   удовлетворением  следят  капитаны  испанцы  за  нарастающим
озлоблением  команды. Сами  они  в  это  дело не  вмешиваются, они  избегают
разговоров  с  Магелланом  и  только  становятся  все  более  молчаливыми  и
сдержанными. Но их молчание опаснее многоречивого недовольства команды.  Они
больше  смыслят  в  навигационном деле,  и  от них не  может  укрыться,  что
Магеллан введен в заблуждение неправильными картами и уже давно не  уверен в
своей  <тайне>. Ведь  если б этот человек действительно в точности знал,  на
каком градусе  долготы  и  широты расположен  пресловутый  paso,  чего  ради
заставил бы он в таком случае суда целые две недели напрасно плыть по Рио де
Ла-Плата?  Зачем он  теперь  вновь  и  вновь  теряет  драгоценное  время  на
обследование каждой маленькой бухты? Либо  Магеллан  обманул короля, либо он
сам  себя обманывает, утверждая, что  ему известно местонахождение paso, ибо
теперь  уже  ясно:  он  только ищет  путь,  он  его  еще не  знает.  С плохо
скрываемым злорадством  наблюдают они,  как у каждой извилины он  напряженно
вглядывается в разорванные очертания берега. Что же, пусть Магеллан и дальше
ведет флотилию во льды и в неизвестность. Им незачем  больше  спорить с ним,
досаждать  ему  жалобами.  Скоро  пробьет  час,  когда  он   вынужден  будет
признаться: <Я не могу идти дальше, я  не знаю, куда идти>. А тогда настанет
время   для  них  взять  командование  в  свои  руки  и  сломить  могущество
высокомерного молчальника.
     Невозможно   вообразить   более  ужасное  душевное  состояние,   нежели
состояние Магеллана  в те дни. Ведь с тех пор как его надежда  найти  пролив
была дважды жестоко обманута, в первый раз - возле устья Ла-Платы, во второй
-  у  залива  Сан-Матиас,  он  уже  не  может  дольше  таить  от  себя,  что
непоколебимая  вера  в секретную  карту Бехайма и  опрометчиво  принятые  за
истину рассказы  португальских кормчих ввели  его  в заблуждение. В наиболее
благоприятном  случае,  если легендарный paso  действительно существует,  он
может быть  расположен только дальше к югу, то есть  ближе  к антарктической
зоне;  но  и  в  этом благоприятном случае возможность пройти  через него  в
текущем  году уже упущена.  Зима опередила  Магеллана и  опрокинула все  его
расчеты: до  весны флотилия с ее потрепанными судами и недовольной  командой
не сможет  воспользоваться  проливом,  даже если  они  теперь  и найдут его.
Девять  месяцев  проведено  в  плавании, а Магеллан еще  не  бросил  якоря у
Молуккских  островов, как  он  имел неосторожность  пообещать. Его  флотилия
по-прежнему блуждает и упорно борется за жизнь с жесточайшими бурями.
     Самое разумное  теперь было  бы сказать всю правду.  Созвать капитанов,
признаться  им, что  карты и сообщения кормчих ввели его  в заблуждение, что
возобновить  поиски paso можно  будет  лишь с  наступлением весны,  а сейчас
лучше  повернуть назад, укрыться  от бурь, снова  направиться  вдоль  берега
вверх, в Бразилию, в  приветливую, теплую страну, провести там в благодатном
климате зиму, подправить  суда и  дать отдохнуть команде,  прежде чем весной
двинуться  на юг.  Это был бы самый  простой путь,  самый  человечный  образ
действий. Но Магеллан зашел слишком далеко, чтобы  повернуть вспять. Слишком
долго  он,  сам  обманутый,  обманывал  других,  уверяя,  что  знает  новый,
кратчайший путь к Молуккским островам. Слишком сурово расправился он с теми,
кто  дерзнул  хоть  слегка  усомниться  в его тайне; он  оскорбил  испанских
офицеров, он  в открытом море отрешил  от  должности  знатного  королевского
чиновника и обошелся с ним, как с преступником. Все это может быть оправдано
только огромным, решающим успехом. Ведь и капитаны и экипаж  ни одного часа,
ни одной минуты дольше не  согласились бы ему повиноваться, если бы он не то
что признал  - об  этом  не  может  быть и речи -  а хотя бы  намеком дал им
понять, что далеко не так уверен в удачном исходе дела,  как там, на родине,
когда он давал обещания их королю; последний юнга отказался бы снимать перед
ним  шапку.  Для  Магеллана  уже нет возврата: в минуту, когда  он велел  бы
повернуть руль и  взять  курс на Бразилию, он  из начальника  своих офицеров
превратился бы  в  их  пленника. Вот  почему он принимает  отважное решение.
Подобно Кортесу,  который в том  же году  сжег все суда своей флотилии, дабы
лишить своих воинов возможности вернуться, Магеллан решает задержать корабли
и экипаж в столь отдаленном  месте,  что, даже если бы они и захотели, у них
уже не было бы возможности принудить его к  возвращению. Если затем, весною,
он найдет пролив - дело выиграно. Не найдет - все пропало: среднего пути для
Магеллана  нет.  Только  упорство может даровать ему  силу, только  отвага -
спасти его. И снова этот непостижимый, но все  учитывающий человек готовится
в тиши к решительному удару.
     Тем  временем  бури   день  ото  дня   все  яростней,  уже   по-зимнему
набрасываются  на корабли.  Флотилия едва  продвигается  вперед.  Целых  два
месяца  потребовалось  на  то, чтобы  пробиться на  каких-нибудь  двенадцать
градусов дальше к югу.
     Наконец,  31  марта  на пустынном побережье  снова  открывается  залив.
Первый взгляд адмирала таит в  себе его  последнюю надежду. Не ведет ли этот
залив вглубь, не он ли и есть заветный paso? Нет, это закрытая бухта. Тем не
менее Магеллан велит войти в нее. А так как уже из беглого осмотра явствует,
что здесь нет  недостатка в ключевой воде и  рыбе, он отдает приказ спустить
якоря.  И к великому  своему  изумлению, а быть может, и испугу,  капитаны и
команда  узнают,  что  их  адмирал  (никого  не предупредив,  ни  с  кем  не
посоветовавшись) решил расположиться на зимовку здесь, в бухте Сан-Хулиан, в
этом никому не ведомом, необитаемом заливе, лежащем на сорок девятом градусе
южной  широты, в одном из самых мрачных и  пустынных мест земного шара,  где
никогда не бывал еще ни один мореплаватель.

        М Я Т Е Ж
     2 апреля 1520 г.- 7 апреля 1520 г.
     В морозной темнице, в далеком, омраченном низко нависшими тучами заливе
Сан-Хулиан, обострившиеся отношения неминуемо  должны  были  привести к  еще
более резким  столкновениям,  чем  в открытом  море.  И ничто разительнее не
свидетельствует  о непоколебимой  твердости Магеллана,  как то, что он перед
лицом столь тревожного настроения команды не устрашился мероприятия, которое
неизбежно должно было  усилить уже существующее недовольство.  Магеллан один
из всех знает, что в благодатные тропические страны флотилия в лучшем случае
попадет через много месяцев; поэтому он отдает приказ экономнее  расходовать
запасы  продовольствия и сократить ежедневный  рацион.  Фантастически смелый
поступок: там, на краю  света,  в  первый же  день  обозлить и без того  уже
раздраженный экипаж приказом о сокращении выдачи хлеба и вина.
     И  действительно,  только  эта  энергичная  мера  спасла   впоследствии
флотилию. Никогда бы она  не  выдержала знаменитого стодневного  плавания по
Тихому  океану,  не  будь  сохранен  в  неприкосновенности  известный  запас
провианта. Но команда, глубоко равнодушная к неизвестному ей замыслу, совсем
не  расположена покорно принять такое ограничение. Инстинкт  - и  достаточно
здравый  -  подсказывает  изнуренным  матросам,  что  даже если это плавание
вознесет  до небес  их адмирала,  то по меньшей  мере  три  четверти  из них
расплатятся  за  его  торжество  бесславной  гибелью  от  морозов  и голода,
непосильных трудов  и лишений. Если  не хватает продовольствия,  ропщут они,
надо повернуть назад; и так уж они продвинулись дальше на юг, чем  кто бы то
ни было. Никто не сможет упрекнуть их на родине, что они не выполнили своего
долга. Несколько  человек  уже погибли от  холода, а  ведь они нанимались  в
экспедицию на Молуккские острова, а не в Ледовитый океан. На  эти крамольные
слова   тогдашние  летописи   заставляют  Магеллана  отвечать  речью,  плохо
вяжущейся  со сдержанным, лишенным пафоса обликом этого  человека  и слишком
отдающей Плутархом  и Фукидидом, чтобы быть достоверной. Он изумлен тем, что
они,  кастильцы,  проявляют такую слабость,  забывая,  что  предприняли  это
плавание единственно,  чтобы  послужить своему королю и своей родине. Когда,
говорит он  далее, ему  поручили  командование, он рассчитывал найти в своих
спутниках дух мужества, издревле вдохновлявший испанский народ. Что касается
его самого  - он решил лучше умереть,  чем  с  позором  вернуться в Испанию.
Итак, пусть они терпеливо дожидаются, пока пройдет  зима; чем большими будут
их лишения, тем щедрее отблагодарит их потом король.
     Но  никогда  еще  красивые  слова  не  укрощали  голодный  желудок.  Не
красноречие  спасает Магеллана в тот критический час, а твердость  принятого
им  решения не  поддаваться,  не  идти ни  на малейшие  уступки. Сознательно
вызывает он  противодействие, чтобы тотчас железной рукой сломить его: лучше
сразу  пойти на решающее объяснение, чем томительно долго  его  откладывать!
Лучше  ринуться навстречу тайным врагам, чем  ждать, пока они прижмут тебя к
стене!
     Что  такое  решающее  объяснение  должно  последовать  и  к  тому  же в
ближайшее  время,  Магеллан  от  себя  не  скрывает.  Слишком  усилилось  за
последние  недели  напряжение, создаваемое безмолвной,  пристальной взаимной
слежкой, угрюмым молчанием  Магеллана и капитанов;  слишком  невыносима  эта
взаимная холодная отчужденность - день за днем, час за часом на борту одного
и  того  же  тесного  судна.  Когда-нибудь  это  молчание  должно,  наконец,
разрядиться в бурном возмущении или в насилии.
     Виноват  в  этом  опасном  положении  скорее  Магеллан,  чем  испанские
капитаны,  и  слишком  уж  дешевый  обычный  прием  - изображать  непокорных
Магеллану  офицеров сворой бесчестных  предателей, всегдашних  завистников и
врагов гения.  В ту критическую  минуту  капитаны флотилии  были  не  только
вправе,  но  были  обязаны  требовать  от   него  раскрытия  его  дальнейших
намерений, ибо дело шло не только об их  собственных жизнях,  но и  о жизнях
вверенных им королем людей.  Если Карл V  назначил Хуана де Картахену, Луиса
де  Мендоса  и  Антонио  де  Кока  на  должность  надзирающих  за  флотилией
чиновников, то вместе с их высоким званием он возложил на них и определенную
ответственность. Их дело -  следить за сохранностью королевского  достояния,
пяти  судов  флотилии, и  защищать их,  если  они  подвергнутся опасности. А
теперь  им  действительно  грозит  опасность, смертельная  опасность. Прошли
многие месяцы -  Магеллан  не  сыскал обещанного пути, не  достиг Молуккских
островов.  Следовательно,  ничего нет  оскорбительного,  если,  перед  лицом
очевидной  растерянности Магеллана, принявшие присягу и получающие жалованье
королевские  чиновники требуют, наконец,  чтобы он хоть частично  доверил им
свою  великую тайну, раскрыл  перед  ними  свои  карты.  То, чего  требовали
капитаны,  было  в  порядке  вещей:  начальнику  экспедиции  пора,  наконец,
покончить с  этой игрой в  прятки, пора  сесть с  ними  за стол и  совместно
обсудить  вопрос  о  дальнейшем  курсе,  как   впоследствии   резюмирует  их
требования дель Кано в протоколе: 49  50.
     Но злосчастный Магеллан - в этом и его  вина и его страдание - не может
раскрыть свои  карты, не будучи вполне уверен, что  козырь  действительно  у
него в руках. Он не может для своего оправдания представить портулан Мартина
Бехайма,  потому  что  там paso ошибочно отмечен на сороковом  градусе южной
широты. Не может, после того как он отрешил от должности Хуана де Картахену,
признать:  <Я был обманут  ложными сообщениями, и  я  обманул вас>. Не может
допустить вопросов о местонахождении пресловутого paso, потому что  сам  все
еще не знает  ответа. Он должен притворяться слепым, глухим, должен закусить
губы и только держать наготове  крепко стиснутый кулак на  случай,  если это
назойливое  любопытство  станет  для  него угрожающим.  В  общем,  положение
таково:  королевские  чиновники  решили  во  что  бы то  ни  стало  добиться
объяснения  от упорно молчащего  адмирала и  потребовать у него отчета в его
дальнейших намерениях.  А Магеллан,  чьи счета не сойдутся,  покуда paso  не
будет   найден,   не  может   допустить,  чтобы  его  принудили  отвечать  и
объясниться, иначе доверие к нему и его авторитет погибли.
     Итак,  совершенно  очевидно: на  стороне офицеров  -  право, на стороне
Магеллана - необходимость.  Если они теперь так настойчиво теснят его, то их
напор  - не праздное любопытство,  а долг. Чтобы загладить обиду, нанесенную
капитанам  его  самовластным распоряжением, Магеллан решает сделать  учтивый
жест:  он  официально  приглашает их  прослушать  вместе  с  ним  пасхальную
заутреню и затем  отобедать на флагманском судне. Но испанских дворян  такой
дешевой ценой не купишь, одним обедом от них не отделаешься. Сеньор  Фернано
де Магельаеш,  единственно  своими  россказнями  добившийся  звания кавалера
ордена  Сант-Яго, в  течение  девяти месяцев  ни  разу  не удостоил  опытных
моряков и королевских  чиновников  беседы о положении флотилии; теперь  они,
вежливо поблагодарив, отказываются от этой  нежданной милости  - праздничной
трапезы. Вернее, они даже не благодарят, считая и такое более чем сдержанное
изъявление  вежливости излишним.  Не давая себе труда  ответить отказом, три
капитана  - Гаспар Кесада,  Луис  де  Мендоса, Антонио де  Кока  -  попросту
пропускают    мимо   ушей   приглашение   адмирала.   Незанятыми    остаются
приготовленные  стулья,  нетронутыми  яства.  В  мрачном  одиночестве  сидит
Магеллан за  накрытым  столом вместе  со  своим  двоюродным братом Алваро де
Мескита, которого он собственной властью назначил  капитаном,  и, верно, его
не очень тешит  эта  задуманная как праздник мира  пасхальная трапеза. Своим
непоявлением все три капитана открыто бросили вызов. Во всеуслышание заявили
ему: <Тетива туго натянута! Берегись - или одумайся!>
     К их чести нужно сказать, что не из-за угла, не предательски напали они
на  Магеллана.  Они  в  последний  раз  дают  ему  понять, что  их  терпение
истощилось, и Магеллану,  если  бы он  захотел, нетрудно  было  понять  этот
намек.
     Магеллан  понял  предостережение.  Но  ничто  не  может  смутить  этого
человека с железными  нервами. Спокойно, ничем не выдавая своей обиды, сидит
он за  столом с  Алваро  де  Мескита,  ,  спокойно  отдает на  борту обычные
приказы, спокойно распростерши свое крупное грузное тело готовится отойти ко
сну. Декоре  гаснут  все огни; недвижно, словно  огромные черные задремавшие
звери, стоят пять кораблей  в туманном заливе; с борта одного из них  лишь с
трудом  можно  различить очертания другого, так глубок  мрак этой по-зимнему
долгой  ночи под  затянутым тучами небом. В непроглядной тьме  не видно,  за
шумом  прибоя  не  слышно,  как около полуночи  от одного из  кораблей  тихо
отделяется шлюпка и бесшумными взмахами весел продвигается к  <Сан-Антонио>.
Никто и не подозревает, что  в  этой осторожно, словно челн  контрабандиста,
скользящей  по волнам  шлюпке  притаились  королевские  капитаны  - Хуан  де
Картахена, Гаспар Кесада  и  Антонио де Кока. План трех  действующих  сообща
офицеров разработан  умно и смело. Они знают: чтобы одолеть такого отважного
противника, как Магеллан,  нужно обеспечить себе  значительное превосходство
сил. И это  численное превосходство мудро предусмотрел Карл  V: при отплытии
только  один из  кораблей  -  флагманское  судно  Магеллана  -  был  доверен
португальцу, а в противовес этому испанский двор мудро поручил  командование
остальными  четырьмя судами испанским капитанам. Правда, Магеллан самовольно
опрокинул  это  установленное  желанием императора  соотношение,  отняв  под
предлогом <ненадежности> сначала у Хуана де Картахены, а затем  у Антонио де
Кока командование <Сан-Антонио> и передав командование этим  судном,  первым
по значению после флагманского, своему двоюродному брату Алваро де Мескита.
     Твердо держа  в  руках  два  самых крупных корабля, он при  критических
обстоятельствах  и в военном отношении будет  главенствовать  над флотилией.
Имеется,  следовательно, только одна возможность сломить его сопротивление и
восстановить предуказанный  императором порядок: как можно скорее  захватить
<Сан-Антонио>  и  каким-нибудь  бескровным  способом  обезвредить  незаконно
назначенного  капитаном   Алваро  де   Мескита.  Тогда   соотношение   будет
восстановлено, и они смогут заградить  Магеллану выход из  залива, покуда он
не соблаговолит дать королевским чиновникам все нужные им объяснения.
     Отлично продуман  этот план и не  менее тщательно  выполнен  испанскими
капитанами.  Бесшумно  подбирается  шлюпка с тридцатью вооруженными людьми к
погруженному  в  дремоту  <Сан-Антонио>, на  котором  - кто  здесь  в  бухте
помышляет о неприятеле? - не выставлена ночная вахта.
     По веревочным трапам взбираются  на борт  заговорщики во главе с Хуаном
де Картахеной и Антонио де Кока. Бывшие  командиры <Сан-Антонио> и в темноте
находят  дорогу к капитанской  каюте; прежде чем Алваро де  Мескита успевает
вскочить с постели, его со всех сторон обступают вооруженные люди; мгновение
-  он в кандалах и  уже  брошен  в  каморку  судового писаря.  Только теперь
просыпаются несколько человек; один из них - кормчий Хуан де Элорьяга - чует
измену.  Грубо  спрашивает  он  Кесаду,  что ему понадобилось ночью на чужом
корабле. Но Кесада отвечает шестью молниеносными ударами кинжала, и Элорьяга
падает,  обливаясь кровью.  Всех португальцев на <Сан-Антонио>  заковывают в
цепи; тем самым выведены из строя надежнейшие приверженцы Магеллана, а чтобы
привлечь на свою сторону остальных, Кесада  приказывает  отпереть кладовые и
дозволяет  матросам наконец-то  вволю  наесться и  напиться.  Итак,  если не
считать  досадного  происшествия  -  удара кинжалом, придавшего этому налету
характер кровавого  мятежа -  дерзкая  затея  испанских  капитанов полностью
удалась. Хуан  де Картахена, Кесада и де Кока могут спокойно возвратиться на
свои  суда,  чтобы  на  крайний случай  привести  их  в  боевую  готовность;
командование   <Сан-Антонио>   поручается  человеку,   имя  которого   здесь
появляется впервые - Себастьяну дель Кано. В  этот час он  призван  помешать
Магеллану в осуществлении заветной мысли;  настанет  другой час, когда  его,
именно его изберет судьба для завершения великого дела Магеллана.
     Потом корабли  опять недвижно, словно огромные  черные дремлющие звери,
покоятся  в  туманном заливе. Ни звука, ни огонька; догадаться  о  том,  что
произошло, невозможно.
     По-зимнему поздно и неприветно брезжит рассвет в этом угрюмом крае. Все
так же недвижно стоят пять судов флотилии на том же месте в морозной темнице
залива. Ни  по  какому внешнему признаку не  может догадаться  Магеллан, что
верный его друг и родственник,  что все  находящиеся  на борту <Сан-Антонио>
португальцы  закованы в  цепи,  а вместо  Мескиты  судном командует мятежный
капитан. На мачте  развевается тот  же  вымпел, что и  накануне,  издали все
выглядит по-прежнему , и Магеллан велит начать обычную работу: как всегда по
утрам, он  посылает  с <Тринидад>  лодку к  берегу,  чтобы  доставить оттуда
дневной рацион  дров и воды  для всех кораблей. Как  всегда,  лодка  сначала
подходит к <Сан-Антонио>, откуда регулярно каждый день отряжают на работу по
нескольку матросов. Но странное дело: на этот раз, когда лодка  приближается
к <Сан-Антонио>, с борта не  спускают  веревочного трапа, ни один матрос  не
показывается,  а   когда  гребцы  сердито  кричат,  чтобы  там,  на  палубе,
пошевелились, им сообщают ошеломляющую весть: на этом корабле не подчиняются
приказам  Магеллана, а  повинуются  тольк