Тысячи и одной ночи>. Вот на
том острове живут люди ростом не выше локтя,  но уши у них такой длины,  как
они сами, и когда они ложатся спать, одно ухо им служит подстилкой, а другое
-  одеялом.  А  на этом островке  обитают  одни женщины, и мужчина  не смеет
ступить  на него.  Но они все  же беременеют,  от  ветра,  и всех мальчиков,
которых  родят,  они  убивают,  а  девочек  оставляют в живых и  растят.  Но
мало-помалу последние острова  исчезают  в голубоватом тумане, малайцам  уже
нечем  больше  морочить  легковерного Пигафетту, и  только  бескрайный океан
окружает судно своей мучительно неизменной синевой.  Недели,  долгие недели,
покуда  они  плывут в пустыне Индийского  океана, моряки видят только небо и
море  в их ужасающем, гнетущем  однообразии.  Ни  человека,  ни  корабля, ни
паруса,  ни звука; только синева, синева, синева в  пустоте, полной  пустоте
бескрайной глади.
     Ни один  непривычный звук не доносится до их слуха,  ни одно незнакомое
лицо не является им  за  долгие недели. Но вот  из тайников корабля  выходит
старый, хорошо знакомый призрак, тощий, бледный, с глубоко запавшими глазами
-  голод.  Голод  -  их  верный  спутник   в   плавании  по  Тихому  океану,
жестокосердый мучитель и убийца их  старых, испытанных товарищей; значит, он
снова украдкой пробрался на борт, ибо вот он стоит здесь среди них, алчный и
злобный,  и,  ехидно ухмыляясь, глядит в  их смятенные  лица. Непредвиденная
катастрофа свела на нет  все  расчеты дель Кано. Правда,  его люди погрузили
запас продовольствия, главным образом мяса, рассчитанный на пять месяцев, но
на  Тидоре  не  оказалось  соли,  и  под  палящим  зноем  индийского  солнца
недостаточно  провяленное  мясо начинает гнить.  Чтобы спастись от  зловония
разлагающихся  туш,  моряки вынуждены  весь запас выбросить в море, и теперь
пищей им служит один только рис, рис да вода, вода да рис, рис да вода, вода
да рис, и с каждой  неделей все меньше становится риса и  все меньше затхлой
воды. Снова появляется цинга, снова начинается мор среди команды. Так велики
становятся в  начале  мая  их  бедствия,  что часть экипажа  требует,  чтобы
капитан  взял курс  на близлежащий  Мозамбик  и выдал  корабль португальцам,
вместо того чтобы продолжать плавание и погибнуть голодной смертью.
     Но вместе  с  командованием бывшему  мятежнику  незаметно  передалась и
железная  воля  Магеллана.  Тот  самый  дель  Кано,  который  ранее,  будучи
подчиненным, хотел  принудить адмирала к отступлению, теперь, как начальник,
требует от людей последнего, величайшего усилия - и ему удается подчинить их
своей  воле.  <Ма  inanti  determinamo tutti  morir che  andar in  mano  dei
portoghesi>   (Мы   решили  лучше  умереть,   нежели  предать  себя  в  руки
португальцев) - сможет он впоследствии гордо рапортовать императору. Попытка
высадиться  на восточном берегу  Африки оказывается неудачной: в этом голом,
пустынном  краю они не находят ни воды, ни плодов;  нимало не облегчив своих
страданий, они  продолжают страшное плавание.  У мыса  Доброй Надежды -  они
невольно  называют его прежним именем: Cabo Tormentoso, Мыс Бурь  -  на  них
налетает бешеный  шквал,  ломающий переднюю  мачту и расщепляющий среднюю. С
величайшими усилиями  измученные, едва держащиеся на  ногах  матросы кое-как
исправляют  повреждения. Медленно, с  трудом,  тяжко  кряхтя, тащится  судно
вдоль побережья Африки  дальше на север. Но ни в  бурю,  ни в безветрие,  ни
днем,  ни  ночью  не оставляет  их  в  покое жестокий  мучитель;  издеваясь,
оскаливается серый призрак, голод  - издеваясь,  ибо на этот раз он измыслил
для  них новую, дьявольскую  пытку. Корабельные трюмы не пусты,  как раньше,
когда флотилия плыла  по Тихому  океану  - нет, на  этот  раз чрево  корабля
набито до отказа. Семьсот центнеров  пряностей  везет  <Виктория>  - семьсот
центнеров,  количество,  достаточное,  чтобы приправить роскошнейшую трапезу
сотен тысяч, миллионов людей; пряностей у  голодающего  экипажа сколько душе
угодно. Но  разве можно запекшимися  губами  вкушать  зернышки перца,  разве
можно вместо хлеба  питаться  пряным мускатным цветом  или корицей?  И  если
ужаснейшая ирония - умирать от жажды на  море, посреди необъятных вод, то на
борту <Виктории> люди претерпевают пытку из пыток,  умирая  голодной смертью
посреди груд пряностей. Каждый день за борт бросают иссохшие трупы. Тридцать
один  испанец  из  сорока семи и трое из девятнадцати  островитян еще  живы,
когда  после  пяти месяцев  безостановочного  плавания, 9 июля, обессиленный
корабль, наконец, подходит к островам Зеленого Мыса.
     Зеленый Мыс - португальская колония, и Сант-Яго - португальская гавань.
Стать  здесь  на  якорь  в  сущности  значит отдаться  беззащитными  в  руки
соперников, врагов,  капитулировать  в двух  шагах от  цели. Но пищи  хватит
самое  большее  еще  на  два-три дня;  голод не оставляет им  выбора,  нужно
отважиться на дерзкий  обман. Дель Кано решается на  смелую попытку - скрыть
от португальцев,  с  кем  они имеют  дело.  Но прежде чем отправить на берег
нескольких  матросов для закупки  съестного,  он берет с  них  торжественную
клятву ни словом не обмолвиться  португальцам  о  том,  что они -  последняя
горсть  людей,  уцелевшая  от  флотилии  Магеллана,  и   что  ими  совершено
кругосветное плавание. Матросам велено говорить, что бури пригнали их  судно
из  Америки,  а  следовательно, из сферы владычества  Испании.  Расщепленная
мачта  и  плачевное  состояние  истрепанного  судна, к счастью,  делают  эту
небылицу правдоподобной. Без особых расспросов, не послав на борт чиновников
для  досмотра,  португальцы,  в  силу  свойственного  морякам  товарищеского
чувства, оказывают  шлюпке  самый радушный  прием.  Они  немедленно посылают
испанцам пресную воду и съестные припасы; дважды, трижды возвращается шлюпка
с  берега, обильно  нагруженная  продовольствием. Уже кажется,  что хитрость
вполне  удалась;  отдых,  а главное, давно не виданная  пища - хлеб и мясо -
подкрепила моряков, запасы продовольствия уже  пополнены настолько,  что  их
хватит до самой Севильи. Еще один, последний раз посылает дель Кано шлюпку -
взять рису и плодов, а потом в путь, к  победе! К победе! Но странное дело -
на этот раз шлюпка не возвращается. Дель Кано  мгновенно догадывается о том;
что  случилось.  Кто-нибудь  из  матросов сболтнул на  берегу лишнее  или же
попытался обменять  щепотку-другую пряностей на водку, которой  все они  так
долго были лишены;  по этим  признакам португальцы узнали корабль Магеллана,
своего заклятого врага. Дель  Кано уже видит, как на берегу готовят  корабль
для  захвата  <Виктории>. Только отчаянная решимость может теперь спасти их.
Уж  лучше покинуть тех, кто на берегу,  только не дать захватить себя в двух
шагах  от  цели!  Только  сохранить  мужество  для  завершения  отважнейшего
плавания  в  истории! И  хотя  на <Виктории>  всего  восемнадцать  человек -
слишком  мало,  чтобы довести ветхое  судно до  Испании  - дель  Кано  велит
поспешно сняться  с якоря  и  распустить паруса. Это - бегство. Но бегство к
великой, к решающей победе.
     Как ни  кратковременно и опасно было пребывание у Зеленого Мыса, однако
именно  там  усердному  летописцу  Пигафетте  удалось,  наконец,  пережить в
последнюю минуту одно из тех чудес, ради  которых он отправился в  путь, ибо
на  Зеленом Мысе он  первый  наблюдает явление, новизна  и  знаменательность
которого будут волновать и занимать внимание всего столетия.
     Моряки,   отправленные  на   берег  для  покупки   съестных   припасов,
возвращаются с поразившей их вестью: на суше четверг,  тогда как  на корабле
их уверяли, что сегодня среда.
     Пигафетта  чрезвычайно  удивлен,  ибо  в течение  всего  длившегося без
малого  три года странствия он день  за  днем вел свои  записи.  Без единого
пропуска отсчитывал он: понедельник, вторник, среду,  и так  всю неделю, все
годы подряд - неужели же он пропустил один день?
     Он спрашивает кормчего  Альво,  также  отмечавшего каждый день  в своем
судовом  журнале.  И  что  же? По  записям Альво тоже  еще среда.  Неуклонно
плывшие на запад  моряки каким-то  непонятным образом выронили  из календаря
один  день, и рассказ  Пигафетты  о столь странном  явлении  ошеломляет всех
образованных людей. Обнаружена тайна, о существовании которой не подозревали
ни  греческие  мудрецы, ни Птолемей, ни Аристотель, раскрыть которую удалось
только благодаря плаванию  Магеллана:  подтвердилось точным наблюдением  то,
что Гераклит Понтийский за четыреста лет до начала христианской эры высказал
как  гипотезу; доказано,  что  земной  шар не  покоится недвижно  в  мировом
пространстве, а равномерным движением вращается вокруг собственной оси и что
тот,  кто, плывя  к  западу, следует за ним в его вращении,  может урвать  у
бесконечности крупицу времени.
     Эта вновь познанная истина - что в различных  частях света время и  час
не совпадают - волнует  гуманистов  шестнадцатого дека примерно так же,  как
наших  современников - теория относительности.  Петр  Ангиерский  немедленно
заставляет некоего <мудрого человека> объяснить ему это удивительное явление
и  затем  сообщает о  нем  императору  и  папе.  Так, в отличие. от  других,
привезших на родину одни только вороха пряностей, Пигафетта, скромный рыцарь
Родосского ордена, привез из долгого  плавания драгоценнейшее из  всего, что
есть на свете,- новую истину!
     Но еще судно не возвратилось на родину. Еще ветхая <Виктория>, напрягая
последние силы, тяжело  кряхтя, медленно,  устало тащится по  морю. Из всех,
кто  отплыл  на  ней  с  Молуккских  островов,  на  борту  осталось   только
восемнадцать человек, вместо ста двадцати рук работают всего тридцать шесть,
а  крепкие кулаки были бы нынче к  месту, ибо почти у самой цели судну вновь
угрожает авария. Ветхие доски вышли из  пазов,  вода неустанно просачивается
во все расширяющиеся  щели. Сначала пытаются откачивать ее насосом, но этого
недостаточно.  Самым  целесообразным было бы теперь  выбросить за борт,  как
лишний  балласт,  хотя бы  часть  из семисот центнеров пряностей, тем  самым
уменьшив осадку, но дель Кано  не хочет расточать достояние императора. День
и ночь чередуются изнуренные моряки у двух  насосов - это каторжный  труд, а
ведь  надо еще и зарифлять  паруса, и  стоять у руля, и дежурить на марсе, и
выполнять  множество  других  повседневных  работ. Люди изнемогают;  подобно
лунатикам, шатаясь из стороны в сторону,  бредут к  своим  постам  уже много
ночей  не знавшие сна  матросы,  -
<ослабевшие  до такой  степени,  как  никогда  еще  не  ослабевали  люди>  -
докладывает  дель  Кано  императору.  И  несмотря  на  это,  каждому из  них
приходится работать за двоих и за  троих. Они работают из последних сил, уже
изменяющих им, ибо все ближе, все ближе желанная цель. 13 июля они отчалили,
эти  восемнадцать героев, от Зеленого  Мыса;  наконец,  4 сентября 1522 года
(вскоре исполнится три года, как они расстались с родиной) с марса раздается
хриплый возглас радости: дозорный увидел мыс Сан-Висенти.  У  этого мыса для
нас кончается материк Европы, но для них, участников кругосветного плавания,
здесь начинается Европа, начинается родная земля. Медленно вырастает из волн
отвесная  скала,  и вместе с ней растет их  мужество.  Вперед!  Вперед!  Еще
только два  дня, две ночи осталось терпеть!  Еще одну ночь и один  день. Еще
только одну  ночь, одну только  ночь!  И - наконец! -  все  они  выбегают на
палубу  и,  дрожа от  счастья, теснятся  друг  к  другу -  вдали серебристая
полоса, зажатая твердой землей -  Гвадалквивир,  впадающий  в море здесь,  у
Сан-Лукар  де   Баррамеда!  Отсюда   три  года   назад   они   отплыли   под
предводительством Магеллана, пять судов и двести шестьдесят пять человек.  А
сейчас  -  одно  единственное  невзрачное суденышко  приближается к  берегу,
бросает якорь у той же пристани, и восемнадцать человек, пошатываясь, сходят
с него, тяжело опускаются на колени и целуют твердую, добрую, надежную землю
родины.  Величайший мореходный  подвиг  всех  времен  завершился  в  день  6
сентября 1522 года.
     Первой обязанностью дель Кано,  едва он вступил на берег, было  послать
императору  письмо с великой вестью. А тем временем его моряки жадно поедают
свежий, сейчас  только испеченный хлеб,  которым  их  здесь  щедро  потчуют.
Годами их пальцы не прикасались к милому теплому караваю, годами  не вкушали
они ни вина, ни мяса, ни плодов родной земли. Потрясенный, вглядывается в их
лица сбежавшийся народ, словно они возвратились из царства теней, и хочет  и
не может поверить чуду. А истомленные моряки, едва утолив голод и жажду, уже
валятся  на циновки  и  спят, спят  всю  ночь,  спят впервые за все эти годы
безмятежным сном, впервые опять прильнув сердцем к сердцу родины.
     На следующее утро другое судно буксирует  победоносный корабль вверх по
Гвадалквивиру, до Севильи. Совершившая кругосветное плавание  <Виктория> уже
не в силах идти против  течения.  Удивленно  окликают их с встречных барж  и
лодок. Никто  не помнит этого корабля, три  года назад отплывшего  за океан;
давным-давно Севилья, Испания, весь мир считали  флотилию Магеллана погибшей
-  и что же? Вот он, победоносный корабль. С трудом, но все же гордо  плывет
он  навстречу  торжеству!  Наконец,   вдали   блеснула  хиральда   -   белая
колокольня-Севилья! Севилья!  Уже видна гавань Жерновов, откуда они отплыли.
<К  бомбардам!> -  приказывает  дель  Кано; это  последняя  команда  в  этом
плавании.  И  уже грохочут над  рекой  орудийные залпы. Так моряки  три года
назад  рыком  чугунных  жерл  прощались  с  родиной.  Так  они  торжественно
приветствовали  пролив,  открытый Магелланом, так они салютовали  неведомому
Тихому   океану.   Так  они   провозгласили   победу,  завидев   неизвестные
Филиппинские острова, так громовым ликованием  возвестили,  достигнув  цели,
поставленной Магелланом,  что долг ими выполнен.  Так они отдали  прощальный
салют  товарищам,  оставшимся на  Тидоре,  когда пришлось покинуть  братское
судно в  гибельной  дали. Но никогда  еще  их  медные  голоса не звучали так
победно,  так  ликующе, как ныне,  когда они  возвещают:  <Мы  вернулись! Мы
свершили то, чего  никто не свершил  до нас!  Мы - первые  люди,  обогнувшие
земной шар!>

        МЕРТВЫЕ НЕПРАВЫ
     Толпами устремляется в  Севилье народ  на  берег; все  хотят, как пишет
Овьедо, <поглазеть на  это единственное,  достославное  судно,  чье плавание
является удивительнейшим и величайшим событием, когда-либо  совершившимся  с
тех пор, как господь сотворил мир  и первого человека>. Потрясенные, смотрят
горожане,  как восемнадцать моряков  покидают борт  <Виктории>, как они, эти
пошатывающиеся,  едва бредущие  скелеты, один  за другим  колеблющимся шагом
сходят  на сушу, как  слабы, измождены, истомлены, больны  и обессилены  эти
неверной  поступью  идущие  безыменные  герои,  каждый  из  которых  за  три
бесконечных  года  плавания  состарился на добрый  десяток  лет. Ликование и
сочувствие окружают  их. Им предлагают еду, их приглашают в  дома, обступают
их, требуя, чтобы они рассказывали, без передышки, без устали рассказывали о
своих приключениях и мытарствах. Но  моряки отвечают отказом.  Потом, потом,
после! Прежде всего - выполнить неотложный долг, сдержать обет, данный в час
смертельной  опасности:  совершить  искупительное  паломничество  в  церковь
Санта-Мария де ла Виктория и  Санта-Мария Антигуа! В  благоговейном молчании
шпалерами  теснится  народ вдоль  дороги, стремясь увидеть, как восемнадцать
оставшихся в живых моряков босиком, в белых  саванах, с зажженными свечами в
руках,  шествуют в церковь, чтобы на месте, где они простились с отечеством,
возблагодарить господа за то, что он  сохранил им  жизнь среди столь великих
опасностей и  допустил  возвратиться  на родину. Снова  гремит  орган, снова
священник в полумраке собора вздымает над головами преклонивших колена людей
дароносицу, похожую на маленькое  сияющее солнце. Возблагодарив всевышнего и
его  святых  угодников за собственное  избавление,  моряки, быть может,  еще
творят  молитву  за упокой души своих собратьев  и товарищей, три года назад
вместе с ними преклонявших здесь колена. Ибо где те,  что  взирали тогда  на
Магеллана,  их  адмирала,  в  минуту, когда он развертывал  шелковое  знамя,
пожалованное ему королем и благословленное священником? Они утонули, пали от
рук  туземцев, погибли  от  голода и  жажды, пропали без  вести, остались  в
плену. Только на этих пал неисповедимый выбор судьбы,  только их избрала она
для торжества,  только  им  даровала  милость. И восемнадцать  моряков  едва
слышно, трепетными устами читают молитву за упокой души убитого предводителя
и двухсот павших из экипажа армады.
     На  огненных крыльях разносится  тем  временем по всей  Европе весть  о
благополучном их возвращении,  сперва возбуждая безмерное изумление, а затем
столь же безмерный  восторг.  После  плавания  Колумба  ни одно  событие  не
вызывало  у  современников  подобного  воодушевления.  Пришел  конец  всякой
неуверенности. Сомнение, этот злейший враг человеческого  знания, побеждено.
С  тех  пор как судно,  отплыв из Севильской  гавани, все время следовало  в
одном направлении и снова вернулось в  Севилью,  неопровержимо доказано, что
Земля - вращающийся шар, а все моря-единое нераздельное водное пространство.
Бесповоротно отметена космография греков и римлян, раз навсегда  покончено с
доводами  церкви и  нелепой  басней о  ходящих на голове  антиподах.  Навеки
установлен объем земного шара, и тем самым,  наконец, определены размеры той
части вселенной, которая именуется Землей; другие смелые  путешественники  в
будущем  еще  восполнят  детали  нашей  планеты,  но  в  основном  ее  форма
определена Магелланом, и  неизменным осталось это определение  по сей день и
на все  грядущие  дни.  Земля  отныне  имеет  свои границы,  и  человечество
завоевало  ее.  Великой  гордости преисполнился  с этого  исторического  дня
испанский  народ.  Под  испанским  флагом  начал Колумб  открытие  мира, под
испанским флагом завершил его Магеллан. За четверть века человечество больше
узнало о своем обиталище, чем за много тысячелетий. И поколение,  счастливое
и опьяненное этим  переворотом представления о мире, свершившимся в пределах
одной  человеческой  жизни,  бессознательно чувствует: началась новая  эра -
новое время.
     Всеобщим  было восхищение  великой победой  человеческого  духа в  этом
плавании.   Даже  снарядившие  экспедицию  купцы-предприниматели,  Casa   de
Contratacion и Христофор  де Аро, имеют  все основания быть довольными.  Они
уже собирались списать в убыток восемь миллионов мараведисов, потраченных на
снаряжение пяти судов, когда внезапно  возвратившееся судно не только  сразу
окупило все расходы, но и принесла нежданный барыш. Продажа пятисот двадцати
квинталов (около двадцати шести тонн) пряностей, доставленных <Викторией>  с
Молуккских  островов, дает  за  покрытием всех расходов  еще  около  пятисот
золотых дукатов чистой прибыли;  груз одного-единственного корабля полностью
возместил утрату  четырех  остальных  - правда, при  этом подсчете  ценность
двухсот с лишним человеческих жизней признана равной нулю.
     Только горсть людей во всей вселенной  цепенеет от ужаса при вести, что
один  из  кораблей  Магеллановой  армады,  завершив  кругосветное  плавание,
благополучно  возвратился  на родину.  Это  мятежные  капитаны и их кормчий,
дезертировавшие  на  <Сан-Антонио>  и  год  назад  высадившиеся  в  Севилье;
погребальным звоном звучит радостная весть в  их ушах. Давно  уже тешили они
себя надеждой, что  опасный свидетель  и обвинитель  никогда не  вернется  в
Испанию,  и,  нимало  не  колеблясь,  выдали  смелым аргонавтам  в  судебных
протоколах свидетельство о  смерти (