н  об этом благодаря начертанной знаменитым космографом
Мартином Бехаймом карте, которую он в свое время разыскал в секретном архиве
португальского  короля.  Это  сообщение   Пигафетты  само   по  себе  вполне
заслуживает доверия, ибо мы знаем, что  Мартин Бехайм действительно до самой
своей  смерти (1507)  был придворным  картографом португальского короля, как
знаем и то, что  молчаливый  искатель Магеллан  сумел получить доступ в этот
секретный архив.
     Но поиски  разгадки становятся все  более  увлекательными: этот  Мартин
Бехайм  лично  не  принимал  участия  ни  в  одной  заморской  экспедиции  и
поразительную весть о существовании paso в свою очередь мог узнать только от
других мореплавателей. Значит,  и  у него были предшественники. Тогда вопрос
усложняется. Кто же были  эти предшественники, эти безвестные мореходы? Кому
же,  наконец,  принадлежит  честь  открытия?  Возможно  ли,  чтобы  какие-то
португальские  суда  еще  до изготовления  этих  карт  и  глобусов  достигли
таинственного пролива,  соединяющего Атлантический океан с Тихим? И  что же?
Неопровержимые  документы  подтверждают,  что действительно  в  начале  века
несколько  португальских  экспедиций  (одну  из  них  сопровождал  Веспуччи)
обследовали побережье Бразилии, а быть может, даже и Аргентины. Только они и
могли увидеть paso.
     Однако этого мало - возникает  новый  вопрос:  как  далеко проникли эти
таинственные  экспедиции?  Вправду ли спустились  они  до самого прохода, до
Магелланова пролива? Мнение, что другие мореплаватели до Магеллана уже знали
о существовании paso, долгое время основывалось лишь на упомянутом сообщении
Пигафетты  да еще  на сохранившемся  и  поныне  глобусе  Иоганна Шенера,  на
котором - как это ни удивительно - уже в 1515 году, следовательно задолго до
отплытия Магеллана, ясно обозначен пролив на юге (правда, совершенно не там,
где он находится в действительности). Но все это не помогает нам уяснить, от
кого  же  получили эти сведения Бехайм и  немецкий ученый, ибо  в  ту  эпоху
великих открытий каждая  нация,  из коммерческой ревности, неусыпно следила,
чтобы результаты экспедиции  сохранялись  в  тайне. Латовые  записи кормчих,
судовые   журналы  капитанов,  карты  и  портуланы  немедленно  сдавались  в
Лиссабонскую  Tesoraria. Король Мануэл  указом  от 13  ноября 1504 года  под
страхом смертной казни запретил <сообщать какие-либо сведения о  судоходстве
по  ту  сторону  реки  Конго,  дабы чужестранцы  не могли извлечь  выгоды из
открытий, сделанных Португалией>.
     Когда  вопрос о приоритете, ввиду совершенной его  праздности,  уже как
будто заглох, неожиданная находка более позднего времени пролила свет на то,
кому именно Бехайм  и  Шенер, а в конечном счете и  Магеллан обязаны  своими
географическими  сведениями. Эта  находка  представляла  собой всего  только
напечатанную на прескверной бумаге немецкую листовку, озаглавленную:    (<Копия новых вестей из Бразильской
земли>);
     эта листовка оказалась  донесением,  посланным из  Португалии в  начале
шестнадцатого века крупнейшему торговому дому Вельзеров в Аугсбурге одним из
его португальских представителей;  в нем на отвратительнейшем немецком языке
сообщается,  что  некое португальское  судно,  на  приблизительно  сороковое
градусе южной широты открыло и обогнуло некий  cabo, то  есть мыс, <подобный
мысу Доброй Надежды>, и что  за этим cabo по  направлению с востока на запад
расположен широкий пролив, напоминающий Гибралтар; он тянется от одного моря
до  другого, так  что  нет ничего  легче, как  этим путем достичь Молуккских
островов - <Островов пряностей>. Итак, это донесение определенно утверждает,
что  Атлантический  и  Тихий  океан   соединены  между  собой  -  quod  erat
demonstrandum. 32
     Тем  самым  загадка,   казалось,   была   наконец  решена,  и  Магеллан
окончательно  изобличен  в плагиате,  в присвоении  открытия, сделанного  до
него.  Ведь,   бесспорно,   Магеллан   был   осведомлен  о  результатах  той
предшествовавшей   португальской   экспедиции  не   хуже,   чем  неизвестный
представитель немецких судовладельцев и проживающий в Лиссабоне аугсбургский
географ; а в таком случае вся  его заслуга перед мировой историей сводится к
тому,  что  он  благодаря своей  энергии  сумел  тщательно  охраняемую тайну
сделать  доступной  всему  человечеству.  Итак,  ловкость,  стремительность,
беззастенчивое  использование чужих  достижений  - вот, видимо,  и вся тайна
Магеллана.
     Но,  как  ни удивительно, возникает еще  один, последний  вопрос.  Ведь
теперь  нам  известно  то, что не  было  известно  Магеллану:  участники той
португальской экспедиции в действительности не достигли Магелланова пролива,
их сообщения, которым доверился Магеллан,  так же как Мартин Бехайм и Иоганн
Шенер,  на  самом деле  основывались  на  недоразумении, на  легко  понятной
ошибке. Что  именно  (здесь мы  доходим до  самой  сути проблемы)  видели те
мореплаватели на  сороковом  градусе южной широты? Что собственно  сообщает,
нам  ? Только  то, что  эти  мореплаватели  приблизительно  на
сороковом градусе южной широты открыли морской залив,  по которому они плыли
двое суток, не  видя ему конца, и  что, прежде чем они достигли его предела,
буря прогнала  их  назад. Следовательно,  то, что они  видели,  было началом
некоего  водного пути, который они  сочли,  но сочли напрасно, тем проливом,
что соединяет два океана. Ведь настоящий пролив расположен - это известно со
времен Магеллана - на пятьдесят  втором  градусе южной широты. Что же видели
эти  безвестные  мореплаватели  под  сороковым  градусом?  Здесь  существует
достаточно  обоснованное  предположение,  ибо тому, кто впервые собственными
глазами  изумленно созерцал  необъятный, широкий, как море, простор Ла-Платы
при  впадении ее в океан - только тому понятно, что не случайным, а подлинно
неизбежным заблуждением  было  счесть это исполинское  речное устье заливом,
морем.  Разве не более чем естественно, что мореходы, никогда не встречавшие
в  Европе столь  гигантского  водного потока, увидев эту  необозримую  ширь,
преждевременно  возликовали,  решив,  что это-то и есть вожделенный  пролив,
соединяющий два океана?  Лучшим  доказательством,  что  кормчие, на  которых
ссылается ,
     приняли  исполинскую реку  за  пролив,  служат  упомянутые  нами карты,
начертанные  в  соответствии  с  их  сообщениями.  Ведь  если  бы  они,  эти
безвестные  кормчие, пробравшись дальше на юг, нашли, кроме реки Ла-Платы, и
Магелланов пролив -  то есть  настоящий  paso,  они должны были бы на  своих
портуланах, а Шенер  - на своем глобусе  обозначить также  и Ла-Плату, этого
гиганта  среди  водных потоков земного шара. Однако на глобусе Шенера, как и
на других  известных нам картах Ла-Плата не обозначена, а на ее  месте,  как
раз  под тем же градусом широты, нанесен мифический пролив - paso. Тем самым
вопрос   выяснен  до   конца.   Осведомители    чистосердечно
заблуждались. Они стали жертвами очевидной и  понятной ошибки, да и Магеллан
поступил не менее честно, утверждая, что у него имеются достоверные данные о
существовании  некоего  paso.  Когда  он,  руководствуясь  этими  картами  и
сообщениями, создавал  свой  грандиозный проект  кругосветного  плавания, он
попросту  был введен в обман  самообманом других. Заблуждение, в  которое он
честно уверовал - вот что в конечном счете составляло тайну Магеллана.
     Но не надо презирать заблуждений! Из безрассуднейшего заблуждения, если
гений  коснется  его,  если  случай  будет  руководить им, может  произрасти
величайшая истина. Сотнями, тысячами насчитываются  во всех областях  знания
великие открытия, возникшие из ложных  гипотез. Никогда Колумб  не отважился
бы  выйти в океан, не будь на свете карты  Тосканелли,  до  абсурда  неверно
определявшей  объем земного  шара и  обманчиво  твердившей  ему,  что  он  в
кратчайший срок достигнет  восточного побережья Индии.  Никогда  Магеллан не
сумел  бы  уговорить монарха предоставить ему флотилию,  если бы не верил  с
таким безрассудным  упрямством  ошибочной  карте  Бехайма  и  фантастическим
сообщениям  португальских  кормчих.  Только  веря,  что он обладает  знанием
тайны,  Магеллан  мог   разгадать  величайшую  географическую  тайну  своего
времени. Только всем сердцем отдавшись преходящему  заблуждению,  он  открыл
непреходящую истину.

        ИДЕЯ МАГЕЛЛАНА ОСУЩЕСТВЛЯЕТСЯ

     20 октября 1517 г.- 22 марта 1518 г.

     Теперь  Магеллан стоит перед ответственным решением.  У него есть план,
равного  которому  по  смелости  не  вынашивает в сердце ни один  моряк  его
времени, и вдобавок у него есть уверенность  - или ему кажется, что она есть
-  что  благодаря  имеющимся  у него особым  сведениям  этот план  неминуемо
приведет  его к  цели. Но  как  осуществить  столь  дорогостоящее  и опасное
предприятие?  Монарх  его  родной страны  от него  отвернулся;  на поддержку
знакомых  португальских  судовладельцев  вряд ли можно  рассчитывать: они не
осмелятся доверить CBОИ
     суда человеку, заслужившему немилость двора.  Итак, остается один путь:
обратиться  к Испании.  Там,  и  только там  может Магеллан  рассчитывать на
поддержку, только при том дворе  его личность может иметь некоторый вес, ибо
он  не  только   привезет  с  собой  драгоценные  сведения  из  Лиссабонской
Tesoraria, но и  представит Испании - что  не менее важно для задуманного им
дела - доказательства моральной правоты ее претензий.  Его компаньон Фалейру
вычислил (так  же неправильно, как неправильно был  информирован  Магеллан),
что <Острова пряностей> находятся не  в пределах португальского владычества,
а  в  области,  отведенной папою Испании, и посему  являются  собственностью
испанской, а не португальской короны. Богатейшие в мире острова и кратчайший
путь к ним  предлагает  безвестный португальский капитан  в  дар  императору
Карлу V. Вот почему скорее, чем где-либо, он может рассчитывать на успех при
испанском дворе. Там, и только там может он осуществить великое предприятие,
замысел всей своей жизни, хоть и знает, что жестоко за это расплатится. Ибо,
если  Магеллан теперь обратится  к Испании,  ему  придется,  как собственную
кожу, содрать с себя  благородное португальское имя Магельаеш. Португальский
король  немедленно ввергнет его в опалу, и он веками будет слыть среди своих
соотечественников изменником  -traidor, перебежчиком -transfuga; и  в  самом
деле,  добровольный  отказ  Магеллана  от  португальского  подданства  и его
продиктованный  отчаянием  переход на  службу  другой державы  несравнимы  с
поведением Колумба, Кабота, Кадамосты или Веспуччи,  также водивших флотилии
чужих  монархов в  заморские  экспедиции. Ведь  Магеллан не  только покидает
родину, но  - умолчать  об этом нельзя  - наносит ей ущерб, передавая в руки
злейшему  сопернику  своего  короля  <Острова  пряностей>, уже  занятые  его
соотечественниками. Он поступает не  только смело - поступает непатриотично,
сообщая  другому государству  морские  тайны, овладеть которыми  ему удалось
лишь благодаря доступу  в Лиссабонскую Tesoraria.  В переводе на современный
язык  это  означает,  что Магеллан,  португальский дворянин и бывший капитан
португальского флота,  совершил преступление  не менее тяжкое, нежели офицер
нашего   времени,  передавший  мобилизационные  планы   и  секретные   карты
генерального  штаба  соседнему   враждебному  государству.   И  единственное
обстоятельство,  которое  придает  его  неприглядному   поведению  известный
оттенок величия,  заключается в  том, что он перешел границу  не  трусливо и
опасливо, как  контрабандист, а предался противнику  с поднятым  забралом, в
сознании всех ожидающих его поношений.
     Но творческая  личность подчиняется иному,  более  высокому закону, чем
закон  простого  долга.  Для  того,  кто призван  совершить  великое деяние,
осуществить открытие или подвиг, двигающий вперед все человечество, для того
подлинной родиной  является  уже  не его отечество, а его деяние. Он ощущает
себя ответственным в  конечном счете  только перед одной инстанцией  - перед
той задачей, которую  ему  предназначено  решить,  и он скорее позволит себе
презреть  государственные   и   временные  интересы,   чем   то   внутреннее
обязательство,  которое  возложили  на   него   его  особая  судьба,  особое
дарование. Магеллан осознал свое призвание на середине жизненного пути после
многих  лет  верного  служения своему отечеству.  И  так  как его  отечество
отказало  ему  в возможности  осуществления его  замыслов, то он должен  был
сделать своим отечеством свою идею. Он решительно уничтожает свое преходящее
имя и свою гражданскую честь, чтобы воскреснуть и раствориться в своей идее,
в своем бессмертном подвиге.
     Пора  выжидания, терпения и обдумывания для Магеллана кончилась. Осенью
1517 года  его дерзновенное  решение претворяется в дело. Временно оставив в
Португалии  своего менее  отважного  партнера -  Фалейру, Магеллан переходит
Рубикон своей  жизни -  испанскую  границу;  20 октября 1517  года вместе со
своим невольником  Энрике, уже долгие  годы сопровождающим его  как тень, он
прибывает в Севилью. Правда, Севилья  в этот  момент не является резиденцией
нового  короля Испании, Карлоса  I, в  качестве  властелина Старого и Нового
Света именуемого нами Карлом V.  Восемнадцатилетний монарх только что прибыл
из  Фландрии  в Сантандер и  находится на пути в Вальядолид, где  с середины
ноября намерен обосновать свой двор. И все же время ожидания Магеллану нигде
не провести лучше,  чем  в Севилье, ибо  эта гавань - порог  в новую  Индию;
большинство кораблей отправляется на запад от берегов Гвадалквивира, и столь
велик  там  наплыв  купцов,   капитанов,  маклеров  и  агентов,  что  король
приказывает учредить в Севилье особую торговую палату, знаменитую Casa de la
Contratacion, которую  также называют Индийской палатой,  Domus indica,  или
Casa  del  Oceano.  В  ней  хранятся все  донесения, отчетные карты и записи
купцов и мореходов () 33.
     Индийская  палата  является одновременно  и товарной биржей  и  судовым
агентством,  правильнее  всего  было  бы  назвать  ее   управлением  морской
торговли,   бюро  справок   и   консультаций,  где  под  контролем   властей
договариваются, с одной стороны, дельцы, финансирующие морские экспедиции, с
другой -  капитаны, желающие возглавить  эти экспедиции.  Так  или иначе, но
каждый,  кто затевает новую  экспедицию  под испанским флагом, прежде  всего
должен обратиться в Casa de la Contratacion за разрешением или поддержкой.
     О  необычайной  выдержке  Магеллана, его  гениальном умении  молчать  и
выжидать лучше  всего  свидетельствует уже то, что он не торопится совершить
этот  неминуемый  шаг;  чуждый  фантазерства,  расплывчатого  оптимизма  или
тщеславного  самообольщения,  всегда все  точно рассчитывающий,  психолог  и
реалист,  Магеллан заранее взвесил свои  шансы и нашел их недостаточными. Он
знает, что дверь в Casa de la Contratacion откроется перед ним, только когда
другие руки нажмут за него скобу. Сам Магеллан - кому он здесь известен? Что
он семь лет плавал в восточных морях, что он сражался под началом Алмейды  и
Албукерке, не  очень-то много значит  в  городе, таверны  и  кабаки которого
кишат отставными aventurados  и desperados 34, в  городе, где еще
живы капитаны, плававшие  под командой Колумба, Кортереала и Кабота. Что  он
прибыл из Португалии, где король не пожелал  пристроить его  к делу, что  он
эмигрант, строго говоря даже перебежчик, тоже не очень его рекомендует. Нет,
в  Casa  de la Contratacion  ему, неизвестному,  безыменному fuoroscito
35, не окажут доверия;  поэтому  Магеллан  до поры до времени решает и
вовсе не переступать  ее порога. Он  достаточно  опытен и знает, что в таких
случаях необходимо. Прежде всего,  как всякий, кто предлагает  новый проект,
он  должен  обзавестись  связями и <рекомендациями>. Должен обеспечить  себе
поддержку людей  влиятельных  и имущих, прежде  чем  вступить в переговоры с
теми, кто держит в своих руках власть и деньги.
     Одним  из   этих  необходимых  знакомств  предусмотрительный  Магеллан,
видимо, заручился  еще  в Португалии. Так или иначе, он  встречает  радушный
прием  в  доме  Дьего  Барбосы,  тоже некогда  вышедшего  из  португальского
подданства  и  уже в продолжение  четырнадцати лет занимающего  на испанской
службе  видную должность  алькайда  (начальника)  арсенала. Уважаемое лицо в
городе, кавалер  ордена Сант-Яго, Барбоса является идеальным поручителем для
недавнего  пришельца.  По  некоторым  сведениям,  Барбоса  и  Магеллан  были
родственниками.  Но  теснее  любого родства этих  людей с  первой же  минуты
сближает то  обстоятельство, что  Дьего Барбоса за много  лет  до  Магеллана
плавал  в  индийских  морях. Сын его, Дуарте  Барбоса,  унаследовал от  отца
страсть  к  приключениям. Он  тоже  вдоль  и поперек  избороздил  индийские,
персидские и малайские воды и даже написал весьма ценимую в те времена книгу
<О libro de Duarte  Barbosa> 36. Эти трое людей тотчас становятся
друзьями.  Ведь  если  и  в  наши  дни  между  колониальными  офицерами  или
солдатами,   сражавшимися  во   время  войны  на   одном   участке   фронта,
устанавливается  связь  на  всю жизнь, то  насколько же  теснее  сплоченными
должны были чувствовать себя два-три десятка ветеранов морской службы, чудом
уцелевшие в этих убийственных  плаваниях  и смертельных  опасностях! Барбоса
гостеприимно предлагает Магеллану поселиться у него в доме. Проходит немного
времени,  и  дочь  Барбосы,  Барбара,  начинает  благосклонно  относиться  к
тридцатисемилетнему,  энергичному, серьезному Магеллану. Еще до  конца  года
Магеллан  назовет себя зятем алькайда -  и  тем  самым приобретет  в Севилье
положение и опору. Утратив права гражданства в Португалии, он вновь обрел их
в Испании.  Отныне  он считается уже не безродным  пришельцем, но  vecino de
Sevilla - жителем Севильи.  Хорошо  зарекомендованный дружбой и  предстоящим
родством с Барбосой, обеспеченный приданым жены, которое составляет шестьсот
тысяч мараведисов, он  может теперь,  не задумываясь, перешагнуть порог Casa
de la Contratacion.
     О переговорах, которые он там вел, о приеме, который был ему оказан, не
сохранилось  никаких  достоверных  сведений.  Мы  не  знаем,  в  какой  мере
Магеллан,  клятвенным  обещанием  связанный с  Фалейру,  раскрыл  перед этой
комиссией  свои  планы, и,  вероятно, лишь ради  грубой аналогии с  Колумбом
выдумали, что  комиссия  резко отклонила и  даже высмеяла  его  предложение.
Достоверно  только, что Casa de la Contratacion не захотела или не  могла за
собственный  страх и риск  отпустить  средства  на  предприятие  безвестного
пришельца. Профессионалы обычно с недоверием относятся ко всему  из ряда вон
выходящему. Вот  почему и на этот раз одно  из  решающих событий  в  истории
совершилось не при поддержке авторитетных учреждений, а помимо них и вопреки
им.
     Индийская  палата  -  эта  важнейшая инстанция - не  оказала  Магеллану
содействия. Даже  первая  из  бесчисленных  дверей,  ведущих  в  аудиенц-зал
короля, не раскрылась перед  ним. Верно,  то был мрачный день для Магеллана.
Напрасен  приезд сюда,  напрасны рекомендации,  напрасны  представленные  им
выкладки, напрасны красноречие и горячность, вероятно проявленные им вопреки
внутреннему решению. Все доводы Магеллана  не  смогли  заставить трех членов
комиссии, трех профессионалов, с доверием отнестись к его проекту.
     Но  на войне  зачастую, когда полководец  уже считает себя побежденным,
уже  велит трубить  отступление, уже  готовится очистить  поле битвы,  вдруг
является посланец