вить на лице еще две литеры
"не". В седьмой день после принятия нашего престола Всероссийского
получили мы известие, что бывший император Петр III, обыкновенным прежде
часто случавшимся ему припадком гемороидическим впал в прежестокую колику.
Охуляю я писание законов самою монархинею, писанных во мраке ее кабинета,
коими она хощет исполнить то, что невозможно, и уврачевать то, чего не
знает. Россия должна быть государством самодержавным, ибо малейшее
ослабление самодержавия повлекло бы за собою отторжение многих провинций,
ослабление государства и бесчисленные народные бедствия. А как ныне имя
наше властию всевышней десницы в России процветает, того ради повелеваем
сим нашим имянным указом: кои прежде были дворяне в своих поместиях и
вотчинах, оных противников нашей власти и возмутителей империи и
разорителей крестьян ловить, казнить и вешать и поступать равным образом
так, как они, не имея в себе христианства, чинили с вами, крестьянами. По
истреблении которых противников и злодеев-дворян всякой может
восчувствовать тишину и спокойную жизнь, коя до века продолжаться будет.
Поиски продолжались несколько минут, когда вошел генерал Бенигсен,
высокого роста, флегматичный человек; он подошел к камину, прислонился к
нему и в это время увидел императора, спрятавшегося за экраном. Указав на
него пальцем, Бенигсен сказал по-французски: "Вот он", после чего Павла
тотчас вытащили из его прикрытия. Я хвалю самодержавие, а не либеральные
идеи, то есть хвалю печи зимою в северном климате. Я не нашла ничего
дикого в этом народе; напротив, в нем есть много изящества и мягкости,
которых не встречаешь в других странах. Они любят в жизни ее величие и
пышность более, чем тихие радости, которые она может дать. Индийские
баядерки, по-моему, должны воплощать это сочетание истомы и живости, в
котором заключается прелесть русской пляски. Впечатление его встречи со
мною он выразил в известных стихах "Я помню чудное мгновенье" и проч. Все
различные племена, составляющие Российское государство, признаются
русскими и, слагая различные свои названия, составляют один русский народ.
Давайте, мне говорит, считать жертвы, и руку свою сжал, чтобы производить
счет ужасный сей по пальцам. Видя Пестеля перед собой, я стал называть, а
он считать; дойдя до женского пола, он остановил меня, говоря: знаете ли,
что это дело ужасное; - я не менее вас в том уверен; но тут уже я видел,
что он хотел мне дать усмотреть, что я бесчеловечнее его; - признаюсь. Сей
же час после сего опять та же рука стала предо мной и ужасное число было
тринадцать! Наконец, остановившись, он, видя мое молчание, говорит так:
поэтому и конца не будет, ибо также должно будет покуситься и на особ
Фамилии, в иностранных краях находящихся. Да, я говорю, тогда точно уже
конца ужаса сему не будет, ибо у всех Великих есть и дети. Да какую ж вам,
братцы, надобно конституцию? Что за страна - даже повесить толком не
умеют. Вы понимаете, дело пока еще не идет ни о нравственных принципах, ни
о философических положениях, а просто о жизненном благоустройстве, об этих
навыках, об этих наезженных путях сознания, которые придают уму
непринужденность и вызывают размеренное движение душ. Заметьте при этом,
что дело идет здесь не об учености, не о чтении, не о чем-то литературном
или научном, а просто о соприкосновении сознаний, о мыслях, охватывающих
ребенка в колыбели, нашептывающих ему в ласках матери, окружающих его
среди игр, о тех, которые в форме различных чувств проникают в мозг его
вместе с воздухом и которые образуют его нравственную природу ранее выхода
в свет и появления в обществе. Есть разные способы любить свое отечество;
например, самоед, любящий свои родные снега, которые сделали его
близоруким, закоптелую юрту, где он, скорчившись, проводит половину своей
жизни, и прогорклый олений жир, заражающий вокруг него воздух зловонием,
любит свою страну, конечно, иначе, нежели английский гражданин, гордый
учреждениями и высокой цивилизацией своего славного острова. Наши матросы
и солдаты славно умирают, но жить здесь никто не умеет. Россию спасает
беспорядок. При всем том перед Западом мы имеем выгоды неисчислимые. На
нашей первоначальной истории не лежит пятно завоевания. Кровь и вражда не
служили основанием государству русскому, и деды не завещали внукам
преданий ненависти и мщения. Церковь, ограничив круг своего действия,
никогда не утрачивала чистоты своей жизни внутренней и не проповедовала
детям своим уроков неправосудия и насилия. Таким образом, мы будем
продвигаться вперед смело и безошибочно, занимая случайные открытия
Запада, но придавая им смысл более глубокий или открывая в них те
человеческие начала, которые для Запада остались тайными, спрашивая у
истории церкви и законов ее - светил путеводительных для будущего нашего
развития - и воскрешая древние формы жизни русской и на неиспорченной
индивидуальности нашего племени. Желать теперь остается нам только одного:
чтобы какой-нибудь француз понял оригинальность учения христианского, как
оно заключается в нашей церкви, и написал об этом статью в журнале; чтобы
немец, поверивши ему, изучил нашу церковь поглубже и стал бы доказывать на
лекциях, что в ней совсем неожиданно открывается именно то, чего теперь
требует просвещение Европы. Тогда, без сомнения, мы поверили бы французу и
немцу и сами узнали бы то, что имеем. Все умы направлены на войну; во всех
других областях управления, в политической экономии, народном просвещении
другие народы далеко опередили русских. Но и русские бывают трезвы, когда
требуют этого трудные обстоятельства войны. Все здесь созвучно - народ и
власть. Русские не отказались бы от чудес, творимых волею царя, даже и в
том случае, если бы речь шла о воскрешении всех рабов, при этом погибших.
Конечно, в заботах главы народа и самого народа о могуществе и даже о
тщеславии грядущих поколений сказывается величие их души. Россия - это
страна, в которой несчастье позорит всех без исключения, кого оно
постигнет. Тревожное безделье - таков неизбежный результат северной
автократии. У русских есть лишь названия всего, но нет ничего в
действительности. В России нет более свободного человека, чем восставший
солдат. Западные люди, судящие о России, - это нечто вроде китайцев,
судящих о Европе, или, скорее, греков, судящих о Риме. Это кажется законом
истории: никогда ни одна общественная система, ни одна цивилизация не
проявила понимания той, что должна была прийти ей на смену. Что касается
до жертв, с какими построен Петербург, - они искупаются необходимостью и
результатом. Ничто в мире не существует напрасно: если у нас две столицы -
значит, каждая из них необходима, а необходимость может заключаться только
в идее, которую выражает каждая из них. Москвичи - люди нараспашку,
истинные афиняне, только на русско-московский лад. Черная туча, медленно
поднимавшаяся на горизонте, разразилась. Отмерили барьер в 15 шагов и
поставили по концам оного по шапке, потом, от этих шапок, еще отмерили по
дороге ж в обе стороны по 10 шагов, и на концах оных также поставили по
шапке, что составилось уже четыре шапки. Я первый пришел на барьер. Ждал
некоторое время. И хотя признаки жизни еще были видны в нем, но уже он не
говорил. Я поцеловал его и тотчас же отправился домой. Туча за Бештау
зашла, совершенно темно стало, Столыпин сказал: "Скачи за доктором". Ни
один не приехал из трех. В продолжение получаса я просил - только поехать.
Дождь ливмя, черно, преставление света. При осмотре оказалось, что
пистолетная пуля, попав в правый бок ниже последнего ребра с хрящом,
пробила правое и левое легкое, поднимаясь вверх, вышла между пятым и
шестым ребром левой стороны и при выходе прорезала мягкие части левого
плеча. Вследствие чего, хотя на основании Свода военных постановлений
части пятой устава военно-уголовного, Книги 1-й Статей 376, 395 и 398 все
означенные подсудимые подлежат равному наказанию именно. №№. Название
вещам. Число вещей и денег. Кисть для брития с ручкою Нейзильбер - 1.
Собственных сочинений покойного на разных лоскуточках бумаги кусков - 7.
Крепостных людей Иван Вертюков и Иван Соколов - 2. Но по мнении моем по
этому делу, не помещены деньги, издержанные Презусом, Асессорами и
Аудитором, прогонные и суточные, всего сто пятьдесят четыре рубля
семьдесят две с половиною копейки ассигнациями. Но перейдем к другому
предмету, где также слышится у наших поэтов тот высокий лиризм, о котором
идет речь, то есть любви к царю. Как умно определял Пушкин значение
полномощного монарха! И как он вообще был умен во всем, что ни говорил в
последнее время своей жизни! Государство без полномощного монарха -
автомат: много-много, если оно достигнет того, до чего достигнули
Соединенные Штаты. А что такое Соединенные Штаты? Мертвечина. Америка
часть четверта ново земля в знань отперта. Вольнохищна Америка людьми, в
нравах, в царствах дика. Тысящьми лет бысть незнанна, морем зело отлиянна.
Веры разны в балвохвальстве, наги люди там в недбальстве. Царства имут без
разума, не знав Бога, худа дума. Никто же бо что успеет, где глупость,
сквернь и грех деет. Вообще русские - не математики. Думал о наших
правителях. Все невежды. Махина держится тяжестью. И гласность принесет
пользу, может быть, только на несколько лет, а потом мы привыкнем к ней. А
в чем состоит наше народное воззрение - это уже другой вопрос, и вопрос
преждевременный. Надобно сперва, чтоб оно возникло, и тогда будет ясно, в
чем оно состоит. Эта фаланга - сама революция, суровая в семнадцать лет.
Огонь глаз смягчен очками, чтоб дать волю одному свету ума. Sans
crinolines, идущие на замену sans-culotte'ам. Девушка-студент,
барышня-бурш ничего не имеют общего с барынями-Травиатами.
Студенты-барышни - якобинцы, Сен-Жюст в амазонке - все резко, чисто,
беспощадно. За этот год в моих мыслях произошел такой же переворот, как у
других; то, что было прежде целью, мало-помалу превратилось в средство;
деятельность медика, агронома, техника как таковых потеряла в наших глазах
смысл; прежде мы думали облегчать страдания народа, но не исцелять их.
Такая деятельность была филантропией, паллиативом, маленькой заплатой на
платье, которое надо не чинить, а выбросить и завести новое; мы
предполагали лечить симптомы болезни, а не устранять ее причины. Сколько
ни лечи народ, думали мы, сколько ни давай ему микстур и порошков,
получится лишь временное облегчение. Цель, казавшаяся благородной и
высокой, была в наших глазах теперь унижена до степени ремесла почти
бесполезного. Не хлопочите о науке, во имя которой хотели бы вас связать и
обессилить. Эта наука должна погибнуть вместе с миром, которого она есть
выразитель. Разбой - одна из почтеннейших форм русской народной жизни.
Разбойник - это герой, защитник, мститель народный, непримиримый враг
государства и всего общественного и гражданского строя, установленного
государством. Братцы! Приходит нам невтерпеж! Житье на Руси все хуже да
хуже! Свободой нас обманули, только по губам помазали! Надо нам их всех
вконец истребить, чтоб и духу их не осталось, чтоб и завестись они не
могли опять никак. А для этого надо нам, братцы, будет города их жечь. Да
выжигать дотла. Надо будет все бумаги огнем спалить, чтобы не было никаких
ни указов, ни приказов, чтобы воля была вольная. Да, ждать-то нам нечего,
чего зевать? Кому подошлось, если какой из наших ворогов подвернулся под
руку, и кончай с ним. Слово наше всегда хорошо - дело наше почти всегда
скверно. Я хотел написать фантастическую пьесу "Честная губерния", где
люди вздумали исполнить и применить весь свод Российской империи, и как
все народонаселение бежит оттуда, как все глохнет и блекнет, и трава
вянет, и цветы сохнут. Надо подморозить немного Россию, чтобы она не
"гнила". Мне же, наконец, надоело быть гласом вопиющего в пустыне. И если
Россия осуждена, после короткой и слабой реакции, вернуться на путь
саморазрушения, что "сотворит" одинокий пророк? Лучше о своей душе
побольше думать, что я с помощью Бога и старца и стараюсь делать. Моя душа
без меня в ад попадет, а Россия, как обходилась без моего влияния до сих
пор, так и впредь обойдется. Идет чумазый, идет и на вопрос: "Что есть
истина?" твердо и неукоснительно отвечает: "Распивочно и на вынос". Ибо
русскому скитальцу необходимо именно всемирное счастие, чтобы успокоиться:
дешевле он не примирится, - конечно, пока дело только в теории. Ибо что
такое сила духа русской народности как не стремление ее в конечных целях
своих ко всемирности и ко всечеловечности? Пусть наша земля нищая, но эту
нищую землю "в рабском виде исходил, благословляя" Христос. Ибо идея нации
есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о
ней в вечности. Русская идея, исторический долг России требуют от нас
признания нашей неразрывной связи с вселенским семейством Христа и
обращения всех наших национальных дарований, всей мощи нашей империи на
окончательное осуществление социальной троицы, где каждое из трех главных
органических единств - церковь, государство и общество - безусловно
свободно и державно, не в отъединении от двух других, поглощая или
истребляя их, но в утверждении безусловной внутренней связи с ними.
Восстановить на земле этот верный образ божественной Троицы - вот в чем
русская идея. Русский народ хочет быть землей, которая невестится, ждет
мужа. Россия призвана быть освободительницей народов. В русском народе
есть поистине свобода духа, которая дается лишь тому, кто не слишком
поглощен жаждой земной прибыли и земного благоустройства. У нас, русских,
нет великоимперских стремлений, потому что великая Империя - наша
давность, а не задание. Россия слишком велика, чтобы иметь пафос
расширения и владычества. Единственным естественным притязанием России
является Константинополь и выход к морям через проливы. Русский
Константинополь должен быть одним из центров единения Востока и Запада.
Она, та самарянка, Ему говорит: как же я Тебе дам напиться, когда Ты -
еврей; а Он ей в ответ: врешь, говорит, я чистый русский. Интеллигенция
тяготилась быть классом господствующим и образованным и явила
исключительный в истории пример воли к обнищанию, опрощению,
самоупразднению, нисхождению. Везде и во все эпохи мы наблюдаем в
культурном процессе обратное явление: каждая возвысившаяся группа охраняет
себя самое, защищает достигнутое ею положение, бережет и отстаивает свои
ценности, ими гордится, их утверждает и множит: наши привлекатейнейшие,
благороднейшие устремления запечатлены жаждою саморазрушения, словно мы
тайно обречены необоримым чарам своеобразного Диониса, творящего
саморасточение вдохновительнейшим из упоений, словно другие народы
мертвенно-скупы, мы же, народ самосожигателей, представляем в истории то
живое, что, по слову Гете, как бабочка - Психея, тоскует по огненной
смерти. И вот земная гибель от взятого меча остается высшею Евангельскою
"карою", предреченною для меченосца. Ибо браться за меч имеет смысл только
во имя того, за что человеку действительно стоит умереть: во имя дела
Божьего на земле. Бессмысленно браться за меч и спасаться, хотя бы ценою
предательства и унизительной покорности злодеям. Но за Божие дело - и в
себе самом, в других и в мире - имеет смысл идти на смерть. Ибо умирающий
за него - отдает меньшее за большее, личное за сверхличное, человеческое
за Божие. Уговаривали его подать прошение о помиловании, но он отвечал: "Я
вижу, вам труднее меня повесить, чем мне умереть". Я приношу свою жизнь в
жертву великому делу, и это, я верю, дает мне нравственное оправдание в
той жестокости, которую я совершил не по отношению к убитому мной, нет, я
нисколько не раскаиваюсь в мною совершенном, но по отношению к вам, своим
горячо любимым родителям. Завтра меня повесят, но я умру счастливым. Он
сошел в могилу, но только для того, чтобы от личной жизни перейти к
историческому бессмертию. Он будет вечно жить в сердцах всех, кто не
утратил последних проблесков чести и совести, он будет жить в скрижалях
истории наряду с величайшими и самоотверженнейшими героями человечества,
его пример зовет нас на искупительную жертву. Страшный суд - величайшая
реальность. На страшном суде решается, быть или не быть свободе воли,
бессмертию души - быть или не быть душе. И даже бытие Бога еще, быть
может, не решено. И Бог ждет, как каждая живая человеческая душа,
последнего приговора. Что делать мужчине и женщине, живущим в браке и
исполняющим то ограниченное служение Богу и людям, через взращение и
воспитание детей, которое вытекает из их положения? Все то же: стремиться
вместе к освобождению от соблазна, очищению себя и прекращения греха,
заменой отношений, препятствующих и общему и частному служению Богу и
людям, заменой плотской любви чистыми отношениями сестры и брата. (См. у
Степняка в "Подпольной России": вечно едят на "конспиративных пирушках"
свою селедку, не догадываясь, до чего это показует их связь и с
Ганимедом-Лесбосом, и с Ашерою-инокинею). Ни для кого так не легко сжечь
Рим, как для Добчинского. Кто же не обращал внимания, что лицо Рафаэля,
безбородое и такое же нежное, есть прекраснейшее лицо девушки; и почти так
же прекрасно, как лицо Рафаэля, лицо, terrible dictu, Чернышевского (см.
чудный его портрет в "Вестнике Европы", октябрь 1909 г.), проводившего в
"Что делать" теорию о глупости ревнования своих жен: на самом же деле,
конечно, теорию о полном наслаждении мужа при "дружбах" его жены, причем
муж втайне, в воображении, уже наслаждается красотою и всеми формами
жениного "друга". Значение Чернышевского в нашей культуре, конечно,
огромно. Он был 1/2-урнинг, 1/4-урнинг, 1/10-урнинг. Целомудрие не может
быть усвоено вполне процессом рождения, через наследственность, ибо
передача по наследству совершается все же через нарушение целомудрия, а
потому борьба с половым инстинктом для приобретения целомудрия не может
быть только личною (как и вообще все личное не имеет искупительной силы,
хотя оно и имеет предварительное значение), так как недостаточно
сохранение невинности только, нужно полное торжество над чувственностью,
нужно достигнуть такого состояния, чтобы виновность была невозможна, чтобы
освободиться от всякого пожелания нечистого, т.е. не только не рождаться,
но и сделаться нерожденным, т.е. восстановляя из себя тех, от коих рожден
сам, и себя воссоздать в виде существа, в коем все сознается и управляется
волею. Аэростат, паря над местностью, вызывал бы отвагу и
изобретательность, т.е. действовал бы образовательно; это было бы, так
сказать, приглашением всех умов к открытию пути в небесное пространство.
Долг воскрешения требует такого открытия, ибо без обладания небесным
пространством невозможно одновременное существование поколений, хотя, с
другой стороны, без воскрешения невозможно достижение полного обладания
небесным пространством. Быть может, не простая случайность, что славянин
Коперник произвел переворот в астрономии, который должен послужить
исходным пунктом нового направления всего знания и, в свою очередь,
произвести переворот в сельской жизни, направив ее от мнимого управления
движением солнца к действительному управлению движением земли, так чтобы
весеннее возрождение превратилось в действительное Воскрешение, ибо такое
направление знания, по-видимому, могло бы дать только
земледельческо-общинное славянство. Деятельность брачной четы в качестве
членов прихода как общества истории и древностей, или членов общества
психофизиологического восстановления отцов и предков, выражается в их
обязанности делать общую запись фактов, открывающихся из их сближения или
сожительства. Собирание рассеянных частиц есть вопрос космотеллурической
науки и искусства, следовательно, мужское дело, а сложение уже собранных
частиц есть вопрос физиологический, гистологический, вопрос сшивания, так
сказать, тканей человеческого тела, тела своих отцов и матерей, есть
женское дело. Собирание начинает и современная наука; она собрала лишенных
жизни животных, высушенные растения, минералы и металлы,