особенно не
волнует,  -  может  быть,  ничтожное  ассимилированное  меньшинство,  -  все
проглочено.
     Разумеется. Он с самого начала понимал, что  поедет в Китай. К чему тут
оправдания  -  разве  это   не  самое  достойное  употребление   для  денег,
заработанных  столь  ужасным способом? И если ему потребовалось тридцать лет
для того, чтобы вытрясти из себя туристскую жилку, - иначе эта поездка стала
бы экскурсией, -  что ж, это еще не  слишком долго. Главное,  он прибыл сюда
живым и здоровым.  Хотя наверное, он свинья, раз ставит условия, - даже если
бы его доставили  сюда на носилках, но за те же деньги, ему все же следовало
бы благодарить судьбу.
     Н.  налил себе стакан воды,  только на три  четверти,  спустился вниз и
там, в своей комнате, откопал в крошечном шкафчике, почти шкатулке, висевшем
над кроватью,  бутылочку с темной жидкостью, впрочем,  почти неразличимой за
толстым зеленым стеклом, и долил в стакан несколько капель. Лекарство. Затем
он глубоко вздохнул и со стаканом в руке снова поднялся на палубу, постоял с
минуту и с видимым отвращением медленно выпил теплую, чуть  рыжеватую  воду.
Легче, действительно легче, как  и от  других снадобий. Лекарство или просто
напиток - ради чего оно выдумано - вкуса или действия ради? Кем и  когда? Во
Франции на такие вопросы стоит  искать ответ, здесь - бесполезно.  И как все
тут - лекарство не вылечивает, не доводит до конца. Правило - от всего, даже
от болезни что-то должно остаться. Ну, и осталось.
     По той  же причине,  по которой  Н. трудно, даже невозможно было в свое
время  отважиться  купить  дом,  в  решающий  момент,  когда  он созрел  для
путешествия,   ему  ничего  не  стоило  решить  вопрос  с  яхтой.  Н.  плохо
представлял, как это  можно поехать  в Китай  на поезде.  Кроме того,  такая
поездка обязательно предполагала  некоторое  знакомство с местностью, прежде
всего с пунктом  назначения. Следовало хотя бы  зрительно  представлять себе
вокзал.
     А что он обо всем этом знал? У  него был адрес, написанный черной тушью
на  пожелтевшей открытке, он  отправил по нему письмецо, в котором извещал о
прибытии, скорее, о намерении  приехать, которое стало  столь настоятельным,
что, видимо,  осуществиться... - ему очень хотелось  хоть как-то поименовать
адресата,  но  он не  посмел.  Ответа,  разумеется,  не последовало.  Теперь
остановка была за малым. Н. пробормотал, что всего лучше было бы отправиться
в Китай в собственной квартире, но тут же понял, что  хватил лишку, -  всему
свой порядок  и  антураж! -  к  тому же это  было весьма  затруднительно,  а
затруднительные проекты  его и  в  молодости  обременяли, - да  и  глупо,  -
оставалось  обзавестись  плавучим домом или,  как  он  не без  удивления,  а
пожалуй, и не без гордости сообразил - кораблем.
     Это заняло всего несколько дней, да и то, больше из-за отсутствия опыта
и  времени  года.  Прославленное  страховое  агенство,  тесно  связанное   с
Фульдтами  и  Ллойдом  и  вообще  собаку   съевшее  в  мореплавании,  срочно
телеграфировало  своим представителям в Марсель,  Тулон и Баальбек,  и после
короткого совещания в их пыльной парижской конторе Н. выбрал  - по существу,
порт, а  не корабль, ибо всюду предлагалось почти одно  и то же, и у него от
непривычки аж закружилась голова - то, что  выбрал, уплатил наличными полную
цену плюс 16% комиссионных и тут же стал владельцем изрядного судна. За свои
комиссионные агенство  постаралось на славу. Через десять дней,  когда Н.  с
двумя саквояжами  прибыл  в Тулон,  его  уже поджидала  заново оснащенная  и
выкрашенная серозеленой водоотталкивающей краской яхта, приятно смотревшаяся
бок  о бок с  бронированными чудищами,  давно  уже  облюбовавшими  себе  эту
стоянку,  и готовая отчалить  в  любую минуту.  Н.  оплатил  все  счета,  не
торгуясь и даже  не попытавшись выяснить цену, и сразу же поднялся на борт -
все  это не только, чтобы выиграть время, но еще  и  оттого, что он понимал,
что  если в  нем не будут по  уши, до влюбленности  заинтересованы, то перед
ним, как перед всяким новичком, немедленно станут столь же труднопреодолимые
препятствия  и  проблемы,  что некогда перед  самыми знаменитыми  в  истории
искателями  сокровищ,  а именно -  оборудование судна  и комплектование хоть
сколько-то  пригодного экипажа. Н.  понимал, что не может позволить себе  ни
малейшей оплошности, ибо она может превратить путешествие - а то, как знать,
и все  дальнейшее - в ад или еще хуже - в пиратский вояж.  Стало быть,  надо
было платить.
     Стало   быть,   деньги  были  истрачены  недаром.   Оставалось   только
попрощаться с тюльпанами  и домашней утварью, сильно оскудевшей за последние
годы. Н.  не  представлял даже,  что это окажется таким  трудным  делом.  Он
некоторое время колебался  - оставить тюльпаны на  чье-нибудь попечение  или
бросить засыхать заодно со всем остальным, был и третий вариант - пересадить
кому-нибудь  в палисадник и предоставить  собственной судьбе.  Ему очень  не
хотелось допускать кого бы  то ни  было в  свое жилище,  и он почти  решился
оставить все как есть, но в  последний момент передумал  - вернее, кольнуло,
что неприятно  было бы в конце концов вернуться и обнаружить на подоконниках
горшки с сухой землей, в которых когда-то что-то  росло. Хотя этот вариант и
представлялся ему маловероятным, его следовало предусмотреть. Оттого-то он и
оставил соответствующие распоряжения. Впрочем, рассуждал он, тому, кто остро
нуждается  в милости Небес и снисходительном отношении  незнакомых людей, не
стоит  оставлять цветы на верную гибель. Итак,  за тюльпанами ухаживают,  и,
наверное, будут ухаживать до конца дней.
     Путь в Китай представлялся  ему  либо  путем подвижничества, либо путем
соблазна - одно  из двух. Первое было столь же невозможно для него,  сколь и
второе, - но превосходная, хотя и  скромно обставленная яхта - разве  это не
третий путь?  Разумеется, пиршество,  совершаемое  в  расстроенной голове, -
меньшее излишество, чем  лукуллов пир, но  все-таки, -  и к  тому же,  после
выхода в  море немедленно начинают разбегаться глаза, -  но если  это  закон
природы, даже  болезнь, вроде морской болезни, то  остается только  развести
руками  -  как  готовиться  к тому,  от  чего  никуда  не деться?  Все,  что
заманчиво, взаимозаменяемо, друг друга стоит,  и обычный морской энтузиазм -
это такой же натуральный Китай, как  и прославленная  изнеженность  тамошних
мужчин и  женщин.  Расточители  всех мастей  обычно  прекрасно понимают друг
друга, легко  приспосабливаются  к  обстоятельствам  и  в  итоге сходятся во
вкусах. По-видимому,  дело  только  в  том,  чтобы начать.  Н.  дал  команду
отплыть,  испытывая легкое  смятение  и  рассчитывая  прийти в  себя,  когда
путешествие ему приестся, благо оно обещало быть долгим.
     Погода  благоприятствовала - для столь низких широт в это время  года -
хороший знак! Вряд ли  можно считать случайным, что сезонные ветры, дующие в
Индийском   океане,   отнюдь   не   способствуют   тому,   чтобы   европеец,
направляющийся в Китай, прибыл туда  в уравновешенном состоянии. Н., отлично
понимавший,  что он  наверняка подвержен  иссушающему воздействию встречного
ветра и, следовательно, естественным  образом слаб и несовершенен, был очень
удивлен, когда  выяснилось,  вернее,  ему  сообщили,  что в этом году  сезон
дождей  рано начался  и, соответственно, рано  кончился, а  это  повлекло за
собой другие региональные странности - прежде всего потому,  что в порту ему
на  глаза попалась индийская газета, в которой было  написано  нечто иное, а
главное,  оттого, что, согласно  теории, именно в конце сезона обычно и дуют
встречные ветра. Впрочем,  в Лондоне  тоже давно нет  туманов. Тем не менее,
факт  оставался  фактом - море на протяжении  всего  путешествия  оставалось
спокойным, небо - ясным, а ветра вообще почти что не было.
     Дорога была ему не в тягость. Его несколько разочаровало, что на палубу
не  падали  летучие  рыбы  и  другие  экзотические  создания,  по  описаниям
путешественников, украшающие южные  моря.  Поймав себя  на том,  что уже  не
первый  день с нетерпением ждет их появления, Н.  со вздохом констатировал -
наверное,  он  все  еще  европеец,  так  что  настоящая  морская   живность,
свалившись  на палубу, его разочарует,  но его прогнозам и  на  этот раз  не
суждено было сбыться. На палубу никто  не падал. Какие-то рыбы действительно
выпрыгивали  из  воды, но разглядеть  их  было невозможно. Два или  три раза
рядом  с  яхтой начинала кружить  акула. Она живописно  рассекала  плавником
поверхность воды, но не подплывала слишком близко и быстро исчезала, так что
ее  появление не  становилось  настоящим  зрелищем.  Н.  подолгу  сидел  под
брезентовым  пологом. Жара его  не  донимала, душно не  было,  он боролся  с
дремотой, но все равно она уносила несколько  дневных часов. Зато  потом он,
неожиданно и абсолютно свежий, надвигал шляпу на глаза, чтобы защитить их от
солнца, и тут же закрывал их, пересекая в мечтах  линию  горизонта. В  такие
минуты он думал об акулах, спрутах и носорогах.
     Когда  яхта  обогнула наконец  Индокитай  и  повернула  на  север,  ему
пришлось переставить кресло, ибо тень  от полога больше не попадала на столь
полюбившееся ему  место. В этом, однако, был свой плюс. Теперь Н. усаживался
отдыхать  лицом к Китаю, что создавало полную иллюзию быстрого продвижения к
цели, впрочем, несколько его пугавшего, и он не раз спрашивал себя, нужно ли
ему что-нибудь еще. Может быть, движение по направлению  к цели - это и есть
идеал, если оно  совершается быстро и  искренне.  Он  пытался заставить себя
смотреть на проблемы как на предметы, выстраивая  их в  ряд, чтобы ими можно
было манипулировать  или  же  маршировать  вдоль,  смотря по  относительному
размеру, то есть сообразуясь с величиной и значением, но в эти последние дни
его рассуждения рушились, как карточный домик. Разумеется,  он не решился бы
оставить корабль. С другой  стороны, как же без этого? -  от  полной ясности
недалеко до  беспомощности, так что его расмышления все время сворачивали  в
смутную китайскую  сторону, оставаясь  при этом  по-европейски абстрактными.
По-европейски, стало быть, наполовину. Впрочем, легко осуждать абстрактно.
     Месяца  через три яхта  с Н. на борту прибыла в Шанхай,  сопровождаемая
все той  же хорошей погодой. Н. уже стало казаться, что времена года застыли
и перестали сменяться, по крайней мере вокруг него, перестали быть сезонами,
превратившись в попутчиков вроде белой морской птицы, сопровождавшей яхту на
протяжении большей части путешествия. В самом конце  от нее  было невозможно
отделаться. Ему, пожалуй, даже  захотелось разнообразия,  скажем, небольшой,
карманной  бури,  вроде  той  первой,  страшной  и   безобидной,   пережитой
Робинзоном,  ибо  от неподвижных моря и неба и правда веяло обреченностью, а
мысль   о  смерти  все  еще  казалась  ему  невыносимой.   Несчастную  птицу
пристрелили, но еще вопрос, стоило ли это делать. Одно из двух - либо на нее
в конце концов перестали бы обращать внимание, либо она стала бы необходимой
частью обихода. Теперь она вошла в историю мученицей идеи.
     Н. не мог не понимать, что в Китае ему  надлежит вести себя сдержанно и
осмотрительно  -  во-первых,  дабы  никого не  шокировать, не  портить  свое
реноме, а во-вторых, оттого, что по китайским законам,  довольно скептически
относящимся к магии, он  запросто мог считаться убийцей. Стало быть,  прежде
всего  необходимо  было  осмотреться. Обстоятельства,  однако,  складывались
отнюдь не благоприятным, не попутным образом, не так, как он себе рисовал, и
это не могло не влиять на его расположение духа.
     Ничто  не обходится так дорого  и  не ценится так дешево. Прежде всего,
яхте даже не удалось  подойти к берегу. Оттуда доходили тошнотворные запахи,
доносилась   артиллерийская   канонада,   а  над   зеленой   массой  холмов,
поднимавшихся к северо-западу, клубился густой дым. Мало того -  вход в порт
был забит десятками больших и малых судов, прочно застрявших тут после того,
как в главных городах Китая  началась революция. Джонки и океанские пароходы
стояли  на  рейде  вперемежку   и  в  опасной  близости,  и   их  экипажи  с
остервенением  глядели друг  на друга, не решаясь подойти к  причалу.  После
того как Н. отважился приблизиться  к ним и  все-таки  втиснул яхту в залив,
оказалось, что  дело не в недостатке  решимости,  - этого как раз хватало, -
просто  в  Шанхае был  объявлен карантин и ни одно судно - включая  почтовый
пароход - не могло без специального разрешения пристать к берегу.
     Разрешения, между тем, не выдавались, да и не к  кому было обращаться -
на  берегу  только что  сменилась  власть.  Поговаривали  даже,  что  судам,
находящимся в заливе, не  позволят выйти в открытое море,  грозили и кое-чем
похуже,  но Н.  это не очень  испугало - залив был огромен, и тот, кто хотел
его  заблокировать,  брал на  себя  непосильную работу.  Если уж  Н. удалось
провести  свою  яхту  внутрь,  в  тесноту,  то кто  мог  помешать ему отсюда
выбраться,   маневрируя  между  большими  и  средней  руки  судами,  а  если
потребуется,  то  и  прячась за ними. Впрочем,  для  океанских судов блокада
могла и вправду оказаться страшной - по ним можно вести артиллерийский огонь
как с берега, так и с моря.
     Яхта Н.  простояла  тут несколько  дней,  повернувшись тощей  кормой  к
берегу,  чтобы легче  было унести  ноги,  между американским  сухогрузом, на
сером борту которого  яркой синей краской значилось:  "Томас Джефферсон",  и
большим индонезийским парусником,  несомненно,  пиратским,  от которого  все
время пахло гнилым паленым деревом  - вдобавок на нем остались следы пожара.
Н.  выжидал, рассчитывая, что китайский таможенный чиновник, о существовании
которого объявляли  ходившие по заливу  многоязыкие слухи, который, согласно
слухам,  сообщил всем  о  карантине и,  бойко  плавая  по заливу на  паровом
катере, являлся главным источником местных  новостей, появится где-нибудь  в
окрестности и  даст хоть сколько-нибудь  удовлетворительные  разъяснения, но
его  надеждам не суждено было сбыться. Н. пришлось удовольствоваться долгими
и   бестолковыми   переговорами   с   владельцами  сновавших   мимо   лодок,
беззастенчиво   нарушавшими  карантинный   режим  и   продававшими  экипажам
застоявшихся в заливе  судов свежие фрукты, рыбу и хлеб, а если потребуется,
то  и  воду. Н. получил  с  очередной  партией съестных  припасов изжеванный
листок полугодовой давности, в котором от имени революционного правительства
объявлялось о карантине и заодно - о новых таможенных сборах. Обращение было
написано  на двух  языках -  по-китайски и по-немецки. Н. напрочь забыл все,
что  знал по-немецки,  и некоторое  время  смотрел на  листок  как в писаную
торбу,  но среди  матросов нашелся  фламандец,  который,  покорпев  немного,
пробормотал, что если принимать все эти предупреждения всерьез, в  китайские
порты  не стоит  и заходить,  и не  только во время  войны,  и уж  во всяком
случае,  отсюда  лучше  убраться,  разумеется,  решив  предварительно,  куда
направиться.  Листок, кстати, предлагал всем,  кто настаивал на том,  чтобы,
несмотря  ни на что, высадиться в Китае,  две возможности,  на выбор, - либо
плыть  из Шанхая назад,  на  юг,  в  Хон-Ха,  которая  объявлялась  главными
морскими воротами страны,  либо направиться на север,  в Тинь-Ха,  служившую
таковыми  полторы тысячи лет назад,  но давно уже  превратившуюся  крошечную
рыбацкую гавань.
     "Может, -  подумал  он, -  там и этого  уже нет, поди  знай, да  и кому
верить, но  если  там все-таки еще  можно  подойти к берегу, -  а  это почти
наверняка, - то что еще, собственно, надо?" Н. без колебаний выбрал Тинь-Ха,
особо отметив то обстоятельство, что городок, откуда он получил в свое время
извещение о похоронах, находится, судя по всему, где-то неподалеку.
     Переход в Тинь-Ха  отнял  еще неделю. Если судить по  календарю, стояла
глубокая осень, не только по европейским, но и по любым иным стандартам, но,
как показалось Н., единственным признаком того, что в Китае существует смена
времен года, было постепенное изменение продолжительности дня. Солнце уже не
поднималось так высоко на головой, темнело гораздо раньше, рассветало позже,
но сами дни оставались все такими  же теплыми, безоблачными и безветренными.
Яхта вошла в залив, который, хотя и был вдвое  меньше шанхайского, показался
Н.  сравнительно  просторным и  пустым - а  на  самом деле его  бороздили  с
десяток небольших судов. Н. ужасно заинтересовали рыбацкие баркасы  с белыми
кривыми  парусами  - он никогда ничего подобного не видел. И вообще - трудно
было представить, что  от парусов такой формы, да еще  в  штиль, может  быть
толк.
     Н. попросил подвести яхту к  берегу, поближе, отчасти чтобы еще немного
понаблюдать, и в  итоге она  медленно - очень не хотелось сесть на  мель, но
оказалось, что бояться нечего, ибо метров за 150 от берега вода  становилась
совершенно прозрачной, - подошла к нему под острым углом и остановилась в 80
метрах от длинного  дощатого настила,  собственно, единственного причального
сооружения, оставшегося в древнем  порту, красочно описанном  средневековыми
поэтами,  хлипкого  на  вид,  но  явно  нового,  не более десяти  лет  назад
уложенного на  земляное основание.  Н. вышел на палубу с  подзорной трубой в
руках, но ее не на что было навести - разве что на пустой  причал. Он сложил
ее и  сунул обратно в футляр. Ни души не было видно, ни ребенка, ни бродячей
собаки, только  на тумбе, установленной  на самом краю  причала, красовалась
косо  прилепленная к ней драная афишка, объявлявшая о  карантине, та  самая,
которую  ему  подсунули  в  Шанхае -  там их наклеивали на  борта  кораблей.
"Карантин" - слово из трех непонятных, но уже донельзя знакомых иероглифов.
     Н.  не  был  даже  обескуражен.  В конце  концов,  если во  всем  Китае
карантин,  почему бухта Тинь-Ха должна  быть  исключением? Тем более, что он
отчасти  подозревал,  что  назначение  сего  карантина  -  умерить  аппетиты
иностранцев, которым, может, и не следовало  бы проникать  в страну, или, по
крайней  мере, выдержать  их сколько  возможно вне  ее пределов.  Из всякого
сознательно созданного положения  есть выход, полагал он, разве что на войне
это смерть, а в браке развод, грустное дело,  если вы в него попадаете,  а в
мирное  время  -  в худшем  случае ожидание. Три  дня и  две  ночи  его яхта
бесцельно  и тихо простояла в голубых водах Тинь-Ха, ясное дело, к некоторой
досаде команды, однако переживания  матросов Н. не трогали. За это время  ее
качнуло  трижды - в  первый раз  на заходе солнца, во второй  - на рассвете,
когда  с берега  на минуту дохнуло  ветром, а в третий раз -  когда  рядом с
яхтой прошло  под парусом  изрядное рыбачье судно. К  вечеру третьего дня Н.
снова подвел яхту к берегу.
     Устойчивость,  которую она  приобрела  после  того, как  двигатель  был
остановлен, а паруса  спущены, показалась Н. невероятной  и даже озадачила -
ему начало мерещиться, что он находится  на суше,  а вовсе не посреди  воды.
Дождавшись темноты, он вместе с двумя матросами пересел в лодку и подплыл  к
причалу. Ему было странно, пожалуй, больно и кощунственно дробить веслом эти
шелковые воды,  поэтому  он,  сидя на корме, не только  старался не касаться
торчавшего назад маленького рулевого весла, но и изо  всех сил отворачивался
от работавших веслами матросов. Убедив их остаться в лодке, Н. не  без труда
взобрался на деревянный настил и шумно затопал по мокрым доскам.
     Он  походил  взад-вперед, не столько чтобы размять  ноги,  сколько  для
того,   чтобы   хоть  немного  попользоваться   китайской   территорией,  но
вожделенный причал теперь  не казался ему таковой.  Он посмотрел на небо, на
котором еще не  выцвели блики, оставшиеся после пышного заката, на море, уже
совсем стального цвета, и  вздохну