,  черт меня  дернул оглянуться, бедный Войтошек, ему  не надо
было бежать, он так отстал, что все, километра через три сойдет,
     он же растренирован, и после простуды, да,
     но сделать ничего нельзя.
     Зайду к нему вечером, если буду жив, он был великий стайер, завтра если
выиграю, куплю самую невероятную вещь, чтобы они ахнули,
     если выиграю, побегу в следующий раз в этом самом,
     странно, я не привык, что сторожат, да Спенсер. Он в прошлый раз иначе,
и либо что-нибудь придумал, либо у него что-то не то.
     Когда я защищал диплом, меня спросили, трудно ли пробежать
     столько.
     У меня были моменты,  когда я делал это легко, легче Джибы, но всегда с
паршивым результатом.
     Чего еще могут потребовать?
     Из двух девятнадцати здесь могут выбежать человек двенадцать
     с Войтошеком, но он уже отпал.
     Это не шахматы, а было бы похоже, если каждый знал, чего можно ожидать,
что каверз сам себе не подстроит. Более или менее видно, кто насилует  себя,
а кто нет, хотя все держатся, то есть они, а кое-кто совсем молодцом,  и  по
наивности беспокоятся за остальных.
     Да и из двенадцати человек четыре уже не очень правильно
     ногу ставят.
     Очень легко
     не пойму, только  что было  девять, слишком  рано,  я бы  предпочел  не
раньше, чем через три. Она меня обманывает
     Странная мысль, но  я имел в виду только легкость и  больше никого, зря
выдум
     глупо иметь претензии  к  женщине.  От  раздражения и  усталости  сцена
ревности на бегу.
     Он и научил меня тащить лишнего за собой, через  все на свете, как мимо
этих деревьев,
     каждый  делает  свое   дело,  и  мещанство,   да  и  глупо  поддаваться
собственным слабостям, им поневоле поддаешься
     а  потом,  если не борешься, начинаешь потакать.  Не  знаю,  как  я  бы
рассуждал, если бы она не была замужем, но это мое счастье,
     мы невесомы, все, конечно,
     и выдумываем все себя
     еще слава Богу,  меня научили сглаживать, потому что это может обойтись
в несколько лишних километров,
     и невозможно не быть за простоту.
     Можно  еще  держать перед глазами разные мирные  картинки, но когда нет
народу, самая идиллия
     стоит только  открыть глаза  пошире, но  она  не успокаивает, и  нельзя
вспомнить  и  вообще  вспоминать  женщин,  а  лучше  футбол,  или  пикник  с
родителями, а женщин, смех и грех,  только  за километр или  два,  как будто
тогда до размышлений.
     Мне  показалось  болгарин  устал,   но  нет,  он  ничего,   только   мы
подтянулись, и наверняка будем еще ближе, но только вот,
     черт,  чудо,  Шмидт пошел  вперед, решительнее Джибы, словно забыл,  на
каком он свете и как он всегда делал, и не первый
     день,
     странно, он хочет выиграть, так эксцентрично, и напрасно, это
     искусство, в таком деле
     оставайся тем, чем всегда был, и даже если не получается выиграть,
     не форсируй раньше времени, а
     у тебя только дыхание и ритм лучше, чем у других, то не лишаться же
     и этого,  и уж  лучше  обо всем  забыть  и положиться тихо  на  случай.
Втроем, и вынудил увеличить темп, может, и не так глупо, но они зря попались
     нет-нет, впрочем, он-то мог бы и один, а они не дают, он пойдет первым,
не сейчас, так через километр или два, а остановиться
     они не дадут и как фору, теперь он потащит, но он не как захочет, а как
они решат, и Джиба, за то, чтобы сбить, все отдаст,
     и он, конечно, лучший бегун в мире. Но только это,
     наверное, сделает болгарин, так как
     он вроде впереди еще.
     А самое странное,  разрыв  тот же, разве что  не  уменьшился. До ужаса,
пойти бы вперед самому, и резкий рывок, вместе с ним, чтобы
     потом поиграть в единоборство
     Я не думал, что это так трудно,  труднее, чем таскать кожу от Лисиппа к
Финею. Никто не мерил точно расстояние отсюда до Афин, но,  говорят,  в  нем
много стадий.
     И к винограднику от моря
     и обратно с ягодами и
     вином.
     Я никогда не бегал так далеко от деревни к морю поменьше,
     К счастью, Соронт разрешил снять оружие,
     в доспехах глаза бы выскочили из орбит и трепыхались,
     А на самом деле не так страшно,
     если не стараться слишком правильно,
     Слишком  Соронт сказал, что я могу доставить известие до захода солнца,
до захода,
     он не спросил,
     Я испугался,
     Как ни крути, это
     Страшно, Очень лестно, стратег
     Сказал
     Если остановлюсь
     Нет
     когда убили
     Тилис лучший атлет
     в Греции.
     Я участвовал и больше
     не буду, но
     плохо, не только его,
     и других, неизвестно, где они,
     и я побежал по милости
     никто не может пробежать быстрее меня.
     Он меня проводил.
     Приветствие Падарху,
     Все, что угодно,
     чтобы быть в Афинах до захода,
     Бессмертным богам
     Человек
     и ни одной скотинки, я в первый раз видел человека у тяжелого камня,
     где лес оборвался у круглого пригорка, дово
     довольно гладко, я бы на арене бо
     я предпочел бы голым, нельзя
     Почему Афины так далеко? Это проклятие и эта битва так далеко стало
     все, все, что было, и теперь неразличимые морды животных
     И я с трудом вспоминаю Мелу, они так далеко и долго бежать.
     Адский труд, потому  что бегу не  домой, а  меня туда послали, и я  все
расстояние пройду, не забывшись, не могу забыться, это
     оттого, что думаю о том, что уже было,
     то есть как же
     о Марафоне, и ничего подобного ему не было никогда, потому что им
     пришлось уйти
     Бег отличается от ходьбы,
     Это плавное покачивание, когда
     правильно дышишь,
     а ноги переходят сами собой, это бесплотное
     движение, пока не вызывает мук,
     В грязь не страшно,
     горячий,
     дождя сегодня не могло быть, это старая грязь,
     тут прошли, когда правый фланг
     вперед, но не было,
     это осталось от прошлого
     два или три дня,
     странно, битва была
     сегодня
     Мягкая земля, раскисшая
     чуть-чуть, и застывающая,
     Легче, чем по твердому,
     камень был ближе к морю,
     Я хотел спросить у старика, чем кончилась битва при Марафоне,
     и пробежал уже не меньше четверти пути,
     но я не знаю, сколько нужно времени, до захода,
     или нет, это вчера,
     Я не знаю, меня катит,
     как морская волна, тяжелая,
     странно,  не было  никакой  легкости в ногах, ни  в голове, это тяжелая
работа,
     но не тяжелее, чем таскать мешки, просто драка.
     А мне приходилось совсем недавно и раньше всегда.
     Может, поэтому я выступал так неудачно. Не та подготовка,
     Такой как сегодня никогда не  будет. Вряд  ли кто-нибудь  еще  пробегал
столько, Получу венок.
     Я  бегу все-таки один,  и  это и лучше, и хуже,  но меня послали только
потому,  что он убит. Если бы не было победы и они были бы здесь, могли бы и
не послать.
     Он  был бедно  одет,  но,  по-моему,  доволен  жизнью  и  ни о  чем  не
беспокоился.
     Едва ли меньшее чудо, чем сама победа.
     Здесь долина, самая богатая земля,
     Он возился и не посмотрел толком и не поднялся
     иначе  я не  буду  до захода солнца И они  будут в  страхе, потому  что
завтра он будет у стен города, и это правда
     могло быть, я не могу остановиться,
     Она подумает, наверное, что я убит,
     Неясно, сколько я уже бегу.
     Если и  можно измерить время, то уж никак нельзя унести с собой, знать,
сколько  прошло,  можно только  стоя на месте, или положиться  на  интуицию.
Когда бежишь, с ним вообще не так, не так,
     как в "Алисе",
     думаешь одно, получается, что  она против тебя, что бы ни замышлял, как
трение, точно так  же земля, жидкая  грязь, не сопротивляется, когда ставишь
ногу, но цепляет ее, когда хочешь поднять,
     я  был  уверен, все утрясется, и  так и  есть, только  все  вместе идут
немного быстрее, то есть человек двадцать, или  поменьше, остальные отстают,
и Шмидт не догнал болгарина, потому что он не позволил, и идет метров
     пять, а он ничего не хочет признавать, и
     за ним  Джиба,  как на пикнике, но  разрыв от  силы  метров  семьдесят,
однако
     сейчас будет тринадцать, лучше знать,
     я его спросил, так ли это, он  нет,  проку чуть, надо, конечно, что еще
долго, и в конце, а лучше не думать,
     я  всегда знаю  с точностью  до минуты и пары сотен метров, меня научил
Джимми, а его еще кто-то,
     как будто временем можно управлять, что-нибудь сделать,
     и тут только забавно, что его бы не замедлить, а ускорить.
     Приходится не просто смотреть,
     вообще, только на ноги,
     смотреть на них, ничего не могу понять, как будто первый круг,
     легче, чем обычно, и тянет прибавить, хоть плачь,
     но  странные  ощущения  у ступней,  как будто горячий ободок, или лапти
давят,
     но если придется расплачиваться только этим, пусть их хоть отрежут.
     Это  тоже не  как обычно, становится ясно,  конечно, будь что будет, но
это каша, а не  слоеный  пирог,  оттого, что бежим быстро, из двух десяти, и
те, кто сзади, сильно отстали, а нас тут до
     дикости, до неприличия,  хм, много, не двадцать, но человек  пятнадцать
есть, то есть эта троица  метров на сто и мы метров  на  сто еще за ними, я,
кажется, понял, чего Спенсер хочет, и как двойные часы,
     и думает, что если я что задумал, он из-за спины обманет, а если
     нет, поскачет на длинных ногах,
     я мог бы шутя сделать чемпионом Джибу, потому что
     если
     да и он поймет слишком поздно, но ведь и мне не это нужно, черт,
     об этом Сергеич мне не говорил, надо было думать раньше,
     что делать  с  Джимми,  от Джибы я бы избавился, отстав, и прибавив  из
середины группы, когда ему все надоест, оба варианта, приторможу, но Джимми
     другой человек и грамотнее в сто раз.
     Ему невыгодно, чтобы я ошибался,
     но и мне невыгодно,
     Главное, ничего не замечать,
     может быть, тихо сосредоточиться,
     на этот раз настоящей победы, наверное, не будет, только случайность,
     Двое из нашей группы,
     словно половина,
     пошли поближе, зачем, опять же,
     ведь их понемногу притягивает, магнетизм, да и все, так можно
     только толкнуть Джибу, но он, вроде, не хочет,
     зато хочет Шмидт, и опять растянет, конечно,
     Джимми ликует, мне бы тоже радоваться, так как Джиба пошел за
     болгарином за ним, но завидно.
     Разве это зависть,
     здесь не место сводить личные счеты, и я этого не понимаю, к сожалению,
а эта компания тем паче, ей все равно, Шмидт пошел, надо не отпустить, а то,
что один он ляжет через пять километров, им все равно,
     но он один и не пойдет,
     страшная штука бежать марафон вдвоем, особенно в идеальную погоду,
     шаг шаг
     шаг,
     я очень спокоен, это Турин
     Это не Турин,
     Сергеич прав, но толку от этого
     если я выиграю,
     может, поэтому
     это Турин,
     одним  меньше, но я его не знаю, он австриец, кажется, шел в голове, и,
страшная вещь, как
     покатился. Страшное дело,
     рядом совсем и дышит злостью,
     а лицо желтое и несчастное,
     пот, который идти не должен.
     И  назад, и  никто  не  сможет удержаться, и не посмотреть на  него,  и
каждый взгляд его добивает.  Но раз покатился, все. Тихо, и  не настолько уж
медленнее нас,  но  минут через семь-восемь он сойдет. Не фокусничай, нельзя
следить за всеми фокусами Джибы, да и просто за всеми,
     если бы  на  восемьдесят  километров,  да вполсилы, хотя сходить с  ума
столько времени подряд
     что там дальше?  Самый нудный отрезок до этой  исторической поляны, где
его поставили, будем,
     пробежим мимо, и повернем, тогда будет о чем подумать.
     Просил у памятника быть побойчее, и Сергеич тоже, значит, придется, они
хотят там снимать и на финише, но это не до глянца, конечно, только просили.
     Самое  невеселое,  десять  километров по прямой  по  солнцу. Это и есть
марафон, желтый, тягомуторный, без борьбы, бессмысленно,
     да и то,
     ради этого его и придумали, раздавить себя,
     и хоть  и теряешь в весе,  это выходит  разъедающая слабость, и человек
сегодня, если ее вытравит, сильнее, чем какой-нибудь питекантроп, ничего  не
могу  понять.  Лучший забег в моей жизни. Такое  чувство, что если я  сейчас
прибавлю, дойду  до  конца  и  не  замечу, но  опять-таки,  все это  не  для
пятнадцатого километра, вранье, я буду знать
     как себя чувствую вот там, когда снимут, кстати, лучше бы сейчас, чтобы
об этом не думать.
     Опять с плакатами, но молчат и  черт знает на каком языке, дружелюбно и
довольно долго, похожи друг на друга. И трепыхнули.
     Интересно  было  бы  крупным планом  снять, особенно снизу, и промерить
углы, потому что точно до сих пор никто не знает.
     На сколько кто там поднимает ногу  и у кого какие углы и сколько на это
времени.
     В зависимости от  погоды, как маленькие дети чувствуют  и кричат ночью,
кошмарное выражение, и вроде все  просто, просто,  но одному  Богу  известно
почему,  не холодно,  не  очень жарко, но как-то  не очень располагает, я не
понимаю,  откуда  эта  легкость,  поэтому  она мне не  нравится,  правильное
облегчение  уже было,  тоже не вовремя, но было, обманчиво, на этой легкости
не перебьешься, не пройдешь, но можно от нее избавиться,
     могу,  для  этого только одно,  нужно  бы  прибавить,  и,  черт, если я
прибавлю, ни Джиба, ни Шмидт - никто не удержится, каюк, но и мне тоже, я бы
рискнул даже сейчас,  если бы  Джимми пошел  со мной,  но он не сумасшедший,
хотя по-моему, его тоже тянет, нельзя, не раньше, чем минут через
     сорок пять, скажем,
     пораньше, лучший забег, молодцы, они нас разогнали так, что победитель,
если не случится что-нибудь, хорошо  бы, как будто нас с Джимми разгоняли на
рекорд,  я бы иначе разгонялся, но они  же  не нарочно, но что-то непонятно,
непонятно,  мы же должны  воевать сейчас, в конце  концов  спорт, нужно быть
честным, на месте Джибы  я бы взял Шмидта с болгарином, раз  они сами хотят,
разогнался бы километра с двенадцатого, ушел бы,
     черт,  зло берет, если бы он так сделал, никто бы пальцем не шевельнул,
ни Войтошек, ни Джимми, ни у  меня, никто бы не помешал, и он мог бы уйти на
километр за  десять при его технике и просто, но  километр у него  никому не
отыграть,
     это не Шмидт, и он держал бы всю публику при себе,
     или вернее, и даже сейчас,  я на его месте, но это же чушь, он не я, до
чего же  смешно, он удержал бы, физически не выпустил  этот километр, потому
что ни Джимми, ни я, ни все прочие европейцы не могут
     по-настоящему  ускориться до тридцать  пятого, и  Джиба не делает этого
потому, что не может, и знает, что не может, он  в одиночку не пробежит даже
десять километров,
     и его выкрутасы  не секрет ни для кого, он мечтает о  партнере, который
даст  ему  возможность всерьез поработать  и не бежать,  а соревноваться всю
дистанцию, ну хоть километров сорок, а
     не тянуть до тридцатого, и  наивность,  была  бы  дистанция  больше, он
точно  так же, странное дело, он же типичный марафонец, и бежит он  не очень
хорошо,
     то  есть здорово,  но  у  него нет спринтерских  талантов, быть бы  ему
порезче,  грамотный  тренер  настроил  бы его  на  десять  километров, он бы
проскакивал  сорок,  не замечая,  а  так  его, скорее всего,  объегорят, как
болгарина, чтобы он протаскивал к финишу
     очередного финна, а потом срывался бы и  Джиба не  успевал. Слава Богу,
это не пять  и  не десять. Но ему невыгодно бежать так, как мы,  то  есть  в
середине, потому что  силы ему экономить незачем,  а выложить избыток  он не
умеет, и он, бедняга,
     тратит их втрое больше, чем мы, чтобы  нас помучить,  или хоть чтобы мы
шли побыстрее, и,  собственно говоря,  он  делает это  столько  же для себя,
сколько  для нас, и он не может выиграть, только  если мы пройдем достаточно
хорошо, чтобы не смогли финишировать лучше и
     и вообще были тихие на финише.
     Одно  опасно,  для  него финиш  -  это  где-нибудь с  тридцать шестого,
тридцать седьмого, по чистой случайности, почти как у меня. Но бедного Джибу
можно оттеснить во вторую десятку, если очень захотеть и не зевать.
     Он сказал. Сильнейшие марафонцы мира.
     Значит, в конце концов нужно бежать лучше Джибы.
     Джимми
     по-прежнему сзади, словно  ни  о чем  не  думает,  забавная  безобидная
тактика. Что бы он делал, если бы я за него зацепился и
     за ним  человека  четыре, и кроме них впереди нас тоже четверо, то есть
нас, кажется, тринадцать человек, смешно.  Но и из этих трое или четверо еле
дышат,
     даже  не считая  болгарина  и Шмидта - с ума сойти, которые  друг друга
каждую минуту дергают, и каждый хочет вести, рекламы им, что ли, надо, или у
них другая  логика. Я  почти уверен, что  оба сойдут,  не могу  понять, чего
ради, как зовут болгарина не помню, но Шмидт в хорошей форме и мог бы быть в
пятерке.
     Если бы не мудрил.
     Никогда  не  отличался  арифметическими  способностями,  но, убей  Бог,
постройте любую арифметику до сорока одного, буду считать лучше арифмометра,
и всегда буду знать, сколько осталось. Сейчас будет семнадцать,
     плохо, так по  глупости можно  испортить  забег, еще бы  чуть-чуть, и с
растянутыми,  хоть  и  самую малость, связками,  я бы встал,  и  что,  бег -
искусство правильно ставить ногу, не сбиться ни разу за тридцать шесть шагов
- поменьше, конечно, - не сплоховать на финише и выиграть.
     И этот мальчик грек в зеленой майке, которому и  так не очень легко, но
почувствовал, что я вот, и оглянулся,
     одно слово - хищник,
     жаль,  это  все  же не  очень  красивое  занятие, у него  дернулось, и,
конечно,  он  обрадовался, только ненадолго, и теперь  уже забыл. Его нельзя
винить,  нельзя,  мне тоже  доставило  удовольствие, что нас  двенадцать или
тринадцать, и только потому, что я давно бегаю, за Войтошека было больно.
     Но я его, кажется, подстегнул. Бедный грек,
     майки с какой-то древностью недостаточно, и эти трое или четверо  дадут
себя обойти,
     но  ни Джиба, ни эта парочка не дадут, а они все классом повыше, и тебе
не бежать впереди на радость этим. Четвертым.
     Вниз, и наверх, осторожно работая, даже чуточку массируя, мудрая мысль,
чтобы не потерять из виду,
     без этого нельзя, весь марафон  они перед  глазами и  считать  это  все
равно что бежать  восемьдесят два километра. Тень, тени,  бледные,  минутные
тени.
     Как и везде.
     Чтобы на них не смотреть, нужно что-то делать,
     он все-таки пошел четвертым,
     зачем,  много  сил,  откуда  берутся  такие  изумительные  атлеты  -  а
спортсмен он плохой - сорвал дыхание и  шаг у него разрегулирован и лучше не
будет, и все-таки
     ускорился и идет и
     льстит себя надеждой, что добежит,
     странное дело,  он хотел достать Джибу и быть третьим,  как  минимум, и
когда добежал, понял,
     понял, что это никак
     тому только и надо
     не получится, и ведь даже,  что говорить, из этого ничего не получится,
и этого достаточно, чтобы сойти совсем, с муками, поражение
     от самого себя, но произошло маленькое чудо,
     надо еще подумать, что из чего следует, он себя переборол и не сошел, и
с другой стороны -
     как академик, черт,
     новая задача - удержаться и остаться четвертым, и без этого он бы
     не выжил, и весь ужас, что он не выдержит никак. Я добегу до
     так, в общем-то, с многими, марафон
     и лыжная  гонка  на пятьдесят  километров не для  них, тут  нужно очень
хорошо, может
     нужно,  чтобы выиграть на  Олимпиаде, сделать перерыв на несколько  лет
только чтобы не быть вот так.
     Профессионализм  обязателен  для всех, даже  тех, кто в него  не верит,
свободный художник
     тот же профессионал,
     или тут так,
     к сожалению, это бег на месте, именно потому, что нажил профессионализм
как врага, на  самом деле только почти  на месте,  а  этот  зеленый грек при
стечении обстоятельств,