ре... только  м-м-м
и все в таком роде. У меня сердце разрывалось на части каждый  раз,  как
он открывал свой ротик... Я же видела, какой он умненький и вообще...  А
ничего путного выговорить не мог. Как ни старался.
   - Но сейчас он так хорошо говорит!
   Дафна не нашла, что еще сказать в первые минуты.  Даже  подумала,  не
сочинила ли сидящая перед ней женщина всю эту трогательную историю.
   Миссис Коулсон заговорила снова:
   - А чего  ему  стоило,  бедняжечке,  исправлять  себя...  Свою  речь,
значит. Уж кто, как не я, помнит все это... Семь лет,  семь  долгих  лет
учился он говорить. Если бы не  его  няня...  Дай  Бог  памяти,  как  ее
звали?.. Ах, да, няня Хопкинс. Святая женщина,  скажу  я  вам.  Поистине
святая! Как любила ребенка! Собственного так не каждый  любит.  Я  тогда
была уже помощницей экономки, и  няня  часто  звала  меня  поговорить  с
мастером Саймоном. А уж он старался! Он старался!
   Миссис Коулсон опять вытерла слезы.
   - Ему было очень трудно? - прошептала Дафна.
   - Не то слово!  Иногда  я  думала,  мальчик  просто  не  выдержит.  С
головкой что случится или еще чего... Но  он  был  упорный.  Видит  Бог,
упрямый был ребенок. Не  видывала  я  таких  настойчивых  детей.  -  Она
горестно покачала головой. - А отец ну никак  не  признавал  его.  Ни  в
какую... Это... это...
   - Разбивало вам сердце, - само собой вырвалось у Дафны. - Ваш рассказ
разбивает и мое сердце, - прибавила она.
   Последовала долгая пауза, в течение которой миссис Коулсон допила чай
и, приняв продолжающееся  молчание  за  знак  того,  что  хозяйка  хочет
остаться одна, поднялась.
   - Благодарю  вашу  светлость  за  то,  что  удостоили  вниманием  мой
рассказ, - сказала она.
   Дафна взглянула на нее, словно не вполне понимая, о чем та говорит  и
как очутилась здесь, в комнате.  Ей  в  самом  деле  хотелось  сейчас  в
одиночестве обдумать услышанное.
   Миссис Коулсон поклонилась и молча вышла.

Глава 16

   Удушающая жара, стоявшая  в  Лондоне  на  этой  неделе,  внесла  свои
поправки в  жизнь  светского  общества.  Ваш  автор  видел  собственными
глазами, как на балу у леди Хаксли мисс  Пруденс  Фезерингтон  ненадолго
упала в обморок,  но  для  него  (для  вашего  автора)  так  и  осталось
неизвестным, утратила она вертикальное положение  из-за  жары  или  тому
виной присутствие на балу мистера Колина Бриджертона, произведшего,  как
считают некоторые, настоящий фурор среди женской  части  общества  после
своего возвращения с континента.
   Наступившая не ко времени  жара  подействовала  и  на  леди  Данбери,
которая несколько дней тому назад покинула Лондон  под  предлогом  того,
что ее длинношерстный кот (очень красивое животное) не  переносит  такой
погоды и предпочитает отдыхать в графстве Суррей.
   Как многие из вас, вероятно, знают, герцог  Гастингс  и  его  супруга
тоже  не  подвергают  себя  опасностям  из-за   перепадов   температуры,
поскольку находятся на берегу моря, овеваемые постоянным морским ветром.
   Впрочем, ваш автор не берется утверждать, что  они  пребывают  там  в
спокойствии и радости, потому  что,  несмотря  на  подозрения  некоторых
злопыхателей, автор не в состоянии засылать своих осведомителей  во  все
интересующие его дома и замки, не говоря уж обо всем королевстве.
   "Светская хроника леди Уислдаун", 2 июня 1813 года

   Как удивительно, размышлял Саймон,  они  женаты  всего  какие-то  две
недели, а кажется, это произошло  давным-давно  -  такое  спокойствие  и
умиротворение он ощущал сейчас в душе,  стоя  босиком  на  пороге  своей
туалетной комнаты  с  шейным  платком  в  руках,  глядя,  как  его  жена
расчесывает на ночь волосы перед зеркалом.
   Точно то же он видел вчера, и позавчера, и в этой  незыблемости  было
нечто от мира, от вечности.
   Кроме того, и вчера, и позавчера  (он  надеется,  что  сегодня  тоже)
именно в эти моменты ему хотелось (и удавалось) снова  ее  соблазнить  -
увлечь на постель. Это он был намерен сделать и сейчас.
   Поэтому он решительно отбросил платок, который держал в руках,  и  не
менее решительно сделал несколько шагов к туалетному столику, за которым
сидела Дафна. Она взглянула на  него  со  смущенной  улыбкой,  когда  он
коснулся ее руки с гребнем.
   - Люблю смотреть, как ты расчесываешь волосы, - сказал он, забирая  у
нее гребень. - Но сам сделаю это лучше. Позволь мне.
   Она выпустила из  рук  гребень  и,  повернув  голову,  внимательно  и
серьезно  посмотрела  на   него.   Ему   показалось,   что   ее   взгляд
сосредоточился на нижней части его лица, на губах.
   - Куда ты так пристально смотришь? - вдруг спросил он ледяным тоном.
   - Просто так. Никуда, - ответила она чуть дрогнувшим голосом.
   Но думали они сейчас об одном и том  же.  Он  вспомнил,  как  в  годы
детства все, решительно все  не  сводили  глаз  с  его  рта,  в  котором
застревали слова и никак не могли оттуда вырваться; Дафна после беседы с
экономкой невольно смотрела туда же, ясно представляя себе  его  прежние
мучения, унижения, с ужасом думая, не повторится ли это вновь.
   Он тряхнул головой и отбросил мысли о прошлом,  о  котором  почти  не
вспоминал долгие годы, но которое сразу вернулось к нему в  этом  замке,
где все и началось когда-то. И с чего он вообразил вдруг, что Дафна, как
в те давние времена другие люди, тоже смотрела сейчас  на  его  рот,  на
губы с жалостью и, быть может, с плохо скрываемым отвращением? Она  ведь
ничего не знает о его былой ущербности. А  он  задал  ей  этот  дурацкий
вопрос, да еще таким холодным тоном.
   Он осторожно провел гребнем  по  ее  волосам,  ощутил  их  густоту  и
шелковистость.
   - Ты уже хорошо познакомилась с миссис Коулсон? - спросил он.  -  Она
тут старожил.
   - Да, - ответила Дафна и, ему показалось, слегка  вздрогнула.  -  Эта
женщина знает больше всех других о делах в замке.
   -  Куда  ты  смотришь?  -  внезапно  спросил  он  опять.  Теперь  она
по-настоящему вздрогнула, чуть не вскочив с кресла.
   - Я? В зеркало, куда же еще? Почему ты спрашиваешь?
   И это была чистая правда. Зачем он к ней придирается? Зачем сходит  с
ума? Ведь только что сам удивлялся чувству покоя, поселившемуся в  душе.
Как легко оно сменяется на  прямо  противоположное  -  смутную  тревогу,
предчувствие чего-то ужасного.
   - Миссис Коулсон, - повторила Дафна, - может многому научить меня  по
хозяйству.
   - Не прилагай слишком больших усилий в этой учебе, - сказал он. -  Мы
здесь надолго не задержимся.
   - Но почему? Тут так хорошо.
   - Я думаю сделать Лондон нашей постоянной резиденцией, - сказал он. -
Там ты будешь ближе к своим родным. Даже если они уедут в ваше поместье.
   - О, конечно, - согласилась она. - Я уже скучаю по ним. Мы  же  почти
никогда не расставались. Хотя я была готова к тому, что,  когда  у  меня
будет собственная  семья,  мы...  -  Она  запнулась  и  после  обоюдного
молчания добавила:
   - Теперь моя семья - ты...
   Он вздохнул, серебряный гребень дрогнул в его руке.
   - Дафна, - произнес он, - твоя семья навсегда останется с тобой. Я не
смогу занять ее место. И не претендую на это.
   - Верно, Саймон. - В зеркале он видел ее расширившиеся глаза. Темные,
с шоколадным оттенком. - Но ты можешь стать чем-то большим.
   В ее глазах мелькнуло нечто, подтверждающее эти  слова,  и  он  вдруг
осознал, что напрасно воображает, будто это  он  сейчас  соблазняет  ее.
Совсем напротив - она первая вводит его в соблазн...
   Она поднялась с кресла. Шелковый пеньюар упал с плеч.  Под  ним  была
ночная рубашка, в большей степени открывающая, нежели прикрывающая тело.
   Его смуглые пальцы начали ласкать ее соски под тонкой  материей,  они
резко выделялись под бледно-зеленой тканью сорочки.
   - Ты любишь такой цвет, не правда ли? - спросил он осевшим голосом. -
Он тебе идет. Она улыбнулась:
   - Ты уже говорил то же самое вчера.
   - И буду повторять завтра и послезавтра. Всегда.
   Он прижал ее к себе. Он не мог не сделать этого - ему  чудилось,  что
если он так не сделает,  то  умрет.  Такой  огромной,  неизмеримой  была
потребность чувствовать ее тело. И через него - душу.
   - Эта рубашка - часть моего шикарного приданого,  -  шутливо  сказала
она, - которое ты наотрез отказался принять.
   - Я принимаю, - ответил он ей в тон. - Но ты мне еще больше нравишься
без нее.
   - Я далеко не совершенна, - искренне произнесла она.  -  И  прекрасно
знаю это.
   - Кто тебе мог сказать такое? - воскликнул  он.  -  Кто  посмел  тебя
видеть такой, кроме меня?
   С этими словами он подхватил ее на руки и уложил на постель,  тут  же
накрыв своим телом. Больше он говорить не мог.
   Взяв обе ее руки в свою широкую ладонь, он закинул их на  подушки,  к
спинке кровати. Дафна издала легкий  звук  удивления,  показавшийся  ему
прекраснее всякой музыки. Свободной рукой он продолжал скользить  по  ее
телу.
   - Если ты не совершенна, - пробормотал он,  -  то  не  знаю,  кто  же
тогда? Я еще не видел таких женщин.
   - Саймон! Это звучит не слишком прилично.
   - Пожалуй, ты права. Я снова умолкаю...  Нет,  перед  этим  я  должен
повторить: ты не только умна, иронична, остра на язык, но  и  совершенна
как женщина!
   - Перестань, или я заважничаю! А я... я, со своей стороны, не могу не
сказать, как я рада, что стала твоей женой. Я горжусь этим.
   - И я  горжусь  тобой.  -  Он  начал  лихорадочно  раздеваться.  -  И
постараюсь сейчас доказать тебе это без слов!.. Черт, проклятая одежда!
   - Лучше снимать ее двумя руками, - заметила она лукаво. -  А  у  тебя
одна занята.
   - Но тогда я вынужден буду отпустить тебя.
   - Я никуда не убегу.
   - Не уверен в этом.
   - Даю слово!
   - Хорошо. Тогда держи по-прежнему руки за головой.
   Она засмеялась:
   - Зачем?
   - Потому что я намерен ввести тебя в искушение.
   - Но ты и так это делаешь, если не ошибаюсь?
   Теперь засмеялся он:
   -  Разве  прилично  иронизировать   над   человеком,   который   тебя
обольщает?
   - Ох, Саймон, - вздохнула она, - как я тебя люблю.
   Внезапно он замер.
   - Что ты сказала?
   Она коснулась его щеки. Ей подумалось, она лучше понимает теперь  его
состояние, чувства. После  сиротского,  безрадостного  детства  ему  так
нужна истинная любовь, которой он  долго  не  знал,  вообще  не  знал  и
уверился, что, быть может, недостоин ее.
   - Я сказала, что люблю тебя, - прошептала она, -  а  ты,  пожалуйста,
молчи. Не отвечай.
   В его глазах она прочла  радость  и  что-то  похожее  на  испуг.  Или
недоверие. Потом до нее донесся его изменившийся голос:
   - Д-дафна, я т-т...
   Она положила палец ему на губы.
   - Ш-ш, - сказала она как малому ребенку. - Не говори ничего. Не надо.
Успокойся.
   И тут же подумала, что такие  слова  он,  наверное,  часто  слышал  в
детстве от своей няни и других добрых людей, когда начинал запинаться  и
в ужасе раскрывал и закрывал рот, как рыба на суше.
   - Просто поцелуй меня, - попросила она. - Пожалуйста, поцелуй.
   И он  выполнил  просьбу.  Поцелуй  не  был  пылким,  жгучим.  Он  был
благодарным. За ним последовали другие, уже иного свойства - он покрывал
поцелуями все ее тело, руки помогали ему ласкать ее. Простыни  и  одеяла
сбились в изножье кровати; было жарко без них.
   В отличие  от  прежних  ночей  в  эту  ночь  Дафна  могла  не  только
чувствовать и всецело отдаваться чувству, но и думать. Она думала о том,
что узнала сегодня днем, о том, как это может (и должно ли) влиять на их
отношения. Пожалуй, именно сейчас в ней проснулось материнское чувство к
Саймону, ее мужу. Она хотела - о нет, не  заменить,  но  по  возможности
восполнить ему потерю матери... Отсутствие родительской любви и  заботы.
Хотела помочь ему выбраться из пучины ущербности, освободиться от  стыда
за свое поруганное детство, от чувства ненависти к виновнику этого  -  к
собственному отцу, а возможно, и к самому себе...
   Его глаза, напряженную  голубизну  которых  она  различала  даже  при
свечах, говорили ей больше слов. Она была уверена, что если его  рот  не
сумеет вдруг выговорить ее имени, то это сделают глаза -  они  скажут  о
том, чего хочет его душа.
   Когда он проник в нее, она снова заглянула  в  них  и  увидела  боль.
Муку. Но отчего?
   - Саймон? - прошептала она, делая усилие, чтобы умерить на  мгновение
свое желание. - С тобой все в порядке?
   Он кивнул. Зубы его были стиснуты. Он слегка  отвернул  голову,  тело
начало совершать освященные  древностью  колебания,  и  она  забыла  обо
всем...
   - Пожалуйста, Дафна, - услышала она его прерывистый шепот.  -  Сделай
это... Сейчас... сейчас...
   И она послушалась его, ибо сама хотела того  же  и  не  могла  больше
ждать. Мир взорвался вокруг нее.
   Она плотно сжала веки,  в  закрытых  глазах  мелькали  блики,  света,
какие-то круги, точки, звезды... Она  слышала  звуки  музыки  -  скорее,
биение собственного сердца, смешанное с  легкими  стонами,  которые  она
была не в силах сдержать.
   Саймон со скрежетом зубовным отпустил ее и через секунду  сделал  то,
что уже делал раньше, - освободился от семени,  отодвинувшись  на  самый
край кровати, и завернул край простыни. Но тотчас повернулся к  Дафне  и
сжал ее в объятиях, целуя лицо, волосы. После  чего  они  обычно  быстро
засыпали.
   Так бывало во все  предыдущие  дни,  но  не  сегодня.  Сегодня  Дафна
испытывала странное беспокойство. В теле  она  ощущала  обычную  истому,
успокоение, но все равно что-то было  не  так.  Что-то,  находившееся  в
самой    глубине    сознания,    мучило    ее,    нагнетало    сомнения,
неудовлетворенность.  Смутный   протест   вызывало   у   нее   поспешное
освобождение Саймона от того,  чему  надлежало,  как  она  догадывалась,
омывать глубины  ее  лона,  без  чего,  как  недавно  утверждала  миссис
Коулсон, женщина не может жить. Тогда Дафна не обратила особого внимания
на ее слова, поглощенная рассказом  о  несчастном  детстве  Саймона,  но
сейчас...
   Она приподнялась и села в постели, одеяло сползло с  плеч.  Дрожащими
пальцами она зажгла свечу со своей стороны.
   Саймон приоткрыл глаза, спросил сонным голосом:
   - Что случилось?
   Дафна ничего  не  ответила.  Только  пристально  смотрела  в  сторону
влажного пятна на простыне с края кровати. Его семя.
   - Дафф? - повторил он.
   Она внезапно поняла: он лгал ей! Да, обманывал, когда говорил, что не
может иметь детей. Саймон тоже сел в постели.
   - Дафна, в чем дело? - встревоженно спросил он.
   Хотела бы она знать:  его  обеспокоенный  тон  тоже  фальшивый?  Тоже
очередная ложь?
   Она указала пальцем в сторону пятна на простыне.
   - Что это? - спросила она еле слышным от стеснения  и  противоречивых
чувств голосом.
   - О чем ты говоришь?
   Он проследил взглядом, куда она указывала, но ничего не понял.
   - Саймон, - сказала она, - ты говорил, что  не  можешь  иметь  детей.
Почему?
   Он прикрыл глаза. Потом открыл снова, но ничего не ответил.
   - Почему, Саймон? - Это был уже не полушепот, а крик.
   - Какая разница почему? Причина не играет роли.
   Тон был достаточно мягким, его можно было  с  натяжкой  даже  назвать
извиняющимся. Однако она почувствовала, как  что-то  захлопнулось  в  ее
душе. Какая-то дверца.
   - Уходи отсюда! - сказала она, не глядя на него. Он  раскрыл  рот  от
удивления, но не принял всерьез ее слова.
   - Это моя спальня, - возразил он. - В моем доме.
   Она не приняла шутки. (Если это была шутка.)
   - Тогда уйду я!
   С этими словами она выскочила из постели,  завернувшись  в  простыню.
Саймон ринулся за ней.
   - Ты не смеешь уходить из этой комнаты! - прошипел он.
   - Ты мне лгал все это время! - услышал он в ответ.
   - Я никогда...
   - Ты лгал мне! - повторила она, переходя на крик. - И  я  никогда  не
прощу тебе этого!
   - Дафна! Опомнись! Что ты...
   Она  не  слушала  его  и  продолжала  говорить  в   крайней   степени
возбуждения, что было видно в полутьме по ее лицу.
   - Ты  воспользовался  моей  глупостью...  моим  полным  неведением...
незнанием интимных сторон супружеской жизни...
   - Любовных отношений, - почти машинально поправил  он:  произнесенные
ею слова показались ему чужеродными в ее устах.
   - "Любовные" - это не про нас! - запальчиво бросила она в ответ.
   Его испугали ее взрыв, отчаяние и злость в голосе. Ему было жаль  ее,
и в то же время в нем росло раздражение. Он  не  понимал  причины  столь
глубокой обиды... возмущения. Не знал, как ее успокоить.
   Растерянный, он стоял посреди комнаты, тоже не совсем  одетый.  Сцена
для постороннего глаза могла выглядеть довольно  комичной,  если  бы  не
драматический накал чувств.
   - Дафна, - начал он медленно,  стараясь  сдерживать  рвущуюся  наружу
досаду, - быть может, ты все-таки объяснишь членораздельно, в чем  дело?
Какие обвинения ты...
   - О, мы продолжаем играть в ту же игру? - язвительно спросила она.  -
Прекрасно. Тогда, позволь, я расскажу тебе одну сказку... Жила-была...
   Такой негодующей, оскорбленной, такой уверенной в своей правоте он ее
никогда не видел. Это было страшновато.
   - Дафна, - сказал он умоляюще, - не нужно так... Успокойся и  объясни
попросту, что случилось.
   Его смиренный тон на нее не подействовал.
   - Жила-была, - еще громче повторила она, - одна девушка.  Назовем  ее
Дафной...
   Он поспешно прошел в свою туалетную комнату и накинул халат - видимо,
понимая,  что  не  все  откровения   можно   выслушивать,   находясь   в
полуобнаженном виде.
   - Дафна, - повторил он, стоя в дверях, - это неразумно... То, как  ты
ведешь себя.
   - Хорошо, - вдруг согласилась она. - Обойдемся без  сказок  и  скажем
прямо: эта девушка,  то  есть  Дафна,  очень  плохо  знала  жизнь.  Была
невежественна во многом...
   Саймон снова приблизился к ней,  сложил  руки  на  груди  с  покорным
видом, приготовившись слушать.
   Дафна продолжала:
   - Она ровно ничего не знала  о  том,  что  происходит...  что  должно
происходить между мужчиной и женщиной... Если не считать того, что  если
они  находятся  вместе  в  постели,  то  как  результат  этого   родится
ребенок...
   - Довольно,  Дафна!  -  крикнул  Саймон.  Она  не  подала  виду,  что
услышала. Только пламя в темных глазах стало как будто еще яростнее.
   - Однако  она  знать  не  знала,  эта  девушка,  как  именно  ребенок
зачинается, прежде чем появится на свет, и поэтому,  когда  муж  поведал
ей, что не может иметь детей...
   - Хватит, Дафна! Я предупреждал тебя до  женитьбы.  Предоставил  тебе
полную свободу в решении, и ты  не  смеешь  укорять  меня.  Слышишь?  Не
смеешь!
   - Ты сумел вызвать во мне сострадание... страх за тебя!
   - Вот в чем ты упрекаешь мужчину! Что ж, спасибо.
   - Ради Бога, Саймон, ты прекрасно знаешь, что я напросилась  на  этот
брак вовсе не из чувства жалости к тебе.
   - А из-за чего же?
   - Я любила тебя. - Тон,  каким  это  было  сказано,  и  то,  что  она
употребила  глагол  "любить"  в   прошедшем   времени,   заставили   его
похолодеть. - И еще, Саймон,  я,  конечно  же,  не  хотела...  не  могла
допустить, чтобы ты из-за меня.,  а  также  по  вине  своей  глупости  и
упрямству лишился жизни...
   Он ничего не возразил, только продолжал тяжело дышать, глядя  на  нее
удивленно-негодующим взором.
   Она вновь заговорила:
   - Только не обвиняй меня, что я лгу. Я просто не умею этого и  всегда
говорила тебе чистую правду о своих чувствах. А ты... ты сказал, что  не
можешь иметь детей... Хотя правда в том, что ты не хочешь их иметь.
   Он и теперь ничего не ответил, считая, что ответ  можно  прочитать  у
него  в  глазах.  Однако  она,  видимо,  так  не  считала.  С   той   же
непримиримостью во взгляде и в голосе  она  сделала  шаг  туда,  где  он
стоял, и произнесла громко и отчетливо:
   - Если ты и  в  самом  деле  не  можешь  иметь  детей,  для  тебя  не
составляет никакой разницы, куда... где... ты  оставишь  свое  семя.  Не
правда ли? И в этом случае ты не стал бы все  ночи  так  беспок