тропа. Канун войны

     В августе 1939 года объем  разведывательной информации резко возрос. Мы
получили  достоверное  сообщение   о  том,  что  французское   и  британское
правительства не горят желанием оказать Советскому Союзу  поддержку в случае
войны с Германией. Это вполне  совпадало с данными,  полученными нами  тремя
или  четырьмя годами  раньше  от  кембриджской группы.  По  этим  сведениям,
британский  кабинет министров, точнее,  Невилл  Чемберлен и  сэр Джон Саймон
рассматривали  возможность тайного соглашения  с  Гитлером для  оказания ему
поддержки  в  военной  конфронтации  с  Советским  Союзом.  Особое  внимание
заслуживала  информация  трех  надежных источников  из Германии: руководство
вермахта решительно возражало против войны на два фронта.
     Полученные  директивы   обязывали   нас  быстро  рассмотреть  возможные
варианты  сотрудничества  со   странами,  готовыми  подписать  соглашения  о
противодействии развязыванию войны. Речь шла не только об  Англии и Франции,
с которыми велись консультации с  начала 1939 года, но также и о Германии. В
Германии за мирное  урегулирование  отношений с Советским Союзом выступали в
среде влиятельных военных лишь выходцы из Восточной Пруссии.
     Рассматривая  в  соответствии с  полученными директивами альтернативные
варианты   (или   соглашение   с  англичанами   и  французами,   или  мирное
урегулирование  с  Германией), я не мог даже представить, что  экономические
переговоры  завершатся пактом о сотрудничестве Берлина  и Москвы. Когда меня
информировали о  предстоящем прибытии  министра иностранных дел  Германии  в
Москву 23 августа  1939 года  --  всего за несколько часов  до того  как это
произошло, --  я был удивлен.  После  прибытия Риббентропа  и последовавшего
через тринадцать часов подписания Пакта о ненападении (это событие произошло
в Кремле в  два часа ночи 24 августа), стало ясно:  принятое решение не было
внезапным. Стратегической целью советского  руководства  было избежать любой
ценой войны  на два фронта  --  на  Дальнем Востоке и  в Европе. Такая линия
дипломатических  отношений, не  привязанных  к  идеологическим соображениям,
установилась   еще   с   20-х  годов,  когда  Советский   Союз   осуществлял
экономическое сотрудничество и  поддерживал нормальные  отношения  с Италией
после  прихода к власти  в  1922 году фашистского режима  Бенито  Муссолини.
Кремлевское руководство  было  готово к  компромиссам с  любым  режимом  при
условии, что это гарантировало стабильность Советскому  Союзу. Для Сталина и
его   окружения   воплощение   в   жизнь   их   геополитических  устремлений
преобразовать  Советский  Союз   в   мощнейшую  державу   мира  всегда  было
приоритетом.
     Страна получила возможность  более или менее стабильно развиваться лишь
после  завершения  коллективизации  в  1934  году.  До   этого  мы  пережили
последовательно гражданскую  войну,  голод,  разруху. И лишь к середине 30-х
начала приносить свои плоды индустриализация. Растущая мощь государства была
продемонстрирована в успешных военных действиях  против Японии в  Монголии и
Маньчжурии.  Хотя  страна  установила  дипломатические  отношения  со  всеми
ведущими  державами  мира, нас тем не менее держали в изоляции, что наглядно
проявлялось,  когда  мировые державы не допускали нас  к участию  в  решении
кардинальных   мировых  вопросов,  от  которых  зависели  их  интересы.  Все
соглашения по Европе и Азии принимались западными странами и Японией в ущерб
интересам   Советского   Союза.  Англо-германское  соглашение   1935   года,
признававшее  перевооружение  немецких  военно-морских  сил,  и  последующие
соглашения  между  ведущими державами мира по оснащению  современными видами
оружия своих флотов, даже не упоминали Советский Союз.
     Французская и английская делегации, прибывшие в Москву летом 1939 года,
чтобы прозондировать почву  для создания  возможного союза  против  Гитлера,
состояли  из  второстепенных  фигур.  Таким  образом,  политика  Сталина  по
отношению к Гитлеру основывалась на правильном соображении, что враждебность
западного  мира  и  Японии  к  советскому  строю сделает  изоляцию  СССР  от
международного сообщества постоянным фактором.
     Оглядываясь назад,  нельзя не  прийти  к  выводу, что  все три  будущих
союзника  по  антигитлеровской  коалиции  --  СССР,  Британия  и  Франция --
виноваты  в  том,  что  позволили  Гитлеру развязать вторую  мировую  войну.
Взаимные неприязнь и противоречия -- вот что помешало достижению компромисса
между Англией и Францией,  с одной  стороны, и Советским Союзом -- с другой.
Компромисса,  который бы позволил сообща остановить агрессию  Гитлера против
Польши.  Историки  второй  мировой  войны  почему-то упускают  из виду,  что
англо-франко-советские  переговоры  в  1939 году  были  начаты фактически по
инициативе президента США Франклина  Д.  Рузвельта. Дональд  Маклин сообщал,
что  Рузвельт  направил  своего представителя  британскому  премьер-министру
Чемберлену с предостережением: господство Германии в Западной Европе было бы
губительным  для интересов как  Америки,  так и Британии. Рузвельт  побуждал
Чемберлена для  сдерживания  Гитлера  вступить в  переговоры с  европейскими
союзниками  Великобритании,  включая  и   Советский  Союз.   Наши  источники
сообщали,  что  британское  правительство   с  явной  неохотой  отнеслось  к
американской инициативе, так  что Рузвельту  пришлось оказать  на  британцев
нажим,  чтобы  заставить их  все-таки  пойти на  переговоры  с  Советами  по
выработке военных мер для противостояния Гитлеру.
     Тем не  менее быстрота,  с  какой был подписан  договор о ненападении с
Гитлером, поразила меня: ведь всего за два дня до того, как он был подписан,
я  получил  приказ искать возможные пути  для  мирного  урегулирования наших
отношений  с Германией.  Мы  еще  продолжали  посылать  наши  стратегические
предложения Сталину и Молотову, а договор уже был  подписан: Сталин проводил
переговоры сам в обстановке строжайшей секретности.
     Я ничего  не знал о протоколах  Пакта Молотова-- Риббентропа, но вообще
такого  рода  секретные  протоколы  самая  обычная  вещь  в  дипломатических
отношениях, затрагивающих особо сложные вопросы.  Накануне  войны британское
правительство подписало секретные  протоколы с Польшей -- в них речь  шла об
оказании  военной помощи Польше в случае  войны  с Германией. В  1993  году,
например,  один  немецкий еженедельник  опубликовал  секретные  протоколы  и
запись конфиденциальных бесед между Горбачевым и  канцлером Гельмутом Колем,
состоявшихся  накануне  воссоединения  Германии. И сейчас,  читая  секретные
протоколы  Пакта Молотова-- Риббентропа,  я не нахожу  в них ничего тайного.
Директивы, основанные  на  подписанных  соглашениях,  были  весьма четкими и
определенными:  о них знали  не  только руководители разведки,  но и военное
руководство  и  дипломаты.  Фактически  знаменитая   карта  раздела  Польши,
приложенная  к  протоколам 28  сентября  1939  года,  появилась на страницах
"Правды", конечно, без подписей  Сталина и Риббентропа, и ее мог видеть весь
свет. К тому времени, однако, Польша была оккупирована.

     Закордонная разведка НКВД накануне войны

     В  октябре  1939  года,  вместе  с  Фитиным,  начальником  разведки,  и
Меркуловым, заместителем Берии, я принимал участие в совещании у  Молотова в
его  кремлевском  кабинете.  Там  находились  также  начальник  оперативного
управления  Генштаба  генерал-майор  Василевский  (в   50-х  годах   министр
обороны),  заместитель  наркома  иностранных дел Потемкин,  зампред Госплана
Борисов, начальник штаба ВМФ адмирал  Исаков,  начальник погранвойск генерал
Масленников и начальник военной разведки, кажется, генерал-майор Панфилов.
     На повестке дня стоял один вопрос -- защита стратегических  интересов в
Прибалтике. Молотов хотел услышать наши  соображения.  Советские  войска уже
находились  там в соответствии с договорами,  подписанными с правительствами
Литвы, Латвии и Эстонии. Открывая совещание. Молотов заявил:
     --  Мы  имеем   соглашение   с   Германией   о   том,   что  Прибалтика
рассматривается как регион наиболее важных интересов Советского Союза. Ясно,
однако, -- продолжал Молотов, -- что  хотя германские власти признают  это в
принципе,  они никогда  не согласятся ни на какие  "кардинальные  социальные
преобразования",  которые изменили бы статус этих государств, их вхождение в
состав Советского  Союза. Более  того, советское  руководство  полагает, что
наилучший способ защитить интересы СССР в Прибалтике и создать там  надежную
границу -- это помочь рабочему движению свергнуть марионеточные режимы.
     Из этого  заявления стало  ясно,  каким  именно  образом  мы  толковали
соглашения с Гитлером. Однако поздней осенью 1939 года появился новый стимул
для    активизации   наших    политических,   экономических,    военных    и
разведывательных  операций  в  Прибалтике. От наших  резидентур в  Швеции  и
Берлине мы  получили проверенную  и  надежную  информацию о том,  что  немцы
планируют  направить  высокопоставленные экономические  делегации  в Ригу  и
Таллин  для заключения долгосрочных  соглашений.  Таким  образом, Прибалтика
оказалась бы под политическим и экономическим зонтиком Германии.  Телеграммы
из Берлина и Швеции были отправлены за двумя подписями -- посла и резидента,
что бывало крайне редко  и означало:  информация  имеет  важное политическое
значение. Полученные в Москве, они с визами Молотова и Берии препровождались
Фитину и мне по линии НКВД с приказом Берии немедленно представить по  этому
вопросу  предложения.   Телеграммы  такого  уровня,  за  подписью  послов  и
резидентов, обычно направлялись нескольким членам правительства.
     Фитин  ознакомил  с  телеграммой  Гукасова,  начальника   по  работе  с
националистическими  и эмигрантскими организациями в районах,  примыкающих к
нашим  границам. Кстати,  именно Гукасов год  назад потребовал  от  партбюро
расследовать мое персональное дело. Сейчас, все еще с подозрением относясь к
моей лояльности и,  возможно, все еще держа  на меня зло, он  не передал мне
указание  Берии  и  самостоятельно подготовил предложения по  противостоянию
немецким спецслужбам  в  Латвии, Литве и Эстонии и в обход меня направил  их
Фитину. Его план заключался в том, чтобы использовать лишь агентурную сеть в
трех республиках Прибалтики, состоявшую из русских и еврейских эмигрантов.
     Разразился скандал.
     Вызвав Фитина и  меня и выслушав сообщение  Фитина по записке Гукасова,
Берия спросил мое мнение. Я честно ответил, что его у меня нет, я не получал
никаких указаний и не в курсе германских намерений в Риге; в настоящее время
я занимаюсь  совершенно другими делами. Берия  взорвался от  ярости и  велел
срочно еще  раз  принести  телеграммы.  Тут  он  увидел, что на них нет моей
подписи, а  у  нас  было  обязательное  правило  визировать  любой секретный
документ, проходящий через руки того или иного должностного лица в  разведке
и направленный для проработки. Гукасова тут же  вызвали на ковер -- и  Берия
пригрозил  снести ему голову  за невыполнение его приказа. Гукасов в  ответ,
понизив  голос,  в  доверительном  тоне (он  был  уроженец  Тбилиси)  сказал
буквально  следующее. Он действительно не  показал мне  телеграммы,  так как
получил информацию  от  начальника  следственной  части  Сергиенко о наличии
материалов, в  которых говорится о моих подозрительных контактах  с  врагами
народа -- бывшим руководством разведки. Берия резко  оборвал  Гукасова: надо
бросать идиотскую привычку  лезть со своими предложениями и раз  и  навсегда
зарубить  себе на  носу,  что приказы  должны  выполняться  беспрекословно и
незамедлительно.
     -- Европа сейчас в огне войны, и задачи разведки в  нынешних  условиях,
--  подчеркнул Берия, -- стали совершенно иными. --  И  тут же  процитировал
Сталина,  потребовавшего   активного   включения   оперативных   сотрудников
разведорганов  в  политические  зондажные  операции  с использованием  любых
конфликтов в правящих кругах иностранных государств.
     --  Это, -- подытожил  Берия,  -- ключ  к успеху  в  свержении нынешних
правительств марионеточных государств, провозгласивших свою  так  называемую
независимость в 1918 году под защитой немецких штыков. -- Из этой  тирады мы
сразу поняли, что он имеет в виду государства Прибалтики. -- Немцы  и раньше
и теперь, -- продолжал Берия, -- рассматривают их как свои провинции, считая
колониями германской империи. Наша же задача состоит в том, чтобы сыграть на
противоречиях между Англией и Швецией в  данном регионе. -- При  этих словах
он  повернулся  в  мою сторону.  -- Обдумайте все  как следует и  немедленно
вызовите  в  Москву  Чичаева.  Потом  доложите  ваши  соображения  с  учетом
необходимых материальных средств. Срок -- три дня.
     Самоуверенная,  дерзкая постановка  вопроса отражала то новое мышление,
которое  демонстрировали  Сталин,  Молотов и  Берия  после подписания пакта,
который  явно прибавил им веры в  собственные  возможности.  В регионах, уже
официально вошедших теперь в  сферу наших интересов, мы начинали кардинально
новую   активную  политику,  с  тем,  чтобы   повлиять  на  внутренний  курс
правительств этих государств.

     Присоединение прибалтийских республик и Западной Украины к СССР

     Прибывший  в  Москву Чичаев,  резидент  НКВД  в Риге,  сообщил о резких
расхождениях  и  натянутых отношениях внутри правительства Латвии  -- прежде
всего  между  президентом  Ульманисом  и  военным министром Балодисом.  Этот
конфликт подрывал стабильность существовавшего режима, уже находившегося под
двойным давлением -- нашим и немецким.  Немцы, вполне естественно, опирались
на своих преданных сторонников  в экономических  управленческих структурах и
деловых кругах, в то время как мы рассчитывали на влияние среди левых групп,
связанных как с компартией, так и с профсоюзами. Как бы там ни было, Латвия,
как, впрочем, и другие государства Прибалтики, по существу являлась буферной
зоной  между  нами  и  Германией. План  создания широкой  коалиции,  когда в
правительстве  должны  быть  представлены  как  немецкие,  так  и  советские
интересы, также обсуждался на встрече в кремлевском кабинете Молотова. Узнав
о таком варианте, президент Латвии Ульманис выступил резко против, между тем
как министр иностранных дел  Вильгельм Мунтерс  неожиданно одобрил эту идею.
Обстановка  в  республике  накалялась еще  и  потому,  что  там  ширилось  и
поддерживаемое  нами  забастовочное  движение.  Углублялся  и  экономический
кризис, вызванный  начавшейся войной: традиционные торговые  связи региона с
Британией и Западной Европой оказались оборванными.
     Чичаев и  Ветров, советник нашего полпредства в Риге,  пришли ко мне, и
Ветров  предложил сыграть  на  личных амбициях  Мунтерса,  чья  репутация  в
Берлине была довольно устойчивой из-за его частых встреч с Риббентропом. Что
касается   Ульманиса,   то   его   правительство   не  пользовалось   особой
популярностью  в результате ошибок в экономической области, с одной стороны,
примиренческой позиции, занятой им по отношению к шовинистически настроенным
немецким  бизнесменам  в  Риге  --  с другой.  Эти  коммерсанты скупали  все
наиболее   ценное,   что   было   в   республике,   широко  пользуясь   теми
преимуществами,  которые открывались  перед ними из-за  прекращения торговых
связей Латвии с Западной  Европой. Кстати,  около семидесяти процентов всего
латвийского экспорта шло в Германию --  по существу  по демпинговым ценам. Я
информировал Берию и Молотова, что правительство Латвии опирается не столько
на  поддержку  регулярных воинских формирований, сколько на  вспомогательные
полицейские  части,  составленные  в  основном из сыновей  фермеров и мелких
торговцев.
     По нашему убеждению,  министр иностранных  дел  Мунтерс  был  идеальной
фигурой  для  того,  чтобы  возглавить  правительство,  приемлемое  как  для
немецких, так и для  советских интересов. Когда он обязал ведущие латвийские
газеты   опубликовать  фотографию   Молотова  (в  честь  его  50-летия),  мы
восприняли  это  как  знак  его  готовности  установить  личные  контакты  с
Молотовым.   Наша   реакция  была   незамедлительной:  мне   тут  же  выдали
дипломатический паспорт на имя Матвеева, а Мунтерса информировали о том, что
с ним хотел бы  встретиться Матвеев, специальный советник Молотова, для того
чтобы латвийский министр  мог через него передать  все то важное, что у него
могло быть помимо протокола. Эти неофициальные послания  будут затем вручены
советскому  руководству. Был  июнь  1940  года --  и  действовать  следовало
срочно.  Вот почему до Риги я  добирался не поездом, а на борту  скоростного
советского бомбардировщика. В  Риге я вместе  с Ветровым нанес  тайный визит
Мунтерсу, выразив во время  нашей встречи пожелание советского правительства
как  можно  скорее  произвести  перестановки  в  составе кабинета  министров
республики,  в тем  чтобы он,  Мунтерс, смог  возглавить  новое коалиционное
правительство.
     Мой  визит  был частью комплексной  операции  по захвату  контроля  над
правительством  Латвии.  Руководил ею  Меркулов,  первый заместитель  Берии,
тайно прилетевший  в Ригу еще  до  меня для координации  плана  действий  на
месте.  Находясь в Риге под видом советника  Молотова, я докладывал обо всем
Меркулову, у которого был  прямой выход по  телефону на  Молотова  и  Берию.
Между  тем  правительству в  Риге был  предъявлен  ультиматум.  В результате
президент  Ульманис  вынужден  был  уйти  со  своего   поста,   наши  войска
оккупировали Латвию и экс-президента арестовали. Обстановка изменила правила
игры.  Немцы  оказались слишком  глубоко  втянутыми в  военные  операции  на
Западе,  чтобы интересоваться событиями, происходящими  в  Латвии. В связи с
этим Молотов и Сталин решили  поставить во главе прибалтийских государств не
тех, кто  устраивал бы  обе  стороны  (как,  например,  тот  же Мунтерс),  а
надежных людей, близких  к компартии.  Правда, некоторые  из  первоначальных
условий,  предполагавших  создание   коалиционных   правительств,   все   же
сохранялись. Так,  скажем,  латвийским и  эстонским генералам были присвоены
звания,  аналогичные званиям в Красной Армии, а Мунтерса хотя  и арестовали,
но сделали это не сразу.
     Вместе с  Ветровым  я отправился  в резиденцию Мунтерса, где нами  были
предприняты  все меры,  чтобы упаковать его  имущество  и  без лишнего  шума
вывезти всех  членов семьи в Москву.  Оттуда их  перевезли  в  Воронеж,  где
Мунтерса  определили  на должность  профессора  в  Воронежский  университет.
Немецкую сторону мы официально уведомили,  что по-прежнему  считаем Мунтерса
политически значимой фигурой. Находясь под  нашим контролем, он встречался в
Москве за обедом с немецкими дипломатическими представителями, но судьба его
уже  была   решена,  и  ему  не  удалось  стать  даже  марионеточным  главой
правительства.  В 1941  году,  когда началась  война с  Германией,  Мунтерса
арестовали  и  приговорили  к  длительному  сроку  тюремного  заключения  за
деятельность, враждебную  советскому  правительству.  По  странному стечению
обстоятельств я встретился с Мунтерсом во  Владимирской тюрьме в конце  1958
или  начале  1959  года. Когда его выпустили, он остался жить во  Владимире.
Выйдя на пенсию, он публиковал статьи в "Известиях",  доказывая неизбежность
союза Латвии с СССР.
     Судьба  прибалтийских государств, которую  первоначально  определяли  в
Кремле  и  в  Берлине,  во  многом  похожа  на  судьбу  восточноевропейских,
предрешенную в свое  время в Ялте.  Сходство тут разительное: и в  том  и  в
другом   случае  предварительным  соглашением   предусматривалось   создание
коалиционных  правительств,  дружественных обеим  сторонам.  Нам  нужна была
буферная зона,  отделявшая нас  от сфер влияния других мировых держав,