.
     Думаю, Богдан  Кобулов  просто хотел  избавиться от меня в  центральном
аппарате министерства, потому что я слишком много знал об операциях, которые
он  и Берия проводили против  грузинских эмигрантов в  Париже. Я знал также,
что  племянник  жены  Берии,  некто Шавдия,  был захвачен  немцами  в плен и
действовал  в  качестве  нашего агента-двойника,  сотрудничая  с  гестапо  в
Париже. В  1945  году  он вернулся в Москву, а затем уехал в Тбилиси. В 1951
году Сталин распорядился арестовать его  за сотрудничество с нацистами и как
одного  из мегрельских  националистов. Шавдия был приговорен к двадцати пяти
годам  лагерей строгого режима.  Берия не освободил его из заключения, когда
возглавил МВД, но  родственная связь  с  осужденным  преступником оставалась
темным пятном в его биографии и таила в себе потенциальную опасность.
     Берия согласился  с тем,  что  я  не могу уехать из  Москвы.  В течение
недели я получил назначение на должность начальника нового 9-го отдела МВД с
подчинением непосредственно министру. Этот  отдел, более  известный как Бюро
специальных заданий, должен был  иметь в  своем подчинении бригаду спецвойск
особого назначения  для  проведения  диверсионных операций за рубежом.  Хотя
никто прямо не говорил о характере задач, которые  должна выполнять бригада,
моя новая работа соответствовала ранее высказанной Сталиным  рекомендации --
я  фактически  стал   заместителем  начальника  Главного   разведывательного
управления госбезопасности  и получил  возможность мобилизовать  все  силы и
средства разведки на случай чрезвычайных ситуаций.
     После смерти Сталина мы начали пересматривать главные  задачи в  работе
за рубежом и внутри страны. Берия взял инициативу в свои руки.
     Я  был  среди тех,  кому  он  поручил  подготовить докладные  записки с
детальным перечнем и анализом  ошибок, допущенных партийными организациями и
органами госбезопасности в борьбе с националистическим подпольем  в  Литве и
на Украине. Берия считал необходимым выдвигать местные  кадры на руководящие
посты,   а   на   должности    заместителей   назначать   людей   славянских
национальностей. В  наших  записках отмечались  случаи ничем  не оправданных
депортаций и репрессий  в отношении этнических групп, которые  не занимались
антисоветской   деятельностью.   Берия  всячески   настаивал   на   развитии
национальных традиций в области культуры и языка. В частности,  его заботила
проблема воспитания нового поколения национальной интеллигенции, для которой
были бы  по-настоящему  близки  социалистические  идеалы.  Помню предложение
Берии  ввести в  республиках собственные ордена и награды -- это, считал он,
поднимет чувство национальной гордости.
     Все  это создавало подчас неловкие  ситуации.  Только  что  назначенный
министр  внутренних дел  Литвы по  наивности  направил в  секретариат  Берии
докладную на литовском языке, вызвав настоящий переполох, -- никто в центре,
разумеется, не знал литовского. Кроме того, когда  министр приехал в Москву,
чтобы  встретиться  с Берией,  он не мог  объяснить детали весьма деликатной
операции -- радиоигры с британской разведкой. Причина на сей раз заключалась
в  том, что он потерял портфель с документами в гостинице  МВД  в  Колпачном
переулке. Позднее прошел  слух,  что он потерял  свои  документы специально.
Бывший партийный функционер, а затем председатель  исполкома Вильнюса, он не
имел  ни  малейшего желания работать в  органах госбезопасности.  Он  достиг
своей цели -- ему дали работу в планово-экономическом ведомстве республики.
     К сожалению, в то время, когда была  подготовлена записка об ошибках  в
национальной   политике   на  Украине,   разгорелся  конфликт  между   вновь
назначенным   министром   внутренних  дел  Мешиком  и   местными  партийными
чиновниками, а также сотрудниками аппарата МВД  Украины. Мешик во  что бы то
ни стало стремился выгнать с работы хрущевского протеже Строкача, которого в
1941  году уволили из органов за  то, что  он не  сумел вывезти часть архива
НКВД,  когда  немцы окружили Киев.  К тому  же Мешик  не  ладил с партийными
руководителями  Украины  Сердюком и Шелестом.  Сердюк пытался отобрать у МВД
дом, использовавшийся под детский сад для детей сотрудников министерства: он
облюбовал этот  особняк во  Львове  для себя  и  своей семьи.  Сердюк послал
своего помощника в детский сад, а Мешик выставил охрану. Шелест, в  то время
секретарь Киевского  обкома партии, взял  в свое пользование для охоты катер
пожарного надзора и не вернул. Об этом Мешик доложил в МВД и правительство.
     Хотя на заседании украинского ЦК принято было говорить по-русски, Мешик
позволил  себе  дерзко  обратиться  к  присутствующим  на украинском  языке,
порекомендовав   шокированным   русским,   включая  первого   секретаря   ЦК
Мельникова,  учить  украинский язык. Его  с  энтузиазмом поддержал  писатель
Александр Корнейчук, также выступивший на украинском и превозносивший Берию,
поскольку  один из его ближайших родственников благодаря  Берии был назначен
начальником областного управления МВД и представлен к генеральскому званию.
     Мешик    с    гордостью    рассказывал    мне    об    этих   эпизодах,
свидетельствовавших,  по  его  словам,  о  правильной  линии в  национальной
политике. Я  сказал  ему, что он дурак, если вступает в конфликты с  местной
властью. Потом  познакомил  его с  Музыченко, который был в свое время нашим
нелегалом в Париже  и имел  большой опыт  работы  с  настоящими  украинскими
националистами.  Мы  знали, что он сможет  отличить настоящих террористов от
болтунов и поможет Мешику избежать ненужных столкновений. Музыченко, однако,
пришлось отложить свою  поездку  в  Киев,  потому что в  это  время Берия по
требованию  Хрущева  распорядился  о  доставке  в   Москву  сестер  Бандеры,
сосланных  в  Сибирь.  Здесь  их  поселили  на  явочной  квартире,  где  они
находились под домашним  арестом, и Музыченко должен был убедить их передать
Бандере в Германию  послание, чтобы вынудить  его  пойти на встречу с  нашим
представителем.
     Музыченко   находился  в  Москве,  когда  Берию  и  Мешика  арестовали.
Поскольку он еще  не  был  утвержден в  новой должности заместителя министра
внутренних  дел  Украины, это  спасло  его от  ареста.  Он  просто  перестал
являться  на  работу в  органы  госбезопасности  и  возобновил  свою прежнюю
врачебную  деятельность  в  МОНИКИ.  Его  дважды допрашивали  в  прокуратуре
относительно  якобы имевшихся в деле  Мешика планов  возрождения буржуазного
национализма  на Украине. Но он  был достаточно опытен и ответил, что ничего
не знает, так как не приступал к новой работе.
     Абакумов  все это время оставался в  тюрьме, несмотря  на то, что почти
все сотрудники  госбезопасности, арестованные по тому же делу, были выпущены
на свободу,  кроме начальника его  секретариата и руководителей Следственной
части по особо важным делам СМЕРШ и бывшего МГБ.
     Берия также  положил конец расследованию  так называемого "мегрельского
дела",  начатого два года назад по приказу Сталина.  Он освободил секретарей
ЦК  компартии Грузии  Барамия  и  Шария  и бывшего  министра госбезопасности
Рапаву,  который, невзирая  на  пытки, оставался непреклонен и не  пошел  на
ложные  признания. Однако главный  организатор "мегрельского  дела" Рухадзе,
который по указке Сталина сфабриковал его, а также установил  подслушивающие
устройства на квартирах и  дачах Берии и его матери  в  Абхазии и в Тбилиси,
оставался в тюрьме.
     Хрущев  помог Берии поставить точку  в "мегрельском деле",  оформив это
решением  ЦК  КПСС.  Берия  лично  отправился  в  Тбилиси, после того как  с
грузинской  партийной  организации  было  снято  обвинение  в  национализме.
Мгеладзе, главный  противник Берии, который плел  против  него  интриги, был
снят с поста  первого секретаря ЦК компартии Грузии. С благословения Хрущева
Берия  назначил  на место  члена Бюро ЦК  по кадрам компартии Грузии бывшего
начальника  своего  секретариата  в  Москве  Мамулова.   В   республиканской
компартии  происходила  крупномасштабная  чистка.  Позднее Мамулов рассказал
мне, что проводить эту бескровную кампанию без арестов ему поручил не Берия,
а Хрущев. Ирония судьбы заключалась в том, что Мамулову надо было отделаться
от тех, кто обманывал Сталина и писал клеветнические письма в Москву о связи
Берии  и Маленкова с грузинскими меньшевиками  и националистами, хотя именно
Сталин приказал  написать  такие письма на  грузинском  языке,  чтобы  иметь
компромат  на  Берию.  Позже  мы  узнали,  что  Сталин, Рухадзе  и  Мгеладзе
обсуждали за обедом, каким должно быть содержание этих доносов.
     Мегрельское  происхождение  Берии и  раньше  мешало его  карьере,  а  в
конечном  счете  оказалось  роковым.  Сердечной  дружбе  Берии  и  Маленкова
наступил  конец в мае 1953 года. Известный драматург Мдивани,  лично знавший
Берию,  вручил  начальнику его  секретариата  Людвигову  письмо,  в  котором
обвинял Маленкова, только что ставшего Председателем Совета Министров СССР в
том, что он  в  своем  докладе на  XIX  съезде  партии  будто бы использовал
материал из речи царского министра внутренних дел Булыгина в Государственной
Думе, когда  говорил,  что  нужны  новые  Гоголи и  Щедрины,  чтобы  поднять
духовную атмосферу в обществе. Обвинение в таком заимствовании -- речь шла о
партийных  документах -- являлось серьезным делом, особенно во время  борьбы
за власть, обострившейся после смерти  Сталина. Берия с возмущением приказал
Людвигову  списать  это письмо и прекратить общение с "грузинской сволочью".
Однако письмо  в  мае  1953  года  из  секретариата Берии было  переслано  в
секретариат Маленкова -- "сердечной дружбе" пришел конец.

     Изменения в расстановке сил внутри  кремлевского руководства в апреле--
июне 1953 года

     Эти интриги происходили как  раз в тот момент, когда Берия  приступил к
осуществлению еще одной  инициативы, на сей  раз она касалась  моего участка
работы. На совещании  начальников разведслужб Министерства обороны и  МВД он
резко  критиковал  Рясного,  последнего начальника зарубежной разведки  МГБ,
выдвиженца  Хрущева, за  примитивные  и  малоэффективные методы:  сталинские
директивы об  уничтожении  престарелых  деятелей  эмиграции  (Керенского)  и
второстепенных фигур, по его словам, не имели никакого практического смысла.
     Берия сказал, что сейчас главной задачей является создание мощной  базы
для  проведения  разведывательных  операций.  В  Германии  для  этого  нужно
использовать то, что осталось от прежней агентурной сети "Красной капеллы" в
Гамбурге. В странах,  граничащих  с  Соединенными Штатами Америки, надлежало
усилить  позиции нелегалов.  Необходимо  также,  продолжал  он,  подготовить
решение правительства, обязывающее МИД, Министерство  внешней торговли, ТАСС
и  другие советские  загранучреждения расширить поддержку операций советской
разведки за  рубежом. Он  также  отметил целесообразность существования двух
параллельных  разведслужб -- в Министерстве  внутренних дел и в Министерстве
обороны. Первой предстояло собирать развединформацию обычного типа, а второй
--  проводить  специальные   операции   в  случае  возникновения   опасности
развязывания войны.  Его аргументы, в сущности, были повторением  сталинских
установок, с той только разницей, что  отныне приостанавливались до  особого
распоряжения готовившиеся операции по  диверсиям  и  ликвидации  за  рубежом
неугодных правительству лиц.
     Берия   дал  мне   указание  подготовить  в  течение  недели  вместе  с
начальником  военной  разведки   генералом   армии   Захаровым  и   маршалом
Головановым,  командовавшим специальной бомбардировочной  авиацией  дальнего
действия, доклад  о  мерах  по  нейтрализации  американского стратегического
превосходства  в воздухе и проведению  диверсий на  ядерных и стратегических
объектах США и НАТО. Было приказано представить план выведения из строя базы
снабжения ВВС и  ВМФ США в Европе. На следующей неделе в просторном кабинете
Берии в Кремле, где проходило  совещание, адмирал Кузнецов, командующий ВМФ,
поблагодарил Берию за то, что тот реабилитировал его помощника вице-адмирала
Гончарова,  умершего в  1948  году  во  время  допроса. Абакумов обвинял его
вместе  с  Кузнецовым  в  антисталинских  взглядах.  Почти  все  заместители
Кузнецова  были  арестованы  в  1948  году,  а  сам  Кузнецов  разжалован  в
контрадмиралы и назначен командующим Тихоокеанским  флотом. Три года  спустя
Кузнецов  написал  Сталину  письмо   с  предложениями   по   стратегическому
перевооружению военно-морского флота  и по строительству большого подводного
флота, созданию  атомных  подводных  лодок.  План  Кузнецова  предусматривал
значительное изменение соотношения надводных и  подводных кораблей в составе
ВМФ.  Сталин поддержал предложения  Кузнецова и восстановил его  в должности
командующего военно-морскими силами, хотя его бывшие заместители по-прежнему
оставались  в тюрьме. Я всегда относился к Кузнецову с  большим  уважением и
считал его, как и многие другие, выдающимся военачальником, высоко ценимым в
кругах нашей  разведки. И в  этот раз Кузнецов,  как всегда и всюду, задавал
тон работе совещания.
     Я доложил план  создания специальных  резидентур,  которые смогут вести
регулярное  наблюдение примерно  за  ста  пятьюдесятью  основными  западными
стратегическими  объектами в  Европе  и  Соединенных Штатах Америки. Адмирал
Кузнецов представил  на наше  рассмотрение  другой вариант  действий. По его
мнению,   специальные  операции   и  диверсии   должны   разрабатываться   в
соответствии  с  требованиями  ведения современной войны.  Нынешние  военные
конфликты  скоротечны,  сказал  он,  они  должны  заканчиваться  быстрым   и
решительным  исходом.  Кузнецов  предложил  обсудить  возможность  нанесения
упреждающих  ударов,  рассчитанных  из-за  ограниченности наших  ресурсов на
уничтожение 3--4  авианосцев  США,  что дало  бы  нашим подводникам  большие
преимущества   при   развертывании  операций  против   морских  коммуникаций
противника.   Имело  бы   смысл,  продолжал   он,   провести   диверсии   на
военно-морских  базах  и  в  портах  Европы,  чтобы  предотвратить  прибытие
подкреплений американским  войскам  в  Германии,  Франции и  Италии. Генерал
армии  Захаров,   позднее  начальник   Генштаба,   заметил,  что  вопрос  об
упреждающем   ударе   по   стратегическим   объектам   противника   является
принципиально новым в военном искусстве и его нужно серьезно проработать.
     Маршал  Голованов не согласился  с  нами.  Он отметил,  что в  условиях
войны, при ограниченных ресурсах, было бы реалистичнее предположить, что  мы
сможем   нанести   противнику   не   более  1--2  ударов  по  стратегическим
сооружениям.  И  в  этом  случае  следует  атаковать  не  корабли  на  базах
противника,  а  прежде  всего  уничтожить  на  аэродромах часть  его  мощных
военно-воздушных сил, способных нанести ядерный удар по нашим городам.
     Я поддержал Захарова, приведя примеры из практики  второй мировой войны
и  нашего  небольшого  опыта, полученного в  корейской  войне, -- тогда наши
легальные резидентуры имели  возможность лишь  вести  наблюдения за военными
базами  США на  Дальнем Востоке.  Что  касается опыта прошлой войны,  то  он
ограничивался захватом отдельных  объектов, а также лиц, владевших важнейшей
оперативной  и  стратегической  информацией.  Новые  требования  в  условиях
предполагаемой ядерной войны  вызывали к жизни необходимость пересмотра всей
нашей системы диверсионных операций. Я сказал, что мы нуждаемся не только  в
индивидуально подготовленных агентах, но также в  мобильных ударных группах,
которые   могли   бы   быть  задействованы   всеми  основными   нелегальными
резидентурами.  В  их задачу  должно входить нападение  на  склады  ядерного
оружия или базы, где находятся  самолеты с  ядерным  оружием.  Наша  тактика
нападений хорошо  срабатывала против немцев в 1941--1944 годах.  Однако наши
успехи  объяснялись отчасти  тем,  что  немцы действовали  на  враждебной им
территории, а в  нашем распоряжении была  сильная  агентурная сеть. Я указал
также, что опыт второй мировой и корейской войн показывает:  нарушение линий
снабжения противника, особенно когда  они  растянуты на  большие расстояния,
может оказаться в оперативном плане куда более важными, чем прямые удары  по
военным целям. Правда, при прямых ударах возникает паника в рядах противника
и внешне это весьма эффективно, но разрушение линий снабжения является более
значительным,  а воздействие его -- долгосрочным. К тому  же военные объекты
находятся под усиленной охраной  и при нападении не приходится  рассчитывать
на выведение из строя более 2-- 3 сооружений.
     Выдвинутый  мной   план  использования   диверсионных  операций  вместо
ограниченных  нашими   возможностями  воздушных   и   военно-морских  ударов
показался  военному  руководству   убедительным.  Все   присутствовавшие  на
совещании в кабинете Берии со мною согласились.
     Берия  внимательно  выслушал  меня.  Но  он  еще  не  представлял,  как
реорганизованная служба диверсий с более широкими  правами  должна построить
свою   работу.  Может   быть,  спросил  он,  речь  идет   о  комбинированной
разведывательно-диверсионной группе  всех родов войск? Если так, то не будет
ли это такой же  неудачей, как созданный Комитет  информации?  В  1947--1949
годах  комитет, разрабатывая операции, исходил  прежде всего из потребностей
внешнеполитического курса и упускал военные вопросы.
     Во  время обсуждения  генерал  Захаров  предложил,  чтобы  диверсионные
операции  спецслужб  проводились  по линии  всех  видов  вооруженных  сил  и
Министерства внутренних дел. Однако,  по его мнению,  приоритет в агентурной
работе  должен  принадлежать  моей  службе.  В  то  же  самое  время  должна
существовать   для   координации   постоянная  рабочая  группа   на   уровне
заместителей начальников управлений  военной разведки, МВД и  служб разведки
ВМФ и ВВС.
     Берия  согласился  и  закрыл  совещание.  Через  месяц мы  должны  были
представить  детальный план  с  предложениями  по  координации  диверсионной
работы  за  границей.  Мне  обещали  помочь ресурсами  и  кадрами,  особенно
экспертами в области вооружений, нефтепереработки, транспорта и снабжения.
     На следующий день Берия вызвал Круглова и меня и  распорядился выделить
мне дополнительные штаты и средства. Мы решили  сформировать бригаду особого
назначения для  проведения диверсий.  Такая же  бригада находилась  под моим
командованием в годы  войны и была распущена Абакумовым в 1946 году. Берия и
Круглов одобрили мое  предложение привлечь наших специалистов  по разведке и
партизанским операциям к  активной работе в  органах. Василевский, Зарубин и
его жена,  Серебрянский, Афанасьев, Семенов и Таубман, уволенные из органов,
вновь были возвращены на  Лубянку  и  заняли высокие должности в расширенном
9-м  отделе МВД, но через три  месяца после моего ареста их снова уволили, а
Серебрянского арестовали вскоре после меня и он погиб в тюрьме.
     Между  тем   я  посоветовался   с  маршалом   Головановым  относительно
возможностей в нанесении воздушного удара по базам НАТО в Западной Европе. Я
предложил   осуществить   пробный   полет  самолетов,  способных   атаковать
стратегические объекты, и проверить, обнаружат ли их радары противника. Дело
в том, что мы уже  получили от нашего агента, голландского  офицера-летчика,
прикомандированного    к     штаб-квартире    НАТО,    специальный    прибор
("свой--чужой"),    определяющий    принадлежность   самолета   на    экране
радиолокатора. Наш бомбардировщик-разведчик, снабженный этим  вылетел из-под
Мурманска  в  конце  мая  1953 года  и  пролетел вдоль  северной оконечности
Норвегии,  а  затем  Великобритании, приблизился к  натовским стратегическим
объектам на расстояние, достаточное