ов  в тылу  немцев и  за  сотни  источников  агентурной
информации в США, включая операции нелегалов, я не испытывал беспокойства за
судьбу  наших  основных  разведывательных  операций.  Работая  в свое  время
начальником отдела "С", я, безусловно, знал главные источники  информации  и
не  могу припомнить,  чтобы среди них,  во всяком случае по разведывательным
материалам  по атомной бомбе,  супруги Розенберги  фигурировали  как  важные
источники. Мне тогда пришло в голову, что Розенберги, возможно, были связаны
с проведением наших разведопераций, но  ни в коем  случае не  играли никакой
самостоятельной  роли.  В  целом  их  арест  не  представлялся мне событием,
заслуживающим особого внимания.
     Прошел год, и  в конце  лета следующего  года  я был  искренне удивлен,
когда  генерал-лейтенант  Савченко,   в   то  время  заместитель  начальника
разведуправления МГБ,  пришел ко мне в  кабинет  и сообщил,  что назначенный
только что министр госбезопасности  Игнатьев приказал доложить ему  обо всех
материалах по  провалам  наших разведывательных операций  в США  и Англии  в
связи  с  делом Розенбергов. Он  сказал  также,  что  в  ЦК  партии  создана
специальная  комиссия  по  рассмотрению  возможных  последствий  в  связи  с
арестами Голда,  Грингласа  и Розенбергов.  Насколько я  понял, речь  шла  о
нарушениях  правил  оперативно-разведывательной работы сотрудниками  органов
госбезопасности.
     Савченко я знал еще с 20-х годов, когда он возглавлял оперативный отдел
штаба  погранвойск  на румынской  границе.  В  1946  году он стал  министром
госбезопасности на Украине,  а  позднее, в 1948 году,  по протекции  Хрущева
перешел на работу в  Комитет информации, затем  стал заместителем начальника
разведуправления МГБ.  В  конце  40-х  --  начале 50-х  он  лично  утверждал
проведение основных  разведопераций в  США  и Англии. Однако Савченко сказал
мне,  что он  не может быть  уверен  в  заключении своего  аппарата по  делу
Розенбергов,  поскольку  их сотрудничество с нами началось еще  до  войны  и
продолжалось в период войны. К тому  времени наши бывшие резиденты  в  США и
Мексике --  Горский  и  Василевский, известные в этих  странах как Громов  и
Тарасов,  были  уже  уволены из органов разведки. Аналогичной была  судьба и
супругов Зарубиных, которые знали  обстоятельства  оперативной работы  нашей
агентуры в США в  середине 40-х годов. Хейфец к этому времени  уже два  года
сидел в тюрьме как участник "сионистского заговора". Поэтому Савченко не мог
обратиться к ним, чтобы они прокомментировали архивные оперативные материалы
для   доклада  в  ЦК.  Наиболее   важные   свидетели  Овакимян  и   Зарубин,
возглавлявшие американское направление в разведке в годы войны,  не скрывали
своего неуважительного отношения к Савченко за  его некомпетентность в делах
разведки и открыто называли "сукиным сыном". Они отказались от бесед с  ним,
заявив,  что дадут свои объяснения  только в ЦК.  Яцков, Соколов и  Семенов,
имевшие  отношение к  этим  делам, в  то  время находились  за границей,  но
Савченко не  хотел полагаться  на их объяснения  или  на выводы  Квасникова,
возглавлявшего научно-техническую разведку, как на заинтересованных лиц.
     Савченко  и  я  были вызваны  в  ЦК по единственному вопросу:  кто  был
ответствен за злосчастную телеграмму,  санкционировавшую  фатальную  встречу
Голда с Грингласом в Альбукерке.
     В ЦК партии была представлена справка по результатам работы комиссии, в
подготовке  которой  участвовали   Савченко   и   сотрудники   американского
направления  разведки   органов  безопасности.  Насколько  я  помню,  в  ней
утверждалось, что провалы были следствием ошибок, якобы допущенных Семеновым
в  вербовке   и   инструктаже  Голда.   В  справке   также  говорилось,  что
конспиративная  встреча  Грингласа  с  Голдом санкционировалась  Центром.  В
справке было  сказано,  что Овакимян,  начальник американского направления в
40-х  годах, уволен  из органов  госбезопасности.  О его громадных заслугах,
конечно, не было и слова.
     Я  категорически  возражал против  этих  выводов,  поскольку Семенов  и
Овакимян  в  конкретных   делах   показали   себя   высококвалифицированными
оперативными работниками. Фактически  именно они  создали в конце 30-х годов
весьма значительную сеть агентурных источников научно-технической информации
в  США. Однако в  ЦК и управлении кадров МГБ мои  соображения  отклонили, им
приписали  вину  за  провал,  и они  были  уволены  из  органов  разведки  в
значительной  мере на  волне антисемитизма,  поскольку  Семенов был еврей. Я
помню,  как  мы  собирали  деньги,  чтобы  поддержать Семенова,  пока он  не
устроился  консультантом  и   переводчиком  в  Институт   научно-технической
информации Академии наук.
     На   следующий   год   эта  скандальная  история  неожиданно   получила
продолжение.  Я был  снова  вызван  в  ЦК к  Киселеву,  помощнику Маленкова.
Совершенно  неожиданно для  себя  я  увидел  у  него  Савченко.  Киселев был
категоричен и груб. Из его уст я услышал знакомые  мне по 1938 -- 1939 годам
обвинения:  ЦК разоблачил  попытки отдельных  сотрудников и ряда руководящих
работников   МГБ   обмануть   партию,   преуменьшая   роль   Розенбергов   в
разведывательной работе.  В анонимном письме сотрудника МГБ,  поступившем  в
ЦК,  сказал  Киселев,  отмечена значительная  роль  Розенбергов  в добывании
информации по атомной проблеме. В заключение Киселев подчеркнул, что Комитет
партийного   контроля  рассмотрит   эти  сигналы  о  попытках  ввести  ЦК  в
заблуждение по существу дела Розенбергов.
     Савченко  и я в один голос категорически возражали Киселеву, объясняли,
что наши разведывательные операции в США по атомной проблеме фактически были
прекращены в 1946 году и мы вынуждены были полагаться на источники в Англии.
Мы ссылались  на  полученные  в 1946  году указания Берии  сберечь источники
информации для  осуществления  выгодной  для нас  политической  кампании  по
пропаганде ядерного разоружения среди научной общественности и интеллигенции
стран Запада.
     Киселев  обвинил нас  в неискренности и  в попытках принизить  значение
контактов нашей  разведки  с  супругами  Розенбергами.  Я ответил  ему,  что
полностью  отвечаю за  работу по  проникновению  нашей  агентуры  на атомные
объекты США в 1944 -- 1946 годах.  При  этом я подчеркнул,  что, разумеется,
ценность агентурного  проникновения и подхода  к  интересующим нас  объектам
резко  варьировалась  в   зависимости  от  служебного  положения  источников
информации.  Супруги  Розенберги   были  лишь  незначительным  звеном  нашей
периферийной   деятельности  на  американских  атомных  объектах.  Материалы
Розенбергов и  их родственника Грингласа не  могут быть отнесены к категории
важной информации. Розенберги были наивной, но вместе с тем преданной нам, в
силу  своих коммунистических  убеждений, супружеской парой,  готовой во всем
сотрудничать  с нами, но их деятельность не имела принципиального значения в
получении американских атомных секретов.
     Киселев официальным  тоном  заявил,  что доведет до сведения ЦК и лично
Маленкова  наши  объяснения, и  Комитет партийного  контроля  установит, кто
конкретно несет вину за провал разведывательных операций в США.
     Розенберги  героически  вели  себя  в  ходе  следствия  и  на  судебном
процессе.  По  этой  причине  наши руководящие  инстанции прекратили  поиски
козлов отпущения.
     Бросая  ретроспективный  взгляд  на события, становится  очевидным, что
дело  Розенбергов с  самого  начала  приобрело  ярко выраженную политическую
окраску,  которая  затмила   незначительность  предоставленной  их   группой
научно-технической  информации  в  области   атомного  оружия.   Они  давали
информацию по химии  и  радиолокации. Гораздо  более важным для американских
властей   и   для  советского   руководства  оказались  их  коммунистическое
мировоззрение  и  идеалы,  столь  необходимые  Советскому  Союзу   в  период
обострения  "холодной войны" и антикоммунистической истерии. В исключительно
трудных  условиях  они  проявили   себя  твердыми  сторонниками  и  друзьями
Советского Союза.
     Быстрый  арест Розенбергов сразу же после признаний Грингласа, по моему
мнению,  указывает на то, что  ФБР  действовало так же, как  и  НКВД, следуя
политическим  установкам  и  указаниям, вместо  того,  чтобы подойти  к делу
профессионально.  ФБР   пренебрегло   выявлением  всех   лиц,   связанных  с
Розенбергами.  Это потребовало  бы  не  только наружного  наблюдения,  но  и
агентурной  разработки  Розенбергов  для  того,  чтобы выявить  оперативного
работника  или  нелегала -- специального  агента,  на  связи  с  которым они
находились. Только так можно было определить степень  их участия в операциях
советской  разведки.   Проявленная  ФБР  поспешность  помешала  американской
контрразведке  выйти  на Фишера  (полковника  Абеля),  советского  нелегала,
осевшего в  США в  1948  году и арестованного только в 1957-м. Фотография  с
кодовым именем Элен Собелл, жены Мортона Собелла, члена  группы Розенбергов,
была обнаружена агентами ФБР только при аресте Фишера, в его бумажнике.
     Когда мне зачитали отрывки из книги Ламфера  и  Шахтмана о работе ФБР в
50-х годах против советской агентуры,  я  был поражен,  насколько ФБР и НКВД
использовали  одни  и  те  же  методы  при расследовании  дел  о шпионаже  с
политической подоплекой. Фактически  все  дело Розенбергов было построено на
основе  признаний  обвиняемых.  Меня  особенно   поразили  доводы  защитника
Розенбергов,  что ФБР  предварительно  натаскивало и инструктировало Голда и
Грингласа  для их  будущих  показаний  при  судебном  разбирательстве  дела.
Конечно, действия ФБР были  вполне логичными, ибо оно не справилось со своей
главной  задачей:  выявить  действительную  роль   супругов   Розенбергов  в
добывании и  передаче секретной  информации Советскому Союзу. Так называемые
"зарисовки и схемы" Грингласа, фигурирующие в деле, ни в коей мере  не могли
быть основанием для того, чтобы  делать выводы о характере  разведывательной
работы и предоставленной нам информации.
     Розенберги стали жертвами "холодной войны". Американцы  и мы стремились
извлечь  максимум политической выгоды из судебного  процесса. Знаменательно,
что  в  период  разгула  антисемитизма  у нас в  стране и  разоблачений  так
называемого "сионистского заговора" наша пропаганда приписывала американским
властям  проведение антисемитской кампании и преследование евреев в связи  с
процессом Розенбергов.
     Мне, однако, кажется, что в США процесс по делу Розенбергов вызвал рост
антисемитских настроений. Мы  использовали это; быстро перевели  на  русский
язык пьесы и памфлеты американского писателя, в то время коммуниста, Говарда
Фаста об антисемитизме в США. Дело Розенбергов превратилось в один из мощных
факторов нашей  пропаганды и деятельности Всемирного Совета Мира, созданного
при нашей активной поддержке в конце 40-х годов.
     Насколько я помню, в США  в 40-х годах  успешно действовали  независимо
друг  от  друга  четыре наши  агентурные  сети: в  Сан-Франциско,  где  было
консульство;  в Вашингтоне, где было  посольство;  в  Нью-Йорке  -- на  базе
торгового   представительства   "Амторг"  и   консульства;  и,   наконец,  в
Вашингтоне,  которая  возглавлялась  нелегальным  резидентом  Ахмеровым.  Он
руководил  деятельностью  Голоса,  одного  из  главных  организаторов  нашей
разведывательной работы,  тесно связанного  в 30-х  годах  с  компартией.  В
дополнение к этому активно действовала в  Мексике самостоятельная агентурная
группа под руководством Василевского.
     Я помню, что побег  в  Канаде в 1945 году  Гузенко --  шифровальщика из
аппарата военного атташе -- имел далеко  идущие последствия. Гузенко сообщил
американским  и  канадским контрразведывательным службам данные, позволившие
им выйти на нашу агентурную сеть, активно действовавшую в США  в годы войны.
Более того, он предоставил им список кодовых имен ученых-атомщиков Америки и
Канады, которых наша разведка и  военное разведывательное управление активно
разрабатывали.  Эти  ученые-атомщики  не  были   нашими  агентами,  но  были
источниками важной информации по атомной бомбе.
     Сведения, полученные от Гузенко, а также признания агента нашей военной
разведки Бентли,  перевербованной ФБР, позволили американской  контрразведке
проникнуть в нашу агентурную сеть.  Однако  любая  ориентировка,  сообщенная
Гузенко  ФБР,  требовала  тщательной проверки,  а  это  оборачивалось годами
кропотливой  работы.  Когда  американская   контрразведка  после  длительной
разработки вышла на наши источники информации, мы уже получили важнейшие для
нас сведения  по атомной  бомбе и законсервировали связи  с  агентурой.  ФБР
утверждало, что  Гузенко  помог  в  дешифровке  наших  спецтелеграмм, и  это
позволило разоблачить наших агентов Голда, Нана и Фукса.
     Я, однако, не считаю, что дешифровка телеграмм  сыграла решающую роль в
раскрытии наших  разведывательных  операций. Еще  в  декабре 1941 года агент
Шульце-Бойзен ("Старшина") из  Берлина  сообщил  нам,  что немцы захватили в
Петсамо в Норвегии одну из  наших шифровальных книг. Естественно, мы сменили
свои кодовые книги.  Я помню, что в 1944 году в рамках сотрудничества  между
Сталиным и Тито возник вопрос об обучении технике  дешифровки направленных к
нам  югославских  сотрудников  госбезопасности. Тогда Овакимян,  заместитель
начальника  разведуправления  НКВД  и  начальник американского  направления,
категорически  возражал против  обучения югославов. Я  также  помню, как  он
говорил: "Мы кардинально изменили свои шифровальные коды после провала наших
подпольных групп в  Германии. Зачем нам делиться опытом с посланцами Тито, у
нас достаточно оснований подозревать их в двойной игре -- в сотрудничестве с
английской разведкой". Возражения Овакимяна были приняты.
     Овакимян еще  в 1944  году, когда Зарубин  вернулся из США,  высказывал
опасения, что ФБР удалось  внедрить  своих агентов в наши агентурные группы.
Когда  Зарубин объяснялся по поводу выдвинутых  против него  несостоятельных
обвинений,   мы   все-таки   из   предосторожности   вновь    сменили   коды
шифропереписки. Поэтому я не думаю, что ФБР вышло на нашу агентурную сеть на
основе дешифровки кодовой книги, захваченной в Петсамо.
     ФБР так  и не  предало  гласности  и всячески уклонялось от  обсуждения
методов своей работы и  используемых  источников  информации. Ламфер, бывший
сотрудник  американской  контрразведки,  в  своей книге  "Война  ФБР--  КГБ"
рассказывает  о  сложном  процессе  восстановления  нашей кодовой книги: она
частично  обгорела.  Возможно, так оно и было. Я не могу полностью отрицать,
что дешифровка не  сыграла своей роли в выходе контрразведки США и Канады на
наши источники агентурной информации. Тем не менее считаю, что ФБР, стремясь
скрыть  свой  собственный  агентурный  источник,  специально  настаивало  на
дешифровке нашей переписки.
     Оно  имело в своем распоряжении профессиональных шифровальщиков военной
разведки  --  Гузенко и супругов  Петровых, работавших в системе  шифросвязи
советских органов безопасности более десяти лет.
     Американцам и англичанам удалось дешифровать переписку наших резидентур
в  Вашингтоне,  Сан-Франциско,   Нью-Йорке,  Лондоне,  Мехико,   Стокгольме,
Стамбуле, Софии, Канберре с Москвой.
     Мы  облегчили  американской  стороне  эту работу,  передав полный текст
полученных по линии НКВД шифротелеграмм в адрес Коминтерна.
     Ввиду постоянного наблюдения американскими  спецслужбами с 1940 года за
нашим  радиоэфиром  им удалось установить,  как сообщила наша пресса,  более
двухсот  агентов советской  разведки, участвовавших в  добыче материалов  по
атомной  бомбе  и  секретной   документации  американских  правительственных
органов,  в том числе  и  спецслужб. Но ряд  ключевых кодовых имен  остается
нераскрытым.
     В мае 1995 года  ФБР опровергло мою версию о получении нашей  разведкой
данных по  атомной  бомбе. ФБР отметило,  что  Ферми, Оппенгеймер, Сцилард и
Бор, по их данным, не были шпионами. Но я это и не утверждал.
     В сентябре 1992 года в военном госпитале КГБ я встретился с полковником
в отставке,  ветераном разведки Яцковым,  у которого на  связи в 1945-- 1946
годах был Голд. Мы припомнили всю эту историю, рассказанную в книге Ламфера,
о перехваченной телеграмме из нашего нью-йоркского консульства в Москву, что
якобы послужило основанием для выхода американской контрразведки на Фукса, в
том числе -- дешифрованную телеграмму  нашего консульства в Центр о  встрече
Голда и Фукса в январе 1945 года  в  доме сестры  Фукса  Кристель. Как писал
Феклисов в своей  книге, в  качестве улики против Фукса использовалась карта
Санта-Фе  в  штате  Нью-Мексико неподалеку от Лос-Аламоса, где было отмечено
место  встречи  Голда  и Фукса. Утверждалось, что на карте, обнаруженной при
обыске на квартире Голда, были отпечатки пальцев Фукса.
     Для  меня, профессионала разведки, обстоятельства,  не позволившие  ФБР
проникнуть  в нашу  агентурную сеть,  вполне понятны. Персонал и технические
кадры Манхэттенского  проекта  комплектовались американской администрацией в
большой спешке -- много было иностранцев, привлеченных для работы в проекте.
У  ФБР  просто не  было времени  на  протяжении полутора лет организовать  и
привести  в  действие  мощную  контрразведывательную агентурную  сеть  среди
научных работников  проекта. Между  тем  абсолютно необходимой  предпосылкой
вскрытия глубоко законспирированных контактов ученых атомщиков с агентами  и
курьерами советской разведки было эффективное агентурное наблюдение и работа
с  персоналом  атомного проекта. В  СССР наша контрразведка обладала гораздо
большими возможностями всесторонней проверки  всего персонала, как научного,
так и вспомогательного, привлеченного к  атомным  разработкам. Она опиралась
на высокоразвитую систему оперативно-учетных материалов.
     Мы  должны иметь в виду  и  исторические  обстоятельства.  В  начальный
период войны главной  задачей ФБР было  предотвращение утечки  информации по
атомному  оружию  к  немцам.   Мое  предположение   сводится  к   тому,  что
первоначально  в  1942--1943  годах  ФБР  активно  разрабатывало  выходы  на
"немецкие" связи и  контакты ученых,  приступивших к  работе в  лабораториях
Лос-Аламоса.  Просоветские симпатии учитывались и  фиксировались, однако они
приобрели существенное  значение лишь на финишной стадии в начале 1945 года.
Насколько  мне   известно,   директива  об  усиленном  выявлении  связей   с
прокоммунистическими  кругами  начала  проводиться  в  жизнь  администрацией
проекта лишь в конце 1944 года, после того как ФБР зафиксировало наш большой
интерес к лаборатории по изучению радиации в Беркли.
     Хотя нам удалось  проникнуть в окружение Оппенгеймера, Ферми и Сциларда
через  Фукса,  Понтекорво и других, мы никогда не прекращали  своих  усилий,
чтобы получать материалы из лаборатории в Беркли, так как ее разработки были
тесно связаны с исследованиями в Лос-Аламосе.  ФБР зафиксировало наш интерес
к  этой  лаборатории,  но   оно  переоценило  его   и   сосредоточилось   на
противодействии нашей работе.  Между тем это  направление играло подчиненную
роль.
     Чрезвычайно ценную информацию по атомной бомбе мы получали на последней
стадии  работ,  накануне  первого  экспериментального  взрыва и производства
первых бомб. В период, когда американская  контрразведка значительно усилила
свою работу,  мы прервали  всякие контакты с внедренными в проект  агентами,
связанными с компартией и другими "левыми" организациями. В результате никто
из сотрудничавших с нами людей не был задержан американской контрразведкой с
поличным и непосредственно в момент передачи нам информации.
     Под  влиянием   выхода   в  1994  году  первоначального  варианта  моих
"Воспоминаний"   в