и мы
проявляли готовность идти на жесткую конфронтацию в тех районах, где к концу
войны  находились войска Красной Армии.  Снова  повторюсь, задачу построения
коммунизма Кремль видел главным образом в том, чтобы всемерно укреплять мощь
советского государства. Роль  мировой державы  мы могли  играть  лишь  в том
случае,  если  государство  обладало  достаточной военной  силой  и  было  в
состоянии подчинить своему влиянию страны, находящиеся у наших границ.  Идея
пропаганды сверху  коммунистической  революции  во  всем  мире была  дымовой
завесой  идеологического  характера,  призванной  утвердить  СССР   в   роли
сверхдержавы, влияющей на все события в мире. Хотя изначально эта  концепция
и была идеологической, она  постепенно стала  реальным  политическим курсом.
Такая  возможность  открылась  перед   нашим  государством   впервые   после
подписания  Пакта Молотова --  Риббентропа.  Ведь  отныне, как  подтверждали
секретные протоколы, одна  из  ведущих  держав мира признавала международные
интересы Советского Союза и его естественное желание расширять свои границы.
     После истории  с Гукасовым, о которой я рассказал, но  еще до того, как
Латвия была  оккупирована нашими  войсками, Берия  неожиданно вызвал  меня к
себе и предложил  сопровождать его на футбольный  матч на стадионе "Динамо".
Никаких объяснений он не дал  -- это  был приказ. Играли  "Спартак", команда
профсоюзов, и "Динамо", команда НКВД: в  те  годы каждая встреча этих команд
была сама по  себе событием. Поначалу  я решил,  что  Берия хочет,  чтобы  я
присутствовал во время его беседы с  агентом в ресторане. Ресторан находился
при стадионе и был идеальным местом для встреч  с агентами, так как кабинеты
там были оборудованы  подслушивающими  устройствами.  Когда  мы приехали  на
стадион и вышли из машины, я следовал за Берией  на почтительном расстоянии,
поскольку  к нему сразу подошли Кобулов,  Цанава, Масленников и другие замы,
тут же  окружившие  своего  шефа. Обернувшись, он, однако,  сделал мне  знак
подойти ближе и идти рядом -- так я очутился в правительственной ложе. Берия
представил  меня  Маленкову  и другим партийным  и государственным деятелям.
Надо сказать, что чувствовал я себя крайне неловко. Все это время я просидел
молча, но сам факт моего присутствия на правительственной трибуне дал понять
Круглову, Серову, Цанаве и другим, что пора прекратить распространять  слухи
о моих  подозрительных контактах, связях и о каких-то компрометирующих  меня
материалах, имевшихся в следственной части. Они должны  были  убедиться, что
отныне я отношусь к разряду доверенных людей в глазах руководства страны.
     Мне повезло, что все мои встречи с Берией -- и у него на квартире, и на
даче --  неизменно носили сугубо деловой характер. Это относится даже к тому
случаю, когда  я вместе с  ним  присутствовал на  свадьбе его  протеже Вардо
Максималишвили,  привлекательной  грузинки,  которая  прошла  обучение  азам
разведки под руководством моей жены. Ходили слухи, что она стала  любовницей
Берии  еще в  Тбилиси, будучи  студенткой  медицинского факультета,  а после
переезда в столицу  он  взял ее на работу  в свой секретариат, затем устроил
так,  что  она вышла замуж за  рядового сотрудника  НКВД,  тоже  грузина. На
свадьбу меня пригласили,  чтобы  я  пригляделся к ней и ее  мужу и оценил их
манеру   поведения   (например,  не   слишком  ли  много  они  пьют).  Такая
необходимость была вызвана тем, что молодоженов собирались направить в Париж
для работы в тамошней общине грузинских эмигрантов.
     После одного или двух лет работы в Париже Вардо  возвратилась в Москву,
где до 1952 года прослужила в разведке. В 1952 году ее арестовали, обвинив в
том,  что, находясь  в Париже, она участвовала  в заговоре против советского
государства,   готовившемся   грузинскими   эмигрантами   под   руководством
влиятельной  антисоветской  мегрельской  организации -- здесь явно имелся  в
виду Берия,  который был мегрелом. Ее  бросили в тюрьму  по  прямому приказу
Сталина, и она  оставалась  там  до его  смерти в 1953  году.  Ее  сразу  же
освободили по распоряжению  Берии, но после его свержения опять арестовали и
два года продержали в  заключении. Выйдя  из  тюрьмы, она  вернулась к своей
прежней  профессии  медика.  К списку обрушившихся  на  ее  голову  бед надо
добавить еще одну. В 1939 или 1940  году Моссовет выдал им  с мужем ордер на
квартиру,  ранее  принадлежавшую нашему  известному  театральному  режиссеру
Всеволоду Мейерхольду, репрессированному  по приказу Сталина. Кстати говоря,
квартира эта использовалась НКВД в качестве явочной. Во время новой кампании
по  десталинизации при  Горбачеве на  Вардо  стали всячески  давить, требуя,
чтобы она освободила квартиру. Выселить ее в законном порядке Моссовету было
весьма  затруднительно, поскольку у нее  имелись документы,  подтверждающие,
что Вардо сама является  жертвой политических репрессий. После  того  как по
телевидению,  правда,  без  указания  фамилии Вардо,  был  показан  сюжет  о
ситуации с квартирой Мейерхольда, это дело начало приобретать огласку. Тогда
КГБ, желая  избежать громкого  скандала, сумел  подобрать для нее и ее семьи
равноценную жилплощадь.
     Пакт Молотова --  Риббентропа  имел  для нас  еще  одно  последствие --
присоединение  Западной Украины. После оккупации Польши  немецкими  войсками
наша армия заняла  Галицию  и Восточную  Польшу. Галиция всегда была оплотом
украинского националистического движения, которому оказывали поддержку такие
лидеры, как Гитлер и Канарис в Германии, Бенеш  в Чехословакии и федеральный
канцлер Австрии Энгельберт Дольфус. Столица Галиции Львов сделалась центром,
куда  стекались беженцы  из Польши, спасавшиеся  от  немецких  оккупационных
войск.  Польская разведка и  контрразведка переправили во  Львов всех  своих
наиболее важных заключенных -- тех, кого подозревали в двойной игре во время
немецко-польской  конфронтации 30-х годов. О том, что творилось в Галиции, я
узнал лишь в октябре  1939 года, когда  Красная Армия  заняла  Львов. Первый
секретарь компартии Украины Хрущев и его нарком внутренних дел Серов выехали
туда, чтобы проводить на месте кампанию  советизации  Западной  Украины. Мою
жену  направили во Львов  вместе с Павлом  Журавлевым начальником  немецкого
направления нашей  разведки. Мне было тревожно: ее подразделение  занималось
немецкими  агентами и  подпольными организациями украинских националистов, а
во Львове атмосфера  была разительно не похожа на положение дел  в советской
части Украины.
     Во Львове  процветал  западный капиталистический образ жизни: оптовая и
розничная  торговля находилась в руках частников, которых  вскоре предстояло
ликвидировать в ходе  советизации. Огромным влиянием пользовалась украинская
униатская  церковь,   местное   население  оказывало  поддержку  организации
украинских националистов, возглавлявшейся людьми Бандеры. По  нашим  данным,
ОУН  действовала  весьма активно и  располагала значительными силами.  Кроме
того, она обладала богатым опытом подпольной деятельности, которого, увы, не
было  у  серовской "команды". Служба контрразведки  украинских националистов
сумела довольно быстро выследить некоторые явочные квартиры НКВД  во Львове.
Метод  их слежки был крайне прост; они начинали ее  возле  здания  горотдела
НКВД и сопровождали каждого,  кто выходил оттуда в  штатском и... в сапогах,
что выдавало  в нем военного: украинские чекисты, скрывая под  пальто форму,
забывали такой "пустяк", как обувь. Они, видимо, не  учли,  что на  Западной
Украине сапоги носили одни военные. Впрочем, откуда им  было об  этом знать,
когда в советской части Украины сапоги  носили все, поскольку  другой  обуви
просто нельзя было достать.
     О  провале явочных  квартир доложили  Центру, а моя жена  перебралась в
гостиницу  "Центральная",  сначала под  видом беженки из  Варшавы,  а  затем
выдавала себя  за  журналистку  из  "Известий". Она широко использовала свой
опыт работы с польскими беженцами  в Белоруссии в 20-х годах. По-польски она
говорила свободно,  и вскоре  ей  удалось установить дружеские  отношения  с
одно"  семьей  польских евреев из  Варшавы. Она помогла им выехать в Москву,
где  их  встретили  мы, дали денег и отправили  в  США к  родственникам.  Мы
договорились,  что "дружеские отношения" будут продолжены, а это означало: в
случае необходимости советская разведслужба сможет  на них рассчитывать. Они
не знали, что  моя жена -- оперативный работник, и согласились на дальнейшую
связь. Уже позднее, после моего ареста, турист из США, один из родственников
этой  семьи,  приехав в Москву  в  1960 году,  пытался разыскать мою жену  в
издательстве "Известия", где, как Эмма в  свое время говорила, она  работает
переводчицей. Они встретились весьма сердечно, но для разведывательных целей
этого человека не разрабатывали.
     Серов и Хрущев  игнорировали предупреждения Журавлева,  считавшего, что
по отношению  к  местным  украинским  лидерам  и  деятелям культуры  следует
проявлять максимум терпения. Многие из них были достаточно широко известны в
Праге, Вене и Берлине. Так, Серов арестовал Кост-Левицкого, являвшегося одно
время  главой  бывшей  независимой  Украинской  Народной Республики.  Хрущев
незамедлительно  сообщил об этом аресте Сталину, подчеркивая свои  заслуги в
деле  нейтрализации  потенциального  премьера  украинского  правительства  в
изгнании.  Кост-Левицкого  этапировали  из  Львова  в  Москву  и заключили в
тюрьму. К тому времени ему было уже  за восемьдесят, и арест  этого  старого
человека сильно повредил нашему престижу в глазах украинской интеллигенции.
     Пакт   Молотова  --   Риббентропа  положил   конец  планам   украинских
националистов по созданию независимой республики Карпатской Украины, планам,
активно  поддерживаемым  в  1938 году  Англией и  Францией.  Эта  идея  была
торпедирована Бенешем, который согласился со Сталиным в том,  что Карпатская
Украина,  включавшая также  часть  территории,  принадлежавшей Чехословакии,
будет целиком передана Советскому Союзу. Коновалец,  единственный украинский
лидер, имевший доступ к Гитлеру и Герингу, был, как известно, ликвидирован в
1938 году  (когда-то он служил полковником в австрийской армии и пользовался
в  кругах немецких  "наци"  некоторым уважением).  Другие националистические
лидеры на  Украине не имели столь высоких связей с немцами -- в основном это
были оперативники из абвера или гестапо, и британские или французские власти
не придавали этим людям сколько-нибудь серьезного значения  и  не  делали на
них ставки, когда разразилась война. Поэтому заявления Хрущева о том, что он
якобы сорвал западные планы создания украинского  временного правительства в
изгнании,   арестовав    Кост-Левицкого,    попросту   не    соответствовали
действительности, и  когда мне  приказали дать оценку того,  насколько важно
задержание Кост-Левицкого в Москве, я в  своем докладе Берии, который  затем
был послан  Молотову, подчеркнул, что задержание это ни с какой точки зрения
не  оправдано. Напротив,  следует  предоставить Галиции специальный  статус,
чтобы  нейтрализовать широко  распространенную антисоветскую  пропаганду,  и
необходимо  немедленно  освободить  Кост-Левицкого,  извиниться перед  ним и
отослать  обратно живым и  невредимым,  дав  возможность  жить  во  Львове с
максимальным комфортом. Это должно  быть сделано, естественно, при  условии,
что  он, в  свою  очередь,  поддержит нашу идею  направить в  Киев и  Москву
влиятельную и представительную делегацию из Западной Украины для переговоров
о специальном статусе для Галиции в  составе  советской республики  Украины.
Тем  самым было  бы  оказано  должное  уважение  местным  традициям. Молотов
согласился.  Кост-Левицкий  был освобожден  и  выехал  обратно  во  Львов  в
отдельном спецвагоне.
     Это предложение было  моей первой открытой  конфронтацией  с Хрущевым и
Серовым.
     В соответствии с  секретным протоколом между  Молотовым  и Риббентропом
СССР  не должен был  препятствовать  немецким  гражданам  и  лицам  немецкой
национальности,   проживавшим  на  территориях,   входящих  в  сферу   наших
интересов,  переселяться  по  их  желанию  в  Германию  или  на  территории,
входившие  в  сферу  германских  интересов. Мы  решили воспользоваться этими
условиями.
     В Черновцы была направлена  группа капитана Адамовича. По-моему, в  ней
был только что вновь привлеченный  к  работе после увольнения в 1938 году за
связь  с  невозвращенцем Орловым Вильям  Фишер.  Позднее  он  взял себе  имя
Рудольф  Абель.  Черновцы  находятся  возле   границы  --   между  Буковиной
(Галиция),   с  одной   стороны,   и  польской  территорией,   в   то  время
оккупированной немцами,  -- с  другой. Группе предстояло наладить контакты с
агентами,   завербованными  нами  из  числа  этнических  немцев,  поляков  и
украинцев.  Они  должны  были  обосноваться  в этих  местах как  беженцы  от
коммунистического  режима,  ищущие  защиты  на  территориях,  контролируемых
немцами.  Капитан  Адамович  выехал  из  Москвы  в Черновцы,  взяв  с  собой
фотографии наших агентов в Польше и Германии,  --  их он должен был показать
четырем  агентам,  которым  надлежало  узнать этих людей  на  предварительно
назначенных  рандеву  в Варшаве,  Данциге  (Гданьск), Берлине и  Кракове. На
фотографиях  были запечатлены наши сотрудники, действовавшие  под прикрытием
дипломатических   служб,   торговых   представительств   или   журналистской
деятельности в этих городах. В задачу Фишера (Абеля) входило обучить четырех
агентов основам радиосвязи.
     Однако  после  того  как  Адамович  был  принят  Серовым,  возможно,  в
Черновцах, и  договорился о материально-технической  базе,  необходимой  для
обучения агентов, он  неожиданно исчез. Не найдя его, Серов изругал Фишера и
доложил об исчезновении Адамовича Хрущеву. Фишер же, хотя и был  сотрудником
группы, не  догадывался  о бюрократических интригах  и  полагал, что если он
доложил о двухдневном отсутствии  Адамовича начальнику местного НКВД, то ему
незачем  докладывать также  и  мне  в  Москву. Можете  себе  представить мое
состояние, когда я был вызван в кабинет к Берии, который приказал доложить о
том, как проходит операция  Адамовича. Он  был  в ярости,  когда  я  не смог
сообщить ничего нового, кроме информации недельной давности.
     Зазвонил телефон.  Это был  Хрущев. Он начал возмущенно попрекать Берию
тем,  что  к  нему  на Украину  засылают некомпетентных  людей и изменников,
вмешивающихся в работу  украинского НКВД.  По его  словам,  местные  кадры в
состоянии провести сами всю необходимую работу.
     -- Этот  ваш Адамович  -- негодяй! -- прокричал он в  трубку. -- Он, по
нашим данным, сбежал к немцам.
     Линия  правительственной  связи давала  возможность  и мне  слышать его
сердитые  слова. Берии явно не хотелось в моем присутствии отвечать в той же
грубой манере, и он по возможности мягко сказал:
     --  Никита  Сергеевич,  тут  у  меня   майор  Судоплатов,   заместитель
начальника нашей разведки. За операцию Адамовича отвечает лично он. На любые
ваши вопросы вы сможете получить ответ у него.
     Взяв трубку,  я начал  объяснять, что  Адамович  компетентный работник,
хорошо знает  Польшу.  Но Хрущев не  стал слушать моих объяснений и  оборвал
меня. Он был  убежден, что Адамович у немцев  и его следует немедленно найти
или  выкрасть.  Далее он  заявил,  что  сломает  мою  карьеру, если  я  буду
продолжать   упорствовать,   покрывая   таких   бандитов  и  негодяев,   как
Кост-Левицкий  и Адамович. В сердцах он  швырнул трубку,  не дожидаясь моего
ответа.
     Реакция Берии была сдержанно официальной.
     -- Через два дня, --  отчеканил  он, -- Адамович должен быть  найден --
живой  или  мертвый. Если  он жив,  его следует тут же доставить в Москву. В
случае   невыполнения   указания  члена   Политбюро   вы  будете  нести  всю
ответственность  за последствия с  учетом  ваших  прошлых  связей  с врагами
народа в бывшем руководстве разведорганов.
     Я вышел из кабинета  с тяжелым чувством. Через десять минут мой телефон
начал  трезвонить не  переставая.  Контрразведка,  погранвойска,  начальники
райотделов  украинского  и  белорусского  НКВД -  все  требовали  фотографии
Адамовича. По личному указанию Берии начался  всесоюзный розыск.  Прошло два
дня,  но  на  след Адамовича напасть  так и не  удалось.  Я понимал, что мне
грозят  крупные неприятности. В последний момент, однако, я  решил позвонить
проживавшей в Москве жене Адамовича.  По сведениям, которыми я располагал, в
ее поведении за последние дни не было замечено ничего  подозрительного.  Как
бы между  прочим  я осведомился, когда  она в последний раз разговаривала со
своим  мужем. К моему  удивлению, она поблагодарила  меня за  этот звонок  и
сказала, что ее муж  два  последних дня находится дома  -- у него сотрясение
мозга и врачи из поликлиники НКВД запретили ему вставать с постели в течение
по  крайней  мере  нескольких  дней.  Я тут  же позвонил генералу  Новикову,
начальнику  медслужбы  НКВД, и  он подтвердил,  что  все так и есть на самом
деле.
     Надо  ли описывать  испытанное  мной облегчение? Докладывая  Берии  как
обычно в конце дня, я сообщил, что Адамович находится в Москве.
     -- Под арестом? -- спросил Берия.
     --  Нет, -- ответил я  и начал объяснять  ситуацию. Мы были  в кабинете
одни. Он грубо оборвал меня, употребляя слова, которых я  никак не ожидал от
члена  Политбюро.  Разъяренный,  он   описывал  круги  по  своему  огромному
кабинету,  выкрикивая ругательства в адрес  меня и  Адамовича,  называя  нас
болванами, безответственными молокососами, компрометирующими  НКВД в  глазах
партийного руководства.
     -- Почему вы молчите? -- уставился он на  меня, неожиданно прервав свою
тираду.
     Я ответил, что у меня страшная головная боль.
     --  Тогда  немедленно,  сейчас же,  --  бросил Берия, --  отправляйтесь
домой.
     Прежде  чем  уйти,  я  заполнил  ордер на  арест  Адамовича  и зашел  к
Меркулову, который должен был его подписать. Однако, когда я объяснил ему, в
чем дело, он рассмеялся мне в  лицо  и порвал  бумагу на моих глазах. В этот
момент головная боль стала совсем невыносимой, и офицер медслужбы отвез меня
домой. На следующее утро позвонил секретарь Берии, он был предельно краток и
деловит --  нарком приказал оставаться дома три дня и лечиться, добавив, что
хозяин  посылает мне лимоны,  полученные из  Грузии. Расследование показало:
Адамович, напившись в ресторане на вокзале в Черновцах, в  туалетной комнате
ввязался в  драку  и получил сильный  удар  по голове, вызвавший  сотрясение
мозга.  В  этом  состоянии  он  сумел  сесть  на   московский  поезд,  забыв
проинформировать  Фишера (Абеля) о своем  отъезде. В ходе  драки фотографии,
которые  ему   нужно  было  показать   четырем   нашим   агентам,  оказались
потерянными.  Позднее  их,  правда,   обнаружили   на   вокзале   сотрудники
украинского НКВД,  полагавшие,  что  драку специально затеяли агенты абвера,
пытаясь  похитить Адамовича. Дело  кончилось  тем, что Адамовича  уволили из
НКВД и назначили сперва заместителем министра иностранных дел Узбекистана, а
затем и министром. Я видел его еще один раз на театральной премьере в Москве
в начале 50-х, но мы не поздоровались друг с другом.
     К несчастью, мой конфликт с Серовым  и  Хрущевым на этом не закончился.
Серов  был замешан в  любовной  истории с известной польской оперной певицей
Бандровска-Турска.  В Москве он объявил о  том, что лично завербовал ее. Все
были в восторге -- ведь певица пользовалась европейской славой и часто перед
войной гастролировала  в  Москве и в других европейских  столицах.  Эйфория,
однако, скоро прошла:  с согласия Серова  она выехала в Румынию, где наотрез
отказалась  встретиться  в   Бухаресте  с  нашим  резидентом  --  советником
полпредства.  И  Хрущев,  и  Берия  получили  тогда