оенную силу. В
других же странах обстановка была  иной. Вместе  с тем мы сходились на  том,
что  наше  военное присутствие и симпатии к  Советскому  Союзу  широких масс
населения обеспечат стабильное пребывание у власти  в Польше, Чехословакии и
Венгрии  правительств,  которые  будут  ориентироваться  на  тесный  союз  и
сотрудничество с нами.
     Наши военно-политические рекомендации по  Германии также были далеки от
установок на  строительство  социализма  в  оккупированной  нами зоне.  Речь
скорее  шла  о том,  чтобы  в  будущей  нейтральной,  разоруженной  навсегда
Германии   создать   мощную,   стабильную,   ориентирующуюся   на    Россию,
прогрессивную группу в немецком руководстве.
     Практическим  результатом  решений  нашего совещания в  свете секретных
протоколов,  подписанных  на  Ялтинской  конференции 11  февраля  1945  года
Молотовым, Хэллом, Иденом, было  также поручение заместителю начальника 1-го
(разведывательного) управления НКГБ Короткову договориться с представителями
разведслужб США и Англии о выдаче нам командного состава власовской армии, в
частности   Жиленкова,   в  обмен   на  передачу  англичанам  и  американцам
интересовавших их  немецких генералов и адмиралов: речь шла и о находившемся
у нас в Москве в плену гросс-адмирале Редере.

     Я   остановился    лишь   на    основных   разведывательных   операциях
германо-советской    войны,    вопросах     оценки    материалов    разведки
военно-политическим руководством Советского Союза.  Нельзя не признать,  что
систематическое  внимание к  работе  разведки  стало уделяться под  влиянием
наших серьезных неудач в начале войны. До войны Сталин, оценивая поступавшие
к нему материалы, больше полагался на собственное видение развития событий и
собственную  интуицию.  В ретроспективе  очевидно, что наиболее существенные
результаты  были  достигнуты  нами  не   на  основе  реализации  предвоенных
агентурных позиций в Западной Европе  и Германии, а в итоге подготовленных и
осуществленных  акций уже в  ходе войны. При этом залогом успеха в операциях
по  стратегической  дезинформации  противника  было   тесное  взаимодействие
органов военной  разведки  и  НКВД  и  привлечение  к  ним квалифицированных
специалистов  высшего уровня  из Генерального штаба. Все  это способствовало
тому, что  материалы  о таких операциях, к примеру, о радиоигре "Монастырь",
используются ныне  американскими и нашими  спецслужбами в  качестве  учебных
материалов.
     Конечно,  неправильно было  бы  представлять, что у  нас  были сплошные
достижения. Абвер и гестапо нанесли  разведорганам НКВД и  Наркомата обороны
серьезный  урон. Помимо гибели  ценных  агентов и оперработников  в Западной
Европе  в  1941-- 1943  годах,  мы потеряли  в  результате действий немецкой
контрразведки  руководителей наших  резиденту? в  Смоленске, Киеве,  Одессе,
Херсоне,  Николаеве,  основных   крупнейших  городах,   оказавшихся  в  зоне
оккупации.  Среди  погибших  были  видные   сотрудники  советской  разведки:
Каминский  -- один  из  создателей  "Красной капеллы" в  Германии, Кудря  --
резидент в  Смоленске и  Киеве, Молодцов -- в  Одессе, Лягин (накануне войны
заместитель начальника разведуправления  НКВД) -- в Херсоне  и  Николаеве. О
Каминском я писал -- он при попытке ареста застрелился.
     В  1942  году  в   Афганистане  погиб  Фридгуд,   знаменитый  вербовщик
Григулевича. Он  вместе с Алахвердовым проводил  операцию  по  нейтрализации
немецких агентов. Виктор Лягин, заброшенный в тыл врага, был схвачен немцами
и расстрелян: никого не выдав, он отказался бежать,  так как ему пришлось бы
бросить своего раненого радиста. Иван  Кудря (его подготовкой занималась моя
жена) проник в агентурную  сеть абвера и передал важную информацию в Москву,
до того как его предали. Владимир Молодцов был схвачен румынами. Суд над ним
и его группой получил большую огласку. Об этом процессе писала вся румынская
пресса. Когда его и членов группы приговорили к расстрелу, председатель суда
предложил  им  подать  апелляцию  королю  Румынии  с просьбой о помиловании.
Молодцов ответил: никогда не станет просить пощады  у врага и не обратится с
подобным прошением к главе иностранного государства, солдаты которого топчут
нашу  землю. По моему представлению Лягину, Молодцову, Кузнецову после войны
было  посмертно присвоено звание  Героя Советского Союза. До своего ареста я
заботился  о том, чтобы их  семьи регулярно  получали помощь  и поддержку по
линии органов госбезопасности.
     Оперативные  работники З. Зарубина и  А.  Куприна  лично  заботились  о
семьях погибших  чекистов в трудные военные и послевоенные годы. Мы помогали
им одеждой, питанием, устройством детей на учебу.
     К званию  Героя  Советского  Союза были  представлены офицеры-партизаны
Морозов, Колесников  (Ю.  Колесников  через  50  лет  получил  звание  Героя
Российской Федерации  в связи  с полувековым  юбилеем Победы  над фашистской
Германией),  подпольщики Гефт, Гордиенко и  многие  другие. Не получили свои
награды   участники   операции  "Березино"  и   погибшие  герои  норвежского
Сопротивления. Но наш святой долг воздать должное всем погибшим разведчикам,
партизанам  и антифашистам, тем, кто не был в должной мере отмечен в войну и
послевоенные годы.
     Окончание войны до сих пор живет в моей памяти как грандиозное событие,
разом смывшее  все  мои  сомнения  относительно мудрости руководства страны.
Героические и трагические  события минувшего, людские потери и даже массовые
репрессии  -- все  это казалось оправданным перед  лицом  Великой Победы над
Гитлером. Помню большой  прием  в Георгиевском зале Кремля, где я удостоился
чести  сидеть за одним столом с заместителем  начальника  Генштаба генералом
Штеменко, начальником разведывательного управления НКВД Фитиным, начальником
Разведуправления  Генштаба   генералом   Ильичевым,   начальником  армейской
разведки  генерал-полковником Кузнецовым. Помню, как Сталин подошел к нашему
столу, приветствуя  Исакова, потерявшего ногу во время  немецкой бомбежки  в
1942 году на Кавказе, и произнес тост в его честь. Исаков не мог выйти перед
такой  аудиторией  на  костылях,  и  нас  всех  до  глубины  души  растрогал
сталинский жест. Мы чувствовали себя его детьми и наследниками. Подчеркнутое
внимание  Сталина  к молодым генералам и  адмиралам  показывало, что будущее
страны он связывал с нашим поколением.


ГЛАВА 7. СОВЕТСКАЯ РАЗВЕДКА И АТОМНАЯ ПРОБЛЕМА

     В   1943  году  всемирно   известный   физик  Нильс  Бор,  бежавший  из
оккупированной  немцами Дании  в Швецию, попросил  находившихся  там  видных
ученых   Елизавету   Мейтнер  и   Альф   вена   проинформировать   советских
представителей и ученых, в частности Капицу, о том, что его посетил немецкий
физик  Гейзенберг  и  сообщил:  в  Германии обсуждается  вопрос  о  создании
атомного оружия. Гейзенберг  предложил  международному  научному  сообществу
отказаться от создания  этого  оружия, несмотря на  нажим  правительств.  Не
помню, Мейтнер или Альфвен встретились в Гетеборге с корреспондентом ТАСС  и
сотрудником нашей разведки  Косым и сообщили ему, что Бор озабочен возможным
созданием атомного оружия в гитлеровской Германии. Аналогичную информацию от
Бора,  еще до его бегства из Дании,  получила английская разведка.  Западные
ученые высоко оценивали научный потенциал  советских физиков, им были хорошо
известны такие крупные ученые, как Иоффе,  Капица, и  они искренне  считали,
что,  предоставив  информацию  Советскому  Союзу   об  атомных  секретах  и,
объединив усилия, можно обогнать немцев в создании атомной бомбы.
     Эти заметки о роли НКВД в создании атомного оружия в СССР базируются на
моих личных воспоминаниях, отрывочных архивных документах, еще не рассказано
о роли русской эмиграции. Будучи куратором работы по эмиграции в НКВД--МГБ с
1938 по 1953 год, я считаю своим долгом написать об этом.
     Другие эпизоды основываются на том, к  чему я был причастен,  совмещая,
как это следует из приказов по НКВД-- МГБ, обязанности начальника группы "С"
--  отдела  "С"  НКВД--МГБ со  2 февраля 1944  года по  31 мая 1947  года  и
начальника   службы    "К"   (контрразведывательного   обеспечения   атомной
промышленности) с 10 ноября 1945 года по 30 марта  1947  года. Возглавляемые
мною эти подразделения были самостоятельными службами и никогда не входили в
состав разведывательного Управления НКВД-МГБ.

     Слухи о научных разработках "сверхоружия" подтверждаются

     Еще в 1940  году  советские  ученые, узнав о ходивших в Западной Европе
слухах  о  работе  над  сверхмощным  оружием,  предприняли  первые  шаги  по
выявлению возможности  создания  атомной  бомбы.  Однако  они  считали,  что
создание  такого  оружия  возможно теоретически, но вряд ли  осуществимо  на
практике  в ближайшем будущем. Комиссия  Академии  наук  по изучению проблем
атомной  энергии  под председательством  академика  Хлопина,  специалиста по
радиохимии, тем не  менее рекомендовала правительству  и научным учреждениям
отслеживать научные публикации западных  специалистов по этой проблеме. Хотя
правительство  не  выделило  средств  на   атомные  исследования,  начальник
отделения  научно-технической разведки НКВД  Квасников направил ориентировку
резидентурам  в  Скандинавии, Германии,  Англии и США,  обязав собирать  всю
информацию по разработке "сверхоружия" -- урановой бомбы.
     Эта  инициатива Квасникова связана с другими драматическими  событиями,
когда  в  Германии,  США  и  Англии  ученые-физики   приступили  к  изучению
возможностей создания  ядерного оружия задолго  до организации  американским
правительством спеццентра по созданию атомной бомбы в Лос-Аламосе.
     Осенью  1939 года  ведущие  немецкие ученые-физики  под руководством Э.
Шумана  (близкого  родственника  известного  композитора) были  объединены в
"Урановое общество" при управлении армейских вооружений, куда, в  частности,
вошли Вернер Гейзенберг, Карл-Фридрих фон Вайцзекер, Пауль Гратек, Отто Ган,
Вильгельм   Грот  и  другие.  Научным  центром  атомных  исследований   стал
Берлинский физический институт  Общества кайзера  Вильгельма, а его ректором
назначили  профессора Гейзенберга.  К участию  в  научных  разработках  были
подключены    физико-химические   институты   Гамбургского,    Лейпцигского,
Грейфсвальдского, Гейдельбергского и Ростокского университетов.
     В течение двух  лет группа Гейзенберга провела  отправные теоретические
исследования  и эксперименты, необходимые для  создания атомного  реактора с
использованием урана и тяжелой воды. Также  было установлено, что взрывчатым
веществом может служить изотоп урана-238 -- уран-235, содержащийся в обычной
урановой руде.
     Намеченные  исследования  в  Германии  нуждались в достаточных  запасах
урана,  получении  тяжелой  воды  или   чистого  графита.  Для  лабораторных
разработок  хватало   руды,  поставляемой   с  месторождения  в  Яхимове  из
Чехословакии,  но  в  дальнейшем  урана требовалось  значительно больше. Еще
сложнее было положение  с тяжелой водой. Однако вскоре проблемы разрешились.
После оккупации  Бельгии весной 1940 года на обогатительной фабрике концерна
"Юнион миньер" немцы  захватили  около 1200  тонн уранового концентрата, что
составило почти  половину имеющегося  мирового запаса  урана  (другая  часть
запаса в сентябре того же года была тайно переправлена из Конго в Нью-Йорк).
С оккупацией Норвегии  в руках  у  немецких  руководителей  атомного проекта
оказался завод фирмы "Норск-гидро" в Рьюкане, в то время единственный в мире
производитель и поставщик тяжелой воды  (накануне оккупации 185  килограммов
тяжелой воды были вывезены по запросу Жолио-Кюри в Париж, она же  попадает в
США).
     В декабре 1940  года под руководством Гейзенберга завершилась постройка
первого опытного  реактора,  а фирма  "Ауэргезельшафт" освоила  производство
металлического урана в  Ораниенбурге.  Одновременно в секретных лабораториях
"Сименса" начался поиск путей промышленной очистки графита для использования
его в качестве замедлителя нейтронов в реакторе при отсутствии тяжелой воды,
а  также  развернулось  проектирование  электроэнергетического   обеспечения
проекта.
     Знаменательно, что почти в то же самое время решением Особого совещания
НКВД в  апреле 1940 года  из  СССР был выслан  известный  немецкий физик  Ф.
Хоутерманс.  Он  длительное  время работал в физико-техническом  институте в
Харькове, в частности, с известнейшим  физиком  Ландау, занимался  вопросами
ядерной  физики.  Хоутерманс  был  арестован  в   декабре   1937  года  "как
подозрительный иностранец, прикидывавшийся беженцем-антифашистом".  В защиту
Хоутерманса выступили  крупнейшие  физики  мира: Бор, Эйнштейн,  Жолио-Кюри.
Находясь в заключении,  Хоутерманс дал согласие на сотрудничество с органами
НКВД после  своего  возвращения  в Германию. Это  обстоятельство  было чисто
формальным.  Хоутерманса,  как   сочувствовавшего  коммунистам,   немедленно
арестовало гестапо. Тем  ни менее по ходатайству  немецких физиков он вскоре
был выпущен из тюрьмы и включился в научную работу в Германии.
     Поворот в  судьбе Хоутерманса привел, однако, к резкой активизации всех
исследований по возможностям создания атомного оружия в США и Англии  в 1941
году. Хоутерманс поручил своему  доверенному лицу немецкому физику Ф. Райхе,
покинувшему Германию в  1941 году,  проинформировать физиков  о  фактическом
начале работ в фашистской Германии по созданию атомного оружия.
     Резидент нашей  разведки  в Нью-Йорке  Овакимян  проинформировал нас  в
апреле 1941 года  о  встрече беженца  из фашистской  Германии  с  виднейшими
физиками западного мира, находившимися в  США,  в ходе  которой  обсуждалось
громадное потенциальное военное значение урановой  проблемы. Однако накануне
войны этим материалам не придавали существенного значения.
     Большой успех в этом  приоритетном направлении  нашей  разведывательной
деятельности  был достигнут  после  того,  как мы  направили  в Вашингтон  и
качестве резидента Зарубина ("Купер", "Максим") --  под прикрытием должности
секретаря посольства "Зубилина" -- вместе с женой Лизой, ветераном разведки.
     Сталин принял  Зарубина 12 октября  1941  года накануне  его отъезда  в
Вашингтон. Тогда  немцы находились под Москвой. Сталин  сказал Зарубину, что
его  главная  задача   в  будущем  году  заключается  в  нашем  политическом
воздействии на США через агентуру влияния.
     До  этого   времени  разведывательная  работа  по   сбору  политической
информации  в  Америке  была минимальной, поскольку мы не имели  конфликтных
интересов с США в геополитической сфере. Но в начале войны Кремль был сильно
озабочен  поступившими  из США данными,  что американские  правительственные
круги  рассматривают вопрос о возможности признания правительства Керенского
как законной  власти в России в случае поражения Советского  Союза в войне с
Германией,  и  советское  руководство  осознало   важность  и  необходимость
получения  информации  о намерениях  американского  правительства,  так  как
участие США в войне против Гитлера приобретало большое значение.
     Зарубин должен был создать  масштабную и эффективную систему агентурной
разведки не только для отслеживания событий, но и воздействия на них. Однако
поступившие  в  Центр за полтора года  материалы  разведки  из Англии,  США,
Скандинавии  и Германии по разработке  атомного оружия кардинально  изменили
направление наших усилий.
     Менее чем за месяц до отъезда  Зарубина британский дипломат Маклин, наш
проверенный  агент  из  кембриджской  группы,  работавший  в  то  время  под
псевдонимом  "Лист",  сообщил   документированные  данные,   что  английское
правительство  уделяет  серьезное  внимание  разработке   бомбы  невероятной
разрушительной силы, основанной на действии атомной энергии.
     С  1939  года  я  был куратором разведывательных операций,  связанных с
использованием знаменитой  кембриджской  группы, в том числе  разработок  по
Филби  и Маклину. В июле  1939 года я принял решение о возобновлении связи с
Маклином,  Филби,  Берджесом,  Кэрнкроссом  и  Блантом, хотя они могли  быть
раскрыты Александром Орловым, бежавшим на Запад.
     Когда  Франция потерпела поражение в июне 1940 года, Маклин, работавший
в  английском  посольстве во  Франции,  вернулся  в  Лондон  в  министерство
иностранных дел.  В  Лондоне  он  действовал  под  оперативным  руководством
резидента Горского (один из его псевдонимов "Вадим").
     16  сентября  1941  года  британский  военный  кабинет -- так назывался
кабинет министров во время войны -- рассмотрел специальный доклад о создании
в течение двух лет урановой бомбы. Проект по урановой бомбе получил название
"Трубный  сплав".  На  эти работы крупному  британскому  концерну  "Империал
кемикал индастриз"  были ассигнованы громадные средства. Маклин передал  нам
шестидесятистраничный  доклад британского  военного  кабинета с  обсуждением
этого проекта.
     Другой  наш  источник  --  агент  из  "Империал кемикал  индастриз"  --
сообщил,  что руководство  концерна  рассматривает вопрос об  атомной  бомбе
только  в теоретическом плане.  Одновременно нам стало известно, что Комитет
начальников  штабов  Великобритании  также  принял  решение  о строительстве
завода  по  созданию атомной бомбы.  Наш  резидент  в Лондоне Горский срочно
попросил Центр провести экспертизу направленных нам материалов.
     Первоначально ученые дали по  этим материалам отрицательное заключение.
Поскольку наши  ученые  рассматривали  вопрос об  атомном  оружии только как
теоретическую  возможность,  мы  не  были  удивлены  тем, что  информация по
урановой бомбе носила противоречивый характер.
     Наша разведывательная деятельность  в США в то время была направлена на
противодействие Германии и Японии. Хейфец, резидент в Сан-Франциско, пытался
завербовать агентуру в  США для последующего использования ее в Германии, но
не добился  существенных результатов,  поскольку имел  связи  в  основном  в
еврейских общинах американского тихоокеанского побережья.
     В  задачи  Хейфеца   и  Зарубина  входила  нейтрализация  антисоветской
деятельности  белой  эмиграции в США,  представленной  такими  фигурами, как
Керенский, бывший  премьер Временного правительства, и  Чернов, лидер партии
эсеров, высланный из России по указу Ленина в 1922 году.
     Дело в том,  что мы начали получать помощь по ленд-лизу, и было  крайне
важно создать  в глазах американцев самое благоприятное  впечатление о нашей
стране,  тем более  что правительство Рузвельта очень болезненно реагировало
на  критику  его связей  с Советским  Союзом, раздававшуюся в Конгрессе и на
страницах  газет.  Мы   стремились  выявить,   в  какой   мере  эта  критика
инспирирована белой эмиграцией.
     Однако все это  отошло  на  второй план, когда Хейфец и наш оперативный
работник  Семенов  сообщили,  что   американские  власти  намерены  привлечь
выдающихся ученых, в том числе лауреатов Нобелевской  премии, к  разработкам
особо  секретной  проблемы,  и на эти  цели правительство выделяет  двадцать
процентов от общей суммы расходов на военно-технические исследования. Хейфец
сообщил также, что связанный с нелегальной  сетью компартии США видный физик
Оппенгеймер  и его коллеги  покидают Калифорнию и уезжают на новое место для
проведения работ по созданию атомной бомбы.
     До  февраля  1942  года  я  занимал  должность  заместителя  начальника
зарубежной  разведки и  помню  эти сообщения.  Они  содержали  исключительно
важную  информацию, которая  способствовала изменению  нашего  скептического
отношения к атомной проблеме.
     Решение американцев  выделить такие  крупные суммы  на атомный проект в
этот опасный для союзников период  войны убедило нас,  что он имеет жизненно
важное значение и может быть фактически выполнен.
     Первая встреча  Хейфеца и Оппенгеймера произошла в дека