тии и  председателя облисполкома. Оба поста он  занимал
одновременно  и  пользовался  большим  уважением  и  любовью  населения.  На
лозунгах  и транспарантах, развешанных  в Ужгороде к  ноябрьским праздникам,
было  написано: "Да  здравствует 30-я годовщина Октябрьской революции и Иван
Иванович Туреница!"
     Информация  об  обстановке   в  украинском  руководстве   через   Ромжу
просачивалась  за  границу, а оттуда бумерангом в Москву.  Все это создавало
реальную опасность  для Хрущева. Не справившись с ситуацией, Хрущев выступил
инициатором тайной физической расправы с Ромжей.
     Министр  госбезопасности  СССР Абакумов показал  мне  письмо  Хрущева и
Савченко  и  предупредил: не оказывать  украинским  органам  госбезопасности
никакого содействия в этой акции до получения прямого указания Сталина.
     Сталин  согласился с предложением Хрущева, что настало время уничтожить
"террористическое гнездо" Ватикана в Ужгороде.
     Однако  нападение  на  Ромжу  было  подготовлено  плохо:  в  результате
автомобильной аварии, организованной Савченко и его людьми, Ромжа был только
ранен и  доставлен в одну из больниц Ужгорода.  Хрущев запаниковал  и  снова
обратился за помощью к Сталину. Он утверждал,  что Ромжа готовился к встрече
с высокопоставленными связными из Ватикана.
     Я  выехал в Ужгород со своей группой,  чтобы выявить  связи  и контакты
Ромжи, потому что лично знал все руководство украинских националистов с того
времени, когда был внедрен в штаб-квартиру ОУН.
     В Ужгороде я провел почти две недели. В это время мне позвонил Абакумов
и сказал,  что  через  неделю в  Ужгород приезжают Савченко  и Майрановский,
начальник токсикологической  лаборатории,  с приказом  ликвидировать  Ромжу.
Савченко  и Майрановский  рассказали мне,  что в Киеве  на вокзале,  в своем
железнодорожном  вагоне,  их принял Хрущев,  дал  четкие указания и  пожелал
успеха.  Два  дня  спустя  Савченко  доложил  Хрущеву  по  телефону,  что  к
выполнению операции все  готово,  и  Хрущев  отдал приказание  о  проведении
акции. Майрановский  передал ампулу с  ядом  кураре агенту  местных  органов
безопасности --  это была  медсестра  в больнице, где  лежал Ромжа. Она-то и
сделала смертельный укол.
     В результате  этой  операции Савченко получил повышение, через  год его
перевели в Москву и назначили заместителем Молотова в Комитете информации...
     В ноябре 1949  года украинский  писатель Ярослав Галан, который яростно
разоблачал  связи украинских  иерархов униатской  церкви  с  гитлеровцами  и
Ватиканом, был зарублен гуцульским топориком в своей квартире во Львове.
     После  ликвидации Ромжи, примерно год, у меня не было никаких контактов
с  Абакумовым,  но однажды около  четырех  часов  утра  раздался  телефонный
звонок.
     -- В  десять будьте готовы  для выполнения  срочного задания. Вылет  из
Внукова.
     В аэропорт  я прибыл вместе с Эйтингоном, который  провожал меня. Здесь
уже ждал генерал-лейтенант  Селивановский, заместитель Абакумова. Лишь когда
мы подлетали к Киеву, он сказал: конечная цель нашего пути  -- Львов. Однако
густой  туман помешал самолету приземлиться во Львове, и он вернулся в Киев,
откуда мы уже поездом выехали во Львов. По дороге Селивановский  рассказал о
злодейском  убийстве  Галана  бандеровцами.  Товарищ Сталин,  по его словам,
крайне неудовлетворен работой органов безопасности по борьбе с бандитизмом в
Западной Украине. В  этой связи  мне  приказано  сосредоточиться  на розыске
главарей  бандеровского  подполья  и   их   ликвидации.  Это   было  сказано
непререкаемым тоном. Мне  стало ясно: мое будущее ставилось в зависимость от
выполнения этого задания.
     Во Львове  мы сразу  же  попали  на партактив, который проводил Хрущев,
специально прибывший  из Киева, чтобы взять под личный контроль розыск убийц
Галана. На  совещании у меня с Хрущевым возник спор.  Он был явно не в духе:
над ним висела угроза сталинской опалы из-за  того, что не  удалось положить
конец разгулу бандитизма в Западной Украине. Я еще больше вывел его из себя,
когда  возразил против  предложения  ввести  для  жителей  Западной  Украины
специальные паспорта. Хрущев также предложил мобилизовать молодежь на работу
в Донбасс и на  учебу в фабрично-заводские училища Восточной Украины и таким
своеобразным  методом лишить бандеровские формирования пополнения. Я  твердо
заявил, что введение особых паспортов и фактическое переселение молодежи,  с
тем, чтобы оборвать всякую связь с националистически настроенными родителями
и друзьями, --  явная дискриминация; это может еще больше ожесточить местное
население. Что касается молодежи,  то,  уклоняясь от насильственной высылки,
она  наверняка  уйдет  в  леса  и  вольется  в  ряды  вооруженных бандитских
формирований. Хрущев раздраженно сказал, что это  не мое дело, поскольку моя
задача сводится к одному -- обезглавить руководство вооруженного подполья, а
другие вопросы будут решать те, кому положено.
     Мое  вмешательство,  однако, оказалось  весьма  своевременным,  и  идея
насчет специальных паспортов  была похоронена, а  планы мобилизации молодежи
осуществились частично -- только на учебу в ФЗУ. Объявленная вскоре амнистия
распространялась на тех, кто согласится добровольно сдать оружие в отделение
милиции  или  в  местные  органы  безопасности: этот шаг  оказался  особенно
эффективным,  и уже в первую  неделю  нового, 1950  года оружие сдали восемь
тысяч человек. В подавляющем  большинстве  их действительно не преследовали.
Кстати,  как  нам  удалось  выяснить,  из  этих восьми  тысяч  примерно пять
составляли  молодые люди от пятнадцати  до  двадцати лет,  которые бежали из
дома  в  банды после  того,  как прослышали насчет принудительного  труда на
шахтах Донбасса.
     По нашим  сведениям, вооруженное  сопротивление координировалось  также
Шухевичем.  С  1943  по 1950-й год  он возглавлял  бандеровское  подполье на
Украине.   Этот   человек  обладал  незаурядной   храбростью  и  имел   опыт
конспиративной работы,  что позволило ему  еще и через семь  лет после ухода
немцев  заниматься  активной подрывной  деятельностью.  В то  время  как  мы
разыскивали  его в  окрестностях  Львова,  он  находился  в кардиологическом
санатории на берегу Черного моря под Одессой. Потом, как нам стало известно,
он объявился во  Львове,  где  встретился  с  несколькими  видными деятелями
культуры  и даже послал венок от своего имени на похороны одного из них. Его
рискованный  жест  вызвал разговоры в  городе,  и  наш агент, бывшая актриса
театра   "Березиль"  в   Харькове,  писавшая  для   "Известий",  подтвердила
присутствие  Шухевича  в  районе  Львова.  Нам,  в   свою  очередь,  удалось
установить личность  четырех его телохранителей-женщин, которые одновременно
были и его любовницами.
     В  то  время  вооруженное сопротивление  советской власти  пользовалось
поддержкой населения, проживавшего  в районе  Львова.  Вместе  с Лебедем,  в
прошлом крупным деятелем ОУН, мы  отправились в глухую деревню на Львовщине.
Там разыскали  родственников  Лебедя  --  двое  его  племянников  руководили
местной бандитской  группой.  Ранее  двоюродный  брат  Лебедя был  застрелен
бандеровцами за то, что согласился стать председателем колхоза, хотя им было
прекрасно  известно,  что  его дочь и  двое  сыновей --  активные  участники
антисоветского подполья. Лебедь хотел  убедить их  отказаться от вооруженной
борьбы.  Дочь  застреленного председателя колхоза,  несмотря  на потрясение,
считала  гибель  отца  возмездием за то,  что  он пошел на  сотрудничество с
советской властью.
     Во Львове я оставался полгода -- развязка хоть  и была неизбежной,  но,
как это часто бывает, все равно оказалась  неожиданной.  Шухевич  слишком уж
полагался на  свои  старые  связи военного  времени и  ослабил бдительность.
Между тем мы  вышли  на  семью Горбового, адвоката и влиятельного  участника
бандеровского движения. Как оказалось, Горбовой  и его семья хотели  идти на
компромисс с  советской властью и не желали лично участвовать в убийствах. Я
сумел найти подход к Гербовому и его друзьям и предложил от имени советского
руководства:  войну нужно  как  можно  скорее  закончить  и вернуть  людей к
нормальной жизни. Я обещал похлопотать об освобождении племянницы  Горбового
из  лагеря  в  России,  куда ее  отправили  только за  то, что она  была его
родственницей. Свое обещание я сдержал -- после моего звонка лично Абакумову
племянницу Горбового тут же освободили и на самолете доставили во Львов.
     В ответ Горбовой указал нам места, где мог скрываться  Шухевич. К  тому
времени  нам  удалось перетянуть на свою сторону и связного Шухевича, игрока
местной футбольной команды "Динамо".  Горбовой и его единомышленник академик
Крипякевич,  сын  которого  активно  участвовал   в  бандеровском  движении,
раскаялись и  публично заявили  об ошибочности своих политических  взглядов;
они не были репрессированы.
     Шухевич между  тем совершил еще одну роковую ошибку. Когда  в доме, где
он жил с одной из своих  телохранительниц, Дарьей Гусяк, появился милиционер
для  обычной  проверки  документов,   нервы  его  сдали.  Шухевич  застрелил
милиционера, и  все трое -- он сам, Дарья  и  ее мать -- бежали. Наши поиски
привели в глухую деревушку, где мы нашли только мать  Дарьи. Шухевича там не
было, но  присутствие этой  женщины указывало,  что далеко уйти  он не  мог.
Позднее, когда Дарья была арестована, она  показала, что умолила Шухевича не
убивать мать: у нее  был деревянный протез,  и  он боялся,  что с  ней будет
трудно бежать. Тогда-то они и оставили ее в деревне.
     Наша группа по  захвату  Шухевича расположилась в  доме, где  жила мать
Дарьи. Довольно скоро там появилась молодая симпатичная студентка-медичка из
Львова, племянница Дарьи. Она приехала повидаться с родными и выступить, как
она  сказала,  по  поручению институтского комитета комсомола  с  беседами о
вреде национализма.  Во время  нашего дружеского  разговора (я  представился
новым  заместителем  председателя райисполкома),  отвечая  на мой осторожный
вопрос, где  находится сейчас ее  тетя, девушка ответила,  что  она живет  в
общежитии ее института и время  от времени наведывается в Лесную  академию),
куда собирается вскоре поступать.
     Группа наружного наблюдения быстро установила, в какую "академию" ходит
Дарья:  она  совершала регулярные поездки в  деревню под Львовом, где часами
оставалась в  кооперативной лавке. Это заставило нас предположить, что там в
это время бывает Шухевич. К несчастью, молодые офицеры, проводившие слежку в
марте  1950  года,  были  малоопытными  и  для  прикрытия  пытались  за  ней
ухаживать.   Когда   лейтенант   Ревенко   протянул  Дарье  руку   и  сказал
по-украински,  что  хотел бы  поближе  познакомиться  с такой очаровательной
женщиной, она почувствовала ловушку и, недолго думая, в упор застрелила его.
Ее  тут же схватили, но не  мои люди, а местные жители, ставшие  свидетелями
совершенного на их глазах убийства.
     Моим людям удалось отбить ее у толпы и отвести в местное отделение МГБ.
Через полчаса  старший  группы,  мой  ближайший помощник,  был  уже там,  он
немедленно приказал  распустить на базаре слух, что женщина убила лейтенанта
и застрелилась  на любовной  почве. Дарья  была  надежно изолирована,  а  я,
генерал Дроздов и двадцать оперативников  окружили сельпо, чтобы блокировать
возможные  пути  бегства Шухевича.  Дроздов  потребовал от  Шухевича сложить
оружие -- в этом случае ему гарантировали жизнь.
     В ответ прозвучала автоматная очередь. Шухевич, пытаясь прорвать кольцо
окружения, бросил из укрытия  две ручные  гранаты. Завязалась перестрелка, в
результате которой Шухевич был убит.
     После смерти Шухевича движение сопротивления в  Западной  Украине пошло
на убыль  и  вскоре затихло. Нам удалось выяснить, что Шухевич создал весьма
опасную  агентурную сеть.  За полгода  до описываемых  событий,  в июне 1949
года, Дарья, как оказалось, две недели жила в Москве в гостинице "Метрополь"
по паспорту  на чужое  имя.  У нее в номере хранились взрывные устройства. В
течение этих двух недель она неоднократно посещала Красную площадь в поисках
подходящей "мишени". Предполагалось, что этот  взрыв произведет  впечатление
на Западе и ОУН получит финансовую поддержку.
     Архивные   материалы   бандеровского  движения  были   тайно   вывезены
националистами из Львова  в Ленинград и  спрятаны в отделе редких  рукописей
Публичной библиотеки имени М. Е. Салтыкова-Щедрина.

     Крах украинской "эпопеи" наступил через год. Чекистским органам и лично
Хамазюку,   оперативнику   из   моей   группы,  удалось  заслать  агента   в
сохранившийся  еще отряд бандеровцев, перебравшийся к тому времени с Украины
в  Чехословакию, а  оттуда  в Германию. Британская разведка,  выйдя  на этих
людей,  перевезла  их  в  Англию  для  обучения подрывной  деятельности. Наш
человек  был  представлен  бандеровцам  как  один  из  близких  к   Шухевичу
активистов.  Находясь в Мюнхене,  он  поддерживал с  нами  контакты, но  как
только  группа  перебралась  в Англию, мы  решили  пока  не  рисковать  и не
выходить с  ним на  связь.  Оуновские  вожаки за рубежом сильно  тревожились
из-за отсутствия радиосвязи с  Шухевичем. Они,  поддерживаемые  англичанами,
решили  направить  на  Украину  начальника  оуновской  службы   безопасности
Матвиейко.   Ему  поручалось   узнать  о  судьбе   молчавшего   Шухевича   и
активизировать подпольное движение. Мы дали указание нашему агенту отправить
зашифрованную открытку  в  Германию  по  указанному  адресу  с  сообщением о
маршруте группы Матвиейко. Предполагалось, что эмиссары Бандеры высадятся  в
районе города Ровно. Наша служба противовоздушной  обороны получила указание
не сбивать британский самолет, который и должен был,  взяв группу Матвиейко,
лететь с Мальты, а  затем сбросить  всех на  парашютах под  Ровно. Это  было
сделано  не только с целью  защиты  нашего агента, находившегося  в  составе
группы диверсантов, но и потому, что мы намеревались захватить всех живыми.
     Членов  группы  тепло встретили  на  явочной  квартире  люди  Райхмана,
заместителя начальника контрразведки, искусно сыгравшие  роль  подпольщиков,
которых рассчитывал застать там Матвиейко. После выпивки --  в спиртное было
подмешано снотворное -- "гости" мирно уснули и проснулись уже  во внутренней
тюрьме областного управления МГБ.

     Все это происходило в мае 1951 года. В  три часа  ночи в  моей квартире
раздался телефонный звонок. Звонил секретарь Абакумова: мне надлежало срочно
явиться  в  кабинет министра.  У Абакумова  шел  допрос  Матвиейко,  который
проводили  сам  министр и его заместитель  Питовранов. Вначале  я выступил в
роли  переводчика, поскольку Матвиейко  говорил только  на западноукраинском
диалекте.  Допрос продолжался два часа. Затем Абакумов приказал  мне  самому
заняться Матвиейко. Я работал с ним примерно месяц.  Это были  не допросы, а
беседы,  то  есть  протоколы не  велись. Наши  беседы  проходили в  кабинете
начальника внутренней тюрьмы Миронова, где  Матвиейко имел возможность  даже
смотреть телевизор. Помню,  как  его поразила опера  "Богдан Хмельницкий" на
украинском языке. Этот спектакль шел в рамках декады украинского искусства в
Москве. Ни  в Польше,  ни в Западной Украине Матвиейко  никогда не бывал  на
оперных  спектаклях,  исполнявшихся на  его родном  языке. Ему это  казалось
невероятным,  и чтобы  убедить его окончательно в подлинности  увиденного, я
взял Матвиейко с собой в театр на украинскую декаду, правда, в сопровождении
"эскорта".
     После  бесед со мной он убедился: кроме, быть может, фамилий нескольких
второстепенных агентов,  нам, по  существу, было известно все об  украинской
эмигрантской организации и бандеровском движении. Он  был потрясен, когда  я
стал  излагать  биографии  всех   известных  ему   руководителей  украинских
националистов,  приводить подробности их  личной жизни,  рассказывать об  их
взаимных  распрях.  Заверив  Матвиейко,  что  не  собираюсь его вербовать, я
объяснил: самое главное для нас -- прекратить вооруженную борьбу в  Западной
Украине. С разрешения  Абакумова я  позвонил Мельникову,  первому  секретарю
компартии Украины,  сменившему  на  этом посту  Хрущева, и  попросил принять
Матвиейко  в  Киеве  и показать  ему,  что Украина, и в  частности  Западная
Украина, --  это не оккупированная  русскими территория, а  свободные земли,
где живут свободные люди.
     С  Матвиейко  я  больше  не  встречался.  В  Киеве  его   поместили  на
конспиративной  квартире  под  домашний  арест, при  этом  дали  возможность
свободно передвигаться по городу. Затем его перевели  во Львов, где он жил в
особняке. Оттуда он и сбежал. Какой тут поднялся переполох в Киеве и Москве!
Был  объявлен  всесоюзный розыск. Министр госбезопасности Украины немедленно
приказал  арестовать  всех, кто отвечал за охрану Матвиейко.  Оказалось, что
ушел  он весьма  просто: вышел  из ворот особняка, попрощался  с охранником,
который за  прошедшие десять дней  привык к  тому,  что  Матвиейко  свободно
приходит и уходит (правда,  в сопровождении офицеров госбезопасности),  и не
остановил его, хотя никакого сопровождения на сей раз не было.
     Эти дни  он  жил на  квартире своего старого знакомого, не связанного с
бандеровцами. Матвиейко сказал ему, что приехал из Москвы по делам и поживет
у  него  недолго.  За это время  он  обошел  бандеровские  явки  и  проверил
львовские связи, о которых  не  дал  никаких  показаний  в Москве.  К своему
ужасу,  он  обнаружил,  что  их агентурная  сеть не  существует:  два адреса
оказались  неверными, а люди, связанные с подпольем, были  вымышленными. Все
это  было  фантазии  составителей  отчетов  о  дутых  успехах  бандеровского
движения,  посылавшихся  в штаб-квартиры ОУН в  Лондоне и Мюнхене. Матвиейко
был достаточно опытным  разведчиком, чтобы понять: оставшиеся явки наверняка
находятся под наблюдением советской контрразведки, их  сохранили только  для
того, чтобы использовать в качестве ловушек для незадачливых визитеров из-за
рубежа.
     Через  три дня  Матвиейко сам сдался органам безопасности во Львове. На
пресс-конференции,  устроенной   украинским   руководством,  он  выступил  с
осуждением  бандеровского  движения.  Используя  свой  авторитет,  Матвиейко
призвал  эмиграцию  и   оуновцев,   сражавшихся  в  бандитских   отрядах,  к
примирению.  Впоследствии  он начал  новую  жизнь  --  работал  бухгалтером,
женился, вырастил троих детей и мирно скончался в 1974 году.
     История с Матвиейко  приобретает  новое звучание в свете провозглашения
украинской независимости. На  Западе никогда не  отдавали себе отчета в том,
что  после  революции  1917  года  Украина  впервые  в  своей истории обрела
государственность  в составе Советского Союза. Подлинный  расцвет наступил в
национальном искусстве, литературе, системе образования на родном языке, что
совершенно невозможно было представить ни при царизме, ни при  австрийском и
польском господстве в Галиции.
     Украинских партийных  руководителей  в отличие от их  коллег из  других
союзных  республик  в  Москве  всегда встречали  с  особым  почетом,  и  они
оказывали существенное влияние на формирование внутренней и внешней политики
кремлевского руководства. Украина была постоянным резервом выдвижения кадров
на руководящую работу в Москве. Украинская компартия имела  свое  политбюро,
чего не было ни в одной республике, состояла членом Организации Объединенных
Наций.  Да,   до  1992  года   Украина  не  являлась  полностью  независимым
государством, но я по-прежнему считаю себя украинцем -- одним  из тех, кто в
какой-то мере  способствовал созданию того положения, какое она  приобрела в
рамках Советского Союза. Вес,  который имела Украина, укрепление ее престижа
в СССР и за рубежом стали прелюдией к обретению ею совершенно нового статуса
независимого госуд